Русское терпение сильнее любой беды. Но почему-то не только на него хочется надеяться
Мы научились не только массово гибнуть, но и коллективно выживать в сложнейших условиях голода, холода, иностранных нашествий и советского тоталитаризма. Более того, мы научились побеждать более сильного, чем мы, на первый взгляд, врага, от Наполеона до Гитлера. Но мы еще никогда не побеждали нашествия жары на Россию. Этому мы просто не были обучены: мы не арабы Аравийского полуострова, мы не африканцы Экваториальной Африки. Мы даже не итальянцы: в солнечный день мы выползаем погреться на солнце, а не прячемся в тень. У нас вечный дефицит тепла. Мы народ, который слагает песни о солнце, а не проклинает его смертоносные лучи. Пушкин верно сказал, что наше северное лето — "карикатура южных зим". Мне тоже никогда не хватало в России летнего солнца. Мы всей страной бежали в отпуск загорать на юг, в Крым или на Кавказ. У нас никогда не было повода заводить сиесту. Наши крестьяне отсыпались зимой. Нам нужны двойные рамы, печки, камины, ночные костры, а не вентиляторы и кондиционеры. Мы — дети центральной отопительной системы. У нас в Москве солярии стали не менее модными, чем японская еда. У нас в начале июня может пойти снег, а в конце августа замерзнуть лужи. А тут по нам ударила жара. Неслыханная. Многонедельная. Прицельная. Загорелись наши березовые рощи. Не продохнуть. Видимость — нулевая. Кремль скрылся в облаках гари. Мы задраились в своих квартирах. Раскупили все вентиляторы. Надели респираторы. Мы еще не знаем и вряд ли узнаем, сколько погибло от жары и пожаров. Но, кажется, мы победили. Жара не выдержала нашего долготерпения.
В истории московской жары и пожаров Центральной России просматривается идея идеального преступления. Беда случилась — но виновника найти невозможно. Нет ни поджигателей, ни диверсантов. Нет вредителей, террористов, обычных козлов отпущения: американцев и поляков. Да и мы сами ни в чем не виноваты. Мы не курили в постели, не поджигали соседу сарай. Мы стали погорельцами поневоле!
Жара так жара! Она пришла сама по себе. Поначалу было даже весело. Звонили друг другу: у нас жарче, чем в Сахаре! У нас на Москве-реке лучше купание, чем в Черном море. Ура!
Затем пришло время думать. Как же так? В жаре нет никакой логики. Есть, однако, странные совпадения. Горит исторический центр России. Кто-то целит в сердце страны. Кто-то устраивает пекло там, где его никогда не было. И вот именно тогда, когда преступника не найдешь, проступают наши родные пороки. Во всей своей красе.
Мы, понятно, крепки задним умом. Никто не подумал о том, что жара перерастет в катастрофу. Никто не был к ней готов. Но страшнее другое: мы любим родину, все мы любим родину, мы — патриоты, но наша любовь к России — странная любовь. Здесь даже не надо вспоминать Лермонтова. Тот беспокоился о стране рабов и господ, но не о равнодушии, помноженном на глупость. Вспомним других.
Гоголь, лучший друг русских чиновников, и Салтыков-Щедрин, лучший друг русской истории города Глупова, нас приковали к позорному столбу бесконечного повторения. Действия нашей власти во время любой катастрофы, стихийной, общественной или военной, состоят из нескольких незамысловатых ходов.
Сначала любая катастрофа замалчивается, даже тогда, когда замалчивание приводит к человеческим жертвам. Возникает тягостная пауза срочных согласований наверху. Затем катастрофу стремятся превратить в мини-катастрофу, банальный вывих исторической ноги. Зачем? Боятся за общественные последствия. Русская история обязана развиваться успешно. Если Москва горит, значит, это удар по власти. Власть не может уйти в отставку. Не может подвинуться. Уступить место. Значит, ей нужно принизить несчастье. Те, кто его раздувают, зачищаются любым способом. Они — враги. Они еще хуже, чем сама катастрофа.
Дальше ищут виновников катастрофы. Например, какой-нибудь начальник Лесхоза Тяпкин-Ляпкин во время пожаров не захотел вернуться из отпуска. Он только устроился в Италии или на Бали, а тут пожар лесов! Страшная несправедливость! Ему, конечно, жаль горящего леса, но отпуск важнее. Почему? Да потому что это не его лес! Если бы на его даче случился пожар, тогда бы другое дело! Россия — это наша страна, но леса и поля нам не принадлежат. Кому бы они ни принадлежали на самом деле, они для нас чужие. Мы за них не болеем. Нам принадлежит только воздух. Эту собственность мы разделяем с государством на общих основаниях. Все остальное оно с нами делит, вернее, отчуждает от нас. Мы живем в отчужденной от нас России. Оправдывает ли это чиновника?
Не знаю, но уверен, что от его инициативы ничего не зависит. Не по его оплошности загорелся лес — значит он должен ждать команды. Должен раздаться голос сверху. На место! К ноге!
На этот раз Тяпкин-Ляпкин ошибся: его выгнали с работы. На него можно свалить часть общей беды. Ничего! На его место придет его двойник. Его заместитель, скорее всего. Такой же любитель леса. Такой же Тяпкин-Ляпкин. Двойнику повезло. Теперь он будет ездить на Бали.
Дальше — трубить о победах. Повсюду еще гарь и копоть, дышать невозможно, ничего не видно, люди мрут, но магия фанфар победы сильнее фактов. Заглушить панику! Откуда слухи? Слухи рождаются там, где не верят словам власти. Любимые чиновники власти, наши огнеупорные герои-спасатели, все потушат и всех спасут. Кстати сказать, пожарные у нас умеют тушить пожары. Спасибо им. Спасибо и президенту. Он вернулся из отпуска. Опять же верно сказал Пушкин, что единственный европеец в России — это правительство. Речь здесь идет об ответственных людях. Не Тяпкиных-Ляпкиных. Я не скажу за все правительство. Я даже не знаю, уменьшился или увеличился со времен Пушкина процент европейскости наших верхов. Скорее, сильно уменьшился. Но победа все равно осталась за нами. Ждем с нашим долготерпением новых испытаний!