Налог на родину

Родина дорога всегда. А наша — особенно. Стоимость жизни здесь вызывает множество вопросов. Почему за одни и те же товары в России мы платим больше, чем за рубежом? Причем товары у нас, как правило, худшего качества. "Огонек" попытался разобраться, как создается специфически российская цена товаров и услуг. За что, в конце концов, мы переплачиваем?

Дмитрий Губин

В московской булочной у меня под окнами французский багет стоит 60 рублей. Это в 1,6 раза дороже такого же из парижской булочной Brioche Doree. Знакомые, знающие мою любовь к Парижу, смеются, что я плачу налог на Францию. Они не правы. Я плачу налог на Россию

Друзья мои, в нашем родном отечестве с точки зрения цен сложился сумасшедший дом. Если в 1990-х меркантильная мораль (а другой у нас с тех пор и до сих пор нет) оправдывала реалии отечества формулой "пусть хуже, чем на Западе, зато сильно дешевле", то новая реальность такова: если одинаково по качеству, то дороже (как мой багет). Если одинаково по цене, то хуже (как, например, съемное жилье). И все чаще и чаще — разом и дороже, и хуже (как, например, отдых в Сочи).

Причем этот феномен распространяется уже и на сферы, где дешевизна российской жизни имела, казалось бы, вечный гандикап — продукты, общепит, транспорт, медицина, коммунальные платежи.

Даже метро, разовая поездка на котором в Москве пока еще в 1,5 раза дешевле такой же в большинстве из европейских столиц, оказывается не дешевле, если учесть, что в большинстве европейских столиц билет един на все виды транспорта и действует в течение часа с неограниченным числом пересадок. (А, скажем, лекарства у нас по сравнению с Францией дороже в несопоставимое число раз, поскольку французам социальное страхование расходы на лекарства компенсирует.)

Сегодня в России дороже, чем в средней западноевропейской стране, автомобили, одежда, железнодорожный транспорт (это в абсолютных величинах); жилье и образование (в относительных, а в Москве — и в абсолютных). Моя университетская подруга вышла замуж за шведа и в Швеции живет; этим летом она привезла мужа и сына показать русскую столицу. Я их затащил на Большую Никитскую, дабы показать один увитый плющом дом, на балконе которого владелец устроил голубятню. На беду, по пути оказалось модное кафе. Мы взяли чай, лимонад, мохито и пиво. Когда принесли счет под 3 тысячи рублей, брови у шведа взлетели вверх, как те самые голуби.

При этом обращу внимание на важный момент. Нынешнее положение дел — "либо хуже, либо дороже, либо хуже и дороже" — не объяснить скверной организацией дел в одном отдельно взятом заведении. Да, в Brioche Doree дюжину посетителей обслуживают две продавщицы, улыбаясь и перекидываясь с каждым парой фраз, а в московской модной булочной на меня раздраженно смотрят целых три тети, хотя я в магазинчике один (и я понимаю одну из причин раздражения: их зарплата раз в пять ниже зарплат их парижских коллег). Но так же на меня будут смотреть и в других магазинах.

Явление "хуже-дороже" — институционально для современной России, как эйнштейново "пространство-время" институционально для современной физики.

"Хуже-дороже", бьющее по голове почти любого россиянина — и чем россиянин беднее, тем больнее,— это экстраполяция, это перенос в ежедневную жизнь явлений и предметов, происходящих там, наверху, на политических, экономических, идеологических небесах. Это, так сказать, налоговый дождь, льющийся на тех, кто ходит по русской земле. И дождевых туч я для себя выделяю три — это инфраструктура; это социальный строй; это национальная идея.

Инфраструктура

Эксперты из центра "Э" (по борьбе с экстремизмом), проверявшие этим летом на предмет экстремизма тираж задержанного в Петербурге доклада Бориса Немцова и Владимира Милова "Путин. Итоги. 10 лет", выпуская доклад на волю, сказали, что он полон "демагогических манипулятивных приемов на фоне слабого и скучного текста". Центр "Э" — он, если не путаю, наследник 18-го отдела расформированного не так давно УБОП. Понятно: стилист на стилисте сидит.

Однако всем прочим я бы посоветовал в слабом и скучном тексте отыскать главу "Эх, дороги..." (название беспомощное, тут я с "Э"-стилистами согласен). Однако приведенные данные впечатляют.

Если в Китае, утверждают Немцов с Миловым, за последние 20 лет в строй было введено 60 000 км скоростных автотрасс, а в США насчитывается 73 000 км межштатных скоростных хайвеев, то в России всего 49 000 км федеральных дорог, причем 92 процента из них имеют всего две полосы, а 2/3 не соответствуют нормативам качества (тут, думаю, оппозиционеры реальности льстят. Качеству, виденному мной в США, Китае, Германии и Франции, в России не соответствует 99,9 процента дорог). Кроме того, всего в США 4 200 000 км дорог с асфальтовым покрытием, в России — в 6 (шесть!) раз меньше.

Не верите скучным Немцову с Миловым? Тогда загляните в журнал "Большой город". Вот что сообщил изданию в мае этого года директор Центра исследований постиндустриального общества Владислав Иноземцев: "В Китае... темп строительства достигает 30 000 км многополосных автострад в год, а его технологии... обеспечивают эксплуатацию в 20-25 лет". За 10 дней, продолжает газета, в Китае строят дорог столько же, сколько было построено в России за весь 2008 год, и тут же приводит стоимость километра 4-полосной автострады: Китай — 2,9 млн долларов, Бразилия — 3,6 млн, Россия — 12,9 млн (трасса Москва — Петербург с 15-го по 58-й километр — 134 млн, Четвертое кольцо Москвы — около 400 млн долларов).

А вот свежее сообщение с сайта Авто@Mail.Ru: "На следующий год государство планирует потратить на ремонт и строительство дорог 56,8 млрд рублей, что примерно в 5 раз меньше, чем в этом году, и в 8 раз меньше, чем заложено в Федеральной целевой программе".

Россия действительно напоминает человека, у которого 5/6 необходимой кровеносной системы отсутствует (скажем, трассу Москва — Петербург назвать автотрассой может только веселый циник), а имеющиеся сосуды и артерии забиты тромбами.

Причем я даже не о пробках, в которых задыхаются все российские города. И не об отдельных дорожных анекдотах: например, в Петербурге есть место, где въезд в город по Приморскому шоссе со стороны Финского залива сужается до одной полосы.

Я о качестве инфраструктуры — того "железа", что обеспечивает развитие экономики,— в целом.

В июле этого года петербургские СМИ сообщили об очередном заторе автофур на российско-финской границе. Очередь из огромных грузовиков растянулась на 39 км до финского городка Хамины. (Попробуйте себе представить 39 км дальнобойщиков, которые, загорая, должны есть и пить, а затем писать и какать на идеально ухоженную финскую землю.) Вскоре обнаружилась причина: пропускная способность российского таможенного поста сократилась неожиданно вдвое. Затем последовали и объяснения: на посту идет плановая замена оборудования. Что в переводе на русский, на мой взгляд, означает: мы в плановом порядке делаем на вас то, что вы в своей очереди сделали на финскую землю. Плевать нам на ваши скоропортящиеся грузы. Плевать на себестоимость. Плевать на эффективность. Нам, понимаешь, надо заменить, и мы заменим, а мы — государевы слуги, а вы все — дерьмо.

История с очередями имела отношение к моему быту. У меня в петербургской квартире ремонт; я заказал письменный стол датской фирмы. Его должны были привезти через 2 месяца; за просрочку в договоре значились штрафные санкции; стол привезли с опозданием на месяц; я заплатил меньше на 10 процентов. Однако на деле я ничего не сэкономил, а, наоборот, потерял. Датская компания имеет отделения по всему миру; каталог ее в странах Евросоюза идентичен тому, что в России (и у меня оба каталога есть). Единственное отличие — цены. Если бы я жил, скажем, в Лиссабоне (куда доставлять стол из Копенгагена сложнее и дороже, чем в Петербург), то мне бы стол обошелся почти вдвое дешевле. Потому что в цены для России заранее вбиты дороги, простои, штрафы, то есть вся устаревшая инфраструктура. Как они вбиты в цены на любой товар вообще.

Но даже высокая цена не так страшна — в конце концов, закончу ремонт, сяду за стол работать — как то, что при росте цен ряд товаров в России теряют функциональную ценность, какая существует в Америке или Европе. И в первую очередь это две главные игрушки среднего класса — автомобиль и загородный дом. На машине в России, по причине отсутствия дорог, некуда ехать. Это я в Испании и Франции весь Берег басков на машине исколесил, а из Петербурга в какую-нибудь Старую Ладогу или Шлиссельбург по разбитым дорогам даже не рискую соваться. То же и с домом за городом: двое моих богатых друзей попробовали на манер белых людей там постоянно жить, но быстренько вернулись в городские квартиры, не желая тратить по 5 часов на дорогу.

Это потрясающе: товары, за которые в России платят сумасшедшие деньги, по сравнению с европейской пропорцией зарплата — цена, в реальности имеют ничтожную, по сравнению с европейской, ценность.

Социальный строй

Автодороги — конечно, частный случай инфраструктурного отставания. По моим ощущениям — я объездил 17 из 27 стран Евросоюза, был в Китае и США, в Англии жил — по развитию железных дорог мы отстаем лет на 30, по аэропортам и хабам — лет на 20, а по дорогам — навсегда.

Но куда больше, чем техническая инфраструктура, на показатель "плохо-дорого" влияет наш общественный строй. Который сложился не при Владимире Путине и даже не при Владимире Ленине, а в XVI веке, при Иване IV, и который в разное время назывался царизмом, империей, социализмом (сейчас — вертикалью власти), но европейцами всегда считался абсолютизмом. Лучше всего его описал (заранее прошу прощения у центра "Э" за скучный нарратив) в "Мыслях и заметках о русской истории" еще в 1866 году историк, правовед и перебежавший в славянофилы западник Константин Кавелин.

"Царь, по представлениям великорусского народа, есть воплощение государства... Русский царь, по народным понятиям, не начальник войска, не избранник народа, не глава государства или представитель административной власти, даже не сентиментальный Landesvater или bon pere du peuple. Царь есть само государство — идеальное, благотворное, но вместе и грозное его выражение; он превыше всех поставлен вне всяких сомнений и споров, и потому неприкосновенен; потому же он и беспристрастен во всем; все перед ним равны, хотя и неравны меж собою. Царь должен быть безгрешен; если народу плохо, виноват не он, а его слуги: если царское веление тяжело для народа — значит царя ввели в заблуждение; сам собою он не может ничего захотеть дурного для народа... В самые трудные и тяжкие времена, когда приходилось чуть ли не сызнова начинать политическое существование, великорусский народ прежде всего принимался за восстановление царской власти".

То есть смысл существования России в том, чтобы ею управлял единственный богоподобный человек, а смысл существования царя в том, чтобы Россия была единой, и "Единая Россия" в этом смысле — очень точное название для царской партии, в отличие от названия страны. Российская Федерация — это оксюморон. Вроде Корейской Народной Демократической Республики. Абсолютизм федераций не терпит. Федерация — это добровольный союз, который передает в ведение сообща выбранного администратора некий (не очень большой) набор функций, которые глупо выполнять в одиночку, потому что в одиночку глупо содержать войско или печатать деньгу (впрочем, в Шотландии печатают свой шотландский фунт). Федерация — это когда местные законы, местная полиция, местные налоги, и порою довольно сильно отличающиеся меж собой. Федерация — это земли в Германии и кантоны в Швейцарии, федерация — это когда в США сами штаты решают, разрешать ли однополые браки, а также смертную казнь и поворот направо на красный свет (да-да, в разных штатах в США с их 4,2 млн километрами дорог на этот счет разные ПДД!).

Федерация — это гибкая и очень эффективная система, вроде многоядерного процессора по сравнению с арифмометром "Феликс", позволяющая максимально учитывать местную специфику. А абсолютизм — это когда единые строительные СНИПы от Сочи до Чукотки, один Семейный кодекс от Чечни до Калининграда и Кодекс об административных (не говоря уж про уголовные) правонарушениях тоже един, от Владимира до Владивостока. А царь в ручном режиме то посылает Абрамовича править чукчами, то создает рабочие места в Пикалеве, а поскольку его на все не хватает, он обрастает боярами, которые, поскольку не цари, толкуют смысл существования государства в свою сугубо материальную пользу. Это в Лондоне местные советы, local councils, принимают решение, какому пабу до какого часа позволять работать (почему не всех под одну гребенку? Да потому что один в жилом квартале, а другой на отшибе), а у нас сейчас законом — то бишь волею царя — начнут велеть абсолютно всем регионам торговать спиртным по единому расписанию. Догадайтесь: в России или в Англии нынче пинта пива дешевле в полтора раза?

Централизация России — самая большая гиря для ее экономики. И самый весомый вклад в высокие цены. Как сказал один мой коллега, "есть цивилизации, в которых нет развития. У них все силы уходят на поддержание скреп, которыми они пытаются удержать себя от развала".

Не так давно во Владивостоке я пытался купить себе какой-никакой сувенир — хоть тарелку с картинкой, хоть магнитик на холодильник. Запредельными были и дизайн, и цена. Не смея спорить с местными представлениями о прекрасном (продукция была в том истеричном сочинском стиле, по сравнению с которым и лубочный Бова-царевич почти что Малевич), я все же поинтересовался ценообразованием. И продавщица пояснила, что себестоимость три копейки, все сделано в соседнем Китае, однако растаможивать сувенирку гоняют из Владивостока в Москву. Я робко вскричал, что такого не может быть, но дама облила меня ледяным презрением и сказала, что точно знает, поскольку этот товар гоняет из Китая ейный хахаль.

Ну, в конце концов, если царь решает за Владивосток, на леворульных "жигулях" или на праворульных "японках" ему ездить или что в интересах империи импорт подержанных машин нужно перекрывать, а когда местные выражают недовольство, присылает через всю страну их отдубасить подмосковный ОМОН — почему бы тогда и не пропускать через подмосковную таможню дальневосточный товар?

Эка, подумаешь, цена тарелки! Такие пустяки на фоне миллиардов, какие велено потратить во Владивостоке на саммит АТЭС и которые все мы в итоге вернем из своих кошельков. Заплатим налог на Родину.

Национальная идея

Моя мысль проста: при существующих условиях Россия обречена быть экономически отсталой (ну, хорошо: отставшей от Европы) страной, какой, собственно, она всю свою историю и была. Просто отсталость на бытовом уровне может принимать различные формы: неграмотного лапотного мужика (как до революции), тотального дефицита (как после революции) или вот "плохо-дорого" (как сейчас).

Мне идея экономического соревнования не кажется единственной из возможных. Те менеджеры, что перебрались в индийский штат Гоа курить бамбук, не соревнуются в доходах с теми менеджерами, что остались работать на Уолл-стрит, но, руку на сердце положа, кто из них счастливее? То есть если б нация — сформированная при помощи абсолютизма, не исключая влияния последнего царя — считала высшим смыслом нематериальные ценности, то говорить об экономическом соревновании с Европой было бы смешно. Но дело (и ужас) в том, что национальная идея, объединяющая в сегодняшней России абсолютное большинство населения, звучит так: "Деньги — самое главное. Они решают все". И эта идея цементирует общество как по социальной вертикали (от царя до бомжа), так и по возрастной. Последнее вообще совершеннейшая фантастика: в России вот уже второй десяток лет как исчез идейный конфликт отцов и детей. Идеалы вступающего в жизнь поколения (обычно революционного) и старшего поколения (обычно консервативного) ныне совпадают до смешного. Крутая тачка. Модные шмотки. Упакованная квартира. Дорогой дом. А конфликт если и возникает, то из-за способов достижения идеала: "Ты чо, мам, дура? Хочешь, чтобы я в нищете жила, как ты?!"

Но даже это еще не так страшно, как абсолютная — и опять же сверху донизу существующая — уверенность, что этот идеал разделяют Европа и США, то есть самые экономические развитые страны. Это русская фантазия продолжает сочинять мифы сродни мифам советских стиляг, напридумывавших себе, что такие же стиляги "хиляют по Броду в Нью-Йорке".

На самом деле Европа — и, безусловно, США — сформирована идеализмом, идеями, а вовсе не погоней за деньгами. Европа, жестко схваченная тремя обручами (Древней Грецией, Римом и католической церковью), в Новое время совершала великие открытия, переплывала океаны, устраивала войны и воздвигала грандиозные здания не потому, что жаждала богатства, а потому, что действовала во имя Христа, совершая в этом смысле сверхусилие.

Великие свершения вообще редко определяются деньгами. Невозможно за огромные деньги написать великие стихи или роман. Поэтом, писателем, ученым движет любовь к истине, а не гонорар. Научные открытия не совершаются за деньги, и меня каждый раз веселят разговоры об иннограде в Сколкове, где все талдычат об инвестициях, об особых экономических условиях, о необходимости инноваций, но я еще ни разу не услышал: а чем, каким направлением науки и техники там будут заниматься? Там будут доказывать реальность существования p-бранного мира и продвигать М-теорию? Выводить формулу "справедливой цены" сверхтоваров, то есть, например, золота, драгоценностей, недвижимости, дабы предсказать их поведение? Открывать закон изменения социальных законов после того, как эти законы открыты? Вести каталог мутаций в геноме?

Там, где деньги служат только деньгам, они, как правило, не преумножаются, а разворовываются.

Россия сегодняшней безумной верой в деньги и гонкой за деньгами загнала себя в тупик. Мы экономически равняем себя по Америке и Европе, полагая, что ими движут деньги, а в собственной стране функцию окончательного перераспределения делегируем наверх — и в упор не желаем видеть, что экономического успеха добиваются лишь децентрализованные страны, видящие в деньгах инструмент управления, но отнюдь не смысл существования.

И коль уж я начал разговор с милой моему сердцу Франции, то им и закончу. Французов многие считают нацией скупцов, однако в действительности это нация, движимая двумя идеалами: Belle France (прекрасной Франции) и art de vivre (искусства жизни). Француз, желая сэкономить, может пригласить в дешевый и вкусный ресторан, но и под страхом смерти не поведет в ресторан дешевый и плохой. Я был в сотнях французских заведений, дивно дешевых и отчаянно дорогих, я пробовал творения выдающихся поваров, ни один из которых, однако, не занимался кухней затем, чтобы стать миллионером, но все занимались, чтобы сделать лучшую на свете кухню (и некоторые при этом стали миллионерами).

В этом — невероятный контраст с Россией, где главный ресторанный герой — Аркадий Новиков, действительно ловкий бизнесмен, миллионер (и владелец отличного замка во Франции), рестораны которого, однако, лично я обхожу за версту, потому что там делают деньги, а не еду.

Россия в ближайшее время не уйкнется, не развалится — даже если вдруг кончится нефть. Она, судя по всему, еще долго будет оставаться страной, имеющей вид "плохо-дорого", где каждый, от мала до велика, платит налог на Россию, принимай он форму ресторана Новикова или взятки гайцу.

Неужели, чтобы было по-другому, Россия должна перестать быть Россией?