Торф здесь неуместен

90 лет назад, в 1920 году, Владимир Ленин высказал идею, из-за которой Москва и многие другие города России уже многие десятилетия регулярно задыхаются в торфяном дыму: "В торфе наше спасение. Этот торф лежит под боком у тех фабрик, которые в настоящее время стоят". Прежде, на протяжении столетий торф не выдерживал ценовой конкуренции то с дровами, то с углем. Но после повторенного неоднократно наказа вождя мирового пролетариата началось ускоренное осушение болот и усиленная добыча самого дешевого на тот момент природного топлива: только в Московской области в 1930-х годах заготавливали миллионы тонн торфа. Однако с тех пор, как в центр страны стал поступать более дешевый газ, торфяники из источника "болотного золота" постепенно превратились в источник зловонного дыма.

СВЕТЛАНА КУЗНЕЦОВА

Мокротное богатство

"Каждому хозяину по опыту известно,— говорилось в "Наставлении к осушению и возделыванию болот" министерства государственных имуществ, изданном в начале 1850-х годов,— что земли, страдающие от избытка мокроты, вредно действующей на прозябание растений, или вовсе не приносят пользы, или доставляют только ничтожную выгоду. Посредством осушения мокрые угодья значительно возвышаются в своем плодородии, а болота, производящие только разного рода мхи, кислые травы и мелкий кустарник, могут быть обращены в богатые плодородием угодья, вознаграждающие с большою выгодою, в течение нескольких лет, употребленный на их осушение и возделывание капитал с процентами. Болота, занимающие, особенно в северо-западной России, обширные пространства, кроме того, что не приносят владельцам никакой пользы и отнимают у хлебопашества землю, в которой уже чувствуется во многих местах недостаток, имеют вредное влияние на климат, здоровье жителей и на сельское хозяйство вообще. Они, с одной стороны, постоянно поддерживая в воздухе сырость и наполняя его вредными болотными испарениями, порождают лихорадки, ревматизмы, желудочные и водяные болезни и способствуют к увеличению смертности; а с другой — замедляют рост и созревание возделываемых растений, бывают причиною их болезней".

Министерство, в ведении которого находились обширные казенные земли и миллионы государственных крестьян, не случайно неоднократно выпускало подобные документы. К середине XIX века из-за роста населения количество пахотной земли в пересчете на каждого подданного Российской империи значительно уменьшилось, и любой природный катаклизм мог вызвать приход голодных и страшных лет, что случалось прежде множество раз. При этом составители "Наставлений" из ученого комитета министерства прекрасно понимали, что в бедной стране ни у государства, ни у землевладельцев, ни тем более у государственных крестьян нет необходимых средств для осушения болот, и потому предлагали им разные способы уменьшения накладных расходов:

"Благодаря внимательной заботливости Правительства и похвальной предприимчивости частных лиц и даже самых крестьян, у нас уже нет недостатка в достойных подражания примерах осушения и возделывания болот не только в окрестностях С. Петербурга, в ост-зейских провинциях и Финляндии, но и в губерниях: Московской, Витебской, Смоленской, Могилевской и в других местах. Главнейшее препятствие к распространению этого рода улучшений земли в обширнейших размерах заключается в недостатке капиталов. Но можно производить осушку болот и с малыми средствами, в небольших размерах, разделив предполагаемое к осушению болото на несколько участков или кварталов, которые осушать последовательно один за другим: сперва участки, находящееся в самых выгодных условиях для возделывания и могущие в самом скором времени возвратить употребленный капитал, потом другие низшего достоинства. Поступая таким образом, с небольшим капиталом можно осушить и обратить в удобную почву довольно значительное болото и нередко к окончанию осушения покрыть некоторую часть первоначально положенного капитала доходом, получаемым с обработанных уже первых участков".

Министерство государственных имуществ описывало и иной вариант ускоренного возврата капитала:

"Заботливый хозяин, при самом производстве осушения, может извлекать из этого предприятия уже некоторую пользу, употребляя получаемый в значительном количестве, при копании канав, торф и болотный чернозем для удобрения своих полей. Для облегчения перевозки, можно вывозить эти вещества на паровые поля зимою, и складывать в небольшие кучи, которые, за неделю перед подъемом земли, равномерно по ней раскидываются и потом запахиваются. Также полезно торф и болотный чернозем, получаемые при копании канав, переслоить навозом в особых кучах, вследствие чего они делаются прекрасным удобрением. Удобрение торфом и болотным черноземом, будучи полезно для всех вообще земель, благодетельнее всего действует на рыхлые песчаные и тяжелые глинистые почвы".

Однако о другом способе использования торфа, известном еще в древнем Риме,— в качестве топлива для очагов, в "Наставлении" ничего не говорилось. Между тем Россия обладала самыми большими в мире запасами торфа. Но применению этого топлива как будто бы мешал злой рок.

Долгая дорога к болоту

С начала XVI века самой передовой страной в деле использования торфа дружно признавалась Голландия, жители которой отвоевывали у моря и болот каждый клочок земли, а все побочные продукты этих побед неизменно пускали в дело. Именно там Петр I увидел, как торф применяют для топки печей, как подстилку для домашнего скота вместо соломы, и, убедившись в полезности голландского опыта, попытался перенести его на русскую землю, приказав подданным добывать торф, особенно в безлесных местах. Дело, однако, не заладилось, и царь-реформатор, как обычно, решил прибегнуть к помощи иностранных специалистов. В 1713 году он наделил привилегией на разработку торфа в любых болотах по всему государству голландца Армуса, но толку из этого не вышло — иноземец так и не приступил к работе, а о пользе торфа благополучно забыли на десятилетия.

Толчком для возвращения к идее использования болотных отложений на пользу людям вновь стал иностранный опыт, на этот раз прусский. Король Пруссии Фридрих II после окончания в 1763 году Семилетней войны обратил особое внимание на заболоченную часть своих земель и сделал немало для их осушения и полезного использования, включая заселение — колонизацию.

"Во время его царствования,— писал видный русский специалист по торфу инженер И. И. Вихляев,— было осушено более 250 000 гектаров болот, часть которых была колонизирована. Затраты на приведение болот в культурное состояние достигли за 23-летний период после Семилетней войны до 40 миллионов талеров, что составляет в год 1,7 миллионов. Принимая во внимание, что общий годовой бюджет Пруссии тогда равнялся 20 миллионам талеров, получим 8% годового бюджета, расходовавшихся на осушение и колонизацию болот".

Подобное поведение давнего недруга не могло не остаться незамеченным в России, но миллионов на осушение болот, как водится, в казне не оказалось, и потому Императорское вольное экономическое общество сделало несколько попыток развить частную инициативу в торфяном деле. Общество, имевшее значительный авторитет в стране, с 1765 года опубликовало несколько статей о пользе торфа, но никакой реакции не последовало. Поэтому было решено материально стимулировать тех, кто начнет заниматься торфоразработками.

"В 1791 году,— писал Вихляев,— предлагалось от Общества золотая медаль в 12,5 червонцев тому, кто в продолжение одного года выработает и сожжет наибольшее количество торфа при промышленном производстве или в домашнем хозяйстве, и в 1793 году Общество объявило денежную премию для желающих вводить торфяное топливо. Но премии оставались не присужденными за отсутствием лиц, разрабатывавших и употреблявших торф".

Правда, отдельные попытки начать разработку болотных залежей в России в тот период все-таки наблюдались.

"В 1793 г.,— констатировал историк отечественных торфопредприятий В. К. Новиков,— англичанин Мэдокс открывает первую частную разработку торфа у деревни Ивахиной, Гжатского уезда, Смоленского наместничества, и затем кн. Куракин — в Орловской губ. В 1795 г. близ Москвы открывается торфяной завод, торф с которого идет на обжигание кирпичей на Измайловском кирпичном заводе".

Однако все эти предприятия ожидала та же участь, что и первые разработки вблизи северной столицы, причем по той же причине. "В 1798 г.,— писал Новиков,— на средства "Приказа Общественного Призрения" возникает торфоразработка под С.-Петербургом, близ Невского монастыря. По имеющимся данным, с 1800 г. по 1 июля 1802 г. на ней было добыто 1305 куб. саж. торфа, стоимостью по 4 руб. 37 коп. за куб. саж.; при тогдашней цене на дрова в 2 руб. 50 коп. за сажень — вести дело было невыгодно, и торфоразработка в 1802 г. закрылась".

Та же судьба постигла первое частное производство, открывшееся в 1810 году близ Москвы на болотах у Петровско-Разумовского, и прочие торфодобывающие предприятия, которые решались создать энтузиасты. И в этом вновь не было ничего удивительного. Лесные запасы вблизи крупных городов казались неисчерпаемыми, дрова оставались дешевыми, и никакой потребности копаться в болотах ни у помещиков, ни у владельцев фабрик попросту не возникало.

Положение стало меняться к концу 1830-х годов, когда леса вокруг Москвы значительно поредели, а местами и исчезли. Цена на дрова значительно выросла, и вслед за появлением спроса на торф появилось и его предложение.

"В конце 30-х годов,— писал Новиков,— в ближайших окрестностях Москвы уже работают 2 торфоразработки — мануфактур-советника Кожевникова на Свибловском болоте, близ Петровско-Разумовского, и суконной фабрики Музеле на болоте Чесменской дачи. Свибловский торф пользуется довольно широкой известностью и потребляется как местными, ближайшими к Свиблову, фабриками (напр., суконной фабрикой Шапошникова в Лихоборах), так и московскими (ситцевая фабрика Финка, красильное заведение Юнгста и др.), обходясь даже для последних, несмотря на значительную перевозку гужем, на 30% дешевле дров".

Окончательная победа торфа над дровами могла состояться после того, как проблемой вырубки лесов вокруг Москвы озаботился император Николай I. По его повелению, обнародованному в 1840 году, дальнейшее истребление подмосковных лесных угодий строжайше воспрещалось, а все казенные здания в Москве было приказано топить торфом. Во исполнение монаршей воли министерство государственных имуществ отправило в Москву из прибалтийских губерний двух опытных торфмейстеров, которым вменили в обязанность найти наилучшие места и определить наилучшие способы для заготовки торфа. А частные предприниматели в том же 1840 году организовали товарищество для разработки подмосковного Сукина болота.

Однако и эта попытка внедрения торфяного отопления в русский быт закончилась если не полным провалом, то без особого успеха. На найденных торфмейстерами местах возникло несколько производств, успех которых полностью зависел от качества извлекаемого продукта и оборотистости производителей. Использование торфа обоснованно показалось москвичам слишком неудобным. Главным образом потому, что он был недостаточно сухим и плохо горел. Правда, плотный и качественно высушенный продукт, который, к примеру, производила фирма Гофмана, занимавшаяся добычей на Горелом болоте за Петровским парком, пользовался устойчивым спросом вплоть до полного исчерпания болота в 1848 году. А рыхлый торф с Сукина болота не понравился потребителям, и товарищество по его производству распалось вскоре после начала работ.

Большинство же потребителей по-прежнему предпочитали пользоваться привычными дровами, благо оборотистые предприниматели наладили завоз из окрестных губерний, а главное, продолжили рубку подмосковных лесов, когда, как им казалось, пристальное внимание властей к ним сошло на нет.

Однако впечатление это оказалось обманчивым, и в 1851 году началась новая кампания властей против вырубки лесов вокруг Первопрестольной. Причем на этот раз торфяное отопление решили внедрять и с помощью пряника, и с помощью кнута. Главный торфмейстер министерства государственных имуществ Л. А. Сытин в 1892-м рассказывал общему собранию Императорского вольного экономического общества:

"В видах сбережения лесов Московской губернии в 1851 году учрежден, под председательством генерал-губернатора графа Закревского, особый комитет, имевший своей задачей развитие торфяной промышленности. Для более успешного распространения торфяного производства комитету дано было право выдавать частным лицам долгосрочные ссуды на льготных условиях, занимая у Банка, за счет Государственного Казначейства, до 100 тыс. рублей. На другой же год по учреждении комитета на одном из подмосковных торфяников было выработано 16 тыс. куб. саж. торфа. Явились и потребители нового топлива; но то были потребители поневоле, так как по распоряжению графа Закревского торф доставлялся на ближайшие фабрики, не справляясь с желаниями фабрикантов и заводчиков. Владельцы фабрик принимали торф, платили за него деньги, но продолжали жечь дрова, а торф сваливали в овраги и другие скрытые места".

Против угля и нефти

В том же докладе перед членами Императорского вольного экономического общества главный торфмейстер подвел итоги долгой борьбы за использование торфа в качестве топлива:

"Несмотря ни на деятельность И. В. Э. Общества, ни на все возможные мероприятия и затраты правительства и труды частных лиц, торфяное дело не шло, а тянулось, хотя цены на дрова в это время настолько поднялись, что всякому, хоть несколько знакомому с делом, было очевидно, что торфяное отопление было бы дешевле дровяного. К причинам, на время замедлившим ход торфяного дела, должно отнести между прочим и внезапно поднятый вопрос о каменном угле Московского бассейна: в половине 60-х годов почти все газеты и журналы прославляли неисчерпаемые богатства каменноугольных залежей, открытых инженером Гельмерсеном в губерниях Тульской, Калужской и Рязанской. Хотя это увлечение продолжалось недолго, но все же успело оказать вредное влияние на торфяной промысел и затормозило вопрос об употреблении торфяного топлива. Но как бы то ни было, толчок торфяному делу был дан. Истратив большие суммы на разведки угля и устройство шахт и убедившись в недоброкачественности московского угля, содержащего в себе до 30% золы и до 7% серы, многие капиталисты и предприниматели снова обратились к торфу, и в начале 70-х годов почти одновременно появились три значительных завода для выработки машинного торфа по совершенно разным системам".

Но, как рассказывал Сытин, все эти предприятия спустя два-три года прекратили свое существование, прежде всего потому, что их владельцы, увлекшись технической стороной дела — новейшими способами добычи и обработки торфа, забывали о стороне экономической и их торфоразработки начинали приносить сплошные убытки. Но еще важнее оказалось то, что на русском рынке появился мазут, сравниться с которым по соотношению цены и качества как топлива не могли ни уголь, ни дрова, ни тем более торф.

В итоге оказалось, что после множества усилий в стране на торфе работает несколько десятков фабрик, и им отапливается считанное количество домов. Причем в столице империи Санкт-Петербурге число таких казенных зданий можно было пересчитать по пальцам. К примеру, Зимний дворец по-прежнему отапливался дровами, а затем углем. А из известных общественных зданий торфом топили лишь в Публичной библиотеке.

Правительство империи без преувеличения пребывало в отчаянии. Торфяные болота в России занимали площадь более 27 млн гектаров, их требовалось осушить, а торф пустить в дело. Расчеты правительственных специалистов доказывали, что только с близлежащих к городам и хорошо изученных болот можно получить 400 млн тонн высушенного высококачественного торфа. Но никакие увещевания не могли заставить предпринимателей вновь заняться торфом.

Единственным стабильным потребителем торфа как топлива оставалась Московско-Нижегородская железная дорога, на одном участке которой — Москва--Петушки — паровозы с 1862 года на протяжении 22 лет работали на торфе. Да и то исключительно благодаря энтузиазму служившего на дороге инженера Рерберга и тому, что близ этого участка, на территориях, принадлежащих правлению дороги, находились огромные торфяные болота.

Мысль о том, что производителями торфа могут стать его крупные потребители, показалась энтузиастам торфоразработок из числа правительственных чиновников весьма здравой, и они приступили к внедрению ее в умы ведущих предпринимателей страны. На этот раз в министерстве государственных имуществ решили не ограничиваться словесными увещеваниями, и создали в 1875 году в Орловской губернии образцово-показательный казенный торфяной завод. Его задачей стала не столько добыча торфа, сколько испытание различных способов его заготовки и оценка предназначенных для этого машин. Взглянуть на работу необычных зарубежных механизмов съезжались купцы из разных концов России. Так что в качестве средства агитации завод себя оправдал. Но вот на добытый им торф покупателя так и не нашлось. Правление Орловско-Витебской железной дороги, на чьи закупки рассчитывал главный торфмейстер Сытин, сочло, что доставка торфа от болота до станций слишком накладна, и отказалась от него. Так что и это торфопредприятие из-за убыточности пришлось закрыть.

Однако идея получения дешевого топлива все-таки овладела умами некоторых владельцев крупных фабрик, и Сытин в докладе собранию Императорского вольного экономического общества с удовлетворением сообщал:

"Распространение машин мы видим на торфяных разработках, принадлежащих владельцам больших фабрик и заводов, сжигающих торф в очень больших количествах, и в этом отношении весьма замечательна торфяная разработка при известной мануфактуре "Савва Морозов и сын" во Владимирской губернии, доведшая производство до поразительных размеров. Еще года три тому назад здесь вырабатывалось до 35 тыс. кубич. саж. торфа, причем были в действии до 50 машин, каждая с локомобилем от 8 до 12 сил".

Вот только затем случилось то, что бывало и прежде. В конце 1880-х годов добыча и переработка нефти в Российской империи значительно выросли, и цена на мазут и прочие, как тогда говорилось, нефтяные остатки упала так значительно, что ни о каких выгодах от использования торфа речи уже не заходило. Единственным, что хоть как-то могло радовать энтузиастов торфяного производства, оказалось то, что плюсы этого вида топлива оценили крестьяне. Они принялись добывать его на многочисленных начатых и затем заброшенных разработках. А местами с этой целью даже стали осушать небольшие болота.

Электростанция, изменившая мир

Проблемы со сбытом торфа можно было бы счесть чисто русскими, но абсолютно те же трудности испытывало и правительство Германской империи. Там после осушения болот оставались огромные площади, богатые торфом. Немцы перевели на торф паровозы, но даже все железные дороги не могли поглотить всего торфа, который можно было бы добывать ежегодно. Торф попытались использовать в качестве удобрения и делать из него газоны в городах. Но и на это торфа уходило сравнительно немного. И тогда собственники торфяников сосредоточились на производстве подстилок для скота. Экономия соломы оказалась солидной, а замена весьма выгодной, так что в 1912 году в Германии работало уже 106 фабрик, производивших торфяную подстилку, против 40 в 1900 году.

А вот ход торфяного дела в Российской империи по-прежнему внушал уныние вплоть до Первой мировой войны. Торфяная подстилка крестьянским хозяйствам не требовалась, и на торф продолжали смотреть исключительно как на топливо. А на закупки торфяных брикетов или рыхлого торфа не влиял даже рост цен на нефть и уголь.

"В 1900 г.,— писал Новиков,— ввиду вздорожания цен на каменный уголь и нефть, а также и в целях сохранения лесов в С.-Петербурге была образована комиссия, устроившая ряд совещаний о мерах к развитию торфодобывания в России. Комиссия обратила внимание на вопросы обугливания торфа и постановила открыть у ст. Редькино, Николаевской ж. д. (болото "Галицкий мох") завод для коксования торфа по способу Циглера. Выстроенный в 1901 г. завод сгорел до окончания своего полного оборудования. В 1903 г. при министерстве земледелия учреждается особое междуведомственное совещание для обсуждения мер, могущих способствовать развитию торфяного дела. Совещание высказалось за усиление технического персонала торфмейстерской части, но наступившая война с Японией и революция 1905 г. надолго отодвинули осуществление этого дела, и только в 1914 г. специальный персонал был усилен учреждением должностей шести районных торфмейстеров для обслуживания районов с наиболее развитым торфодобыванием (Петроградского, Московского, Владимирского, Нижегородского, Могилевского и Тамбовского)".

Возможно, торфопроизводство так и осталось бы отсталой и полукустарной отраслью русской промышленности, если бы не Первая мировая война. В связи с нехваткой топлива для транспорта, промышленности и отопления жилья добычей торфа заинтересовались даже крупные предприниматели. Однако главное и, как оказалось, весьма важное для судеб страны и мира событие произошло двумя годами ранее, в 1912 году, когда на болоте Госьбужье в Богородском уезде Московской губернии общество "Электропередача" открыло первую в России электростанцию, работающую исключительно на торфе. Электроэнергия от нее передавалась в Москву, Богородск, Орехово-Зуево и Павловский Посад с их районами.

Мощность этой станции была сравнительно небольшой, но во время Гражданской войны, когда белогвардейцы наступали на Москву и подвоз угля и тем более нефти оказался затруднен до крайности, именно эта электростанция позволила большевистскому правительству сохранить телеграфную связь и управлять красноармейскими частями, чрезвычайными комиссиями и совдепами на местах. Некоторые авторы 1920-х годов утверждали, что Ленин называл Богородскую электростанцию спасительницей революции и с тех пор стал ярым поклонником торфа как топлива.

В 1920 году вождь мирового пролетариата писал своему соратнику Г. М. Кржижановскому о том, что развертывание добычи торфа в массовых масштабах обойдется стране гораздо дешевле добычи угля или сланца: "Вот быстрейшая и вернейшая база восстановления промышленности... Выход из топливного кризиса". А от наркома просвещения Луначарского требовал усилить пропаганду торфодобычи, начать выпуск плакатов, брошюр и листовок о пользе торфяного топлива. В том же 1920 году, выступая на III съезде текстильщиков, Ленин говорил:

"Торф нам нужен для того, чтобы подвезти рабочим хлеб, крестьянам — соль, текстильным фабрикам — хлопок и т. д. В торфе наше спасенье. Этот торф лежит под боком, около тех фабрик, которые в настоящее время стоят. В это время нельзя говорить, что мы — текстильщики, а не торфяники. Такая точка зрения рабочих означала бы для них возврат к старому. Необъятные трудности предстоят в этом деле. Я знаю, что, может быть, некоторым придется работать в воде, не имея производственной одежды. Но мы должны помнить, что на кровавом фронте наши красноармейцы тоже без сапог, в условиях походной жизни, по колена в воде и грязи, как это было недавно на южном фронте, умели одерживать победы. На фронте труда мы не должны говорить: "где уж нам", или: "нам это не под силу". Кто так рассуждает, тот не коммунист".

Торф оказался замечательным подспорьем и для индустриализации страны. С учетом того, что рабочая сила обходилась крайне дешево, он вполне заменял для разных отраслей и уголь, и нефть, а потому XVI съезд ВКП(б) постановил:

"Смягчение и затем полная ликвидация дефицита топлива требуют максимального увеличения добычи и использования местного топлива (торф, сланец, местные угли, природные газы), заменяя ими везде, где это возможно, дальнепривозное топливо".

Так что в итоге любой, кто выступал против массового использования малоквалифицированных трудящихся для массовой добычи торфа, немедленно записывался во вредители. Журнал "Большевик" в 1931 году писал:

"Торфу приходилось прокладывать себе дорогу против вредителей и оппортунистов, против тех, кто недооценивал его роль и значение или намеренно и преступно задерживал его рост, и в то же время преодолевать свою собственную "органическую" отсталость, нищету техники и слабость кадров. В чем непобедимая, живучая сущность торфа? — в том, что торф есть мощный резерв топлива для успешного строительства социализма, причем такого топлива, которое щедро рассыпано вокруг нас на сотнях тысяч и миллионах гектаров. Запасами торфа СССР чрезвычайно богат, он является страной, сосредоточивающей 78% всех мировых запасов торфа. Торф близок нам и доступен. Чтобы добраться до него, нам не нужно врубаться подземными шахтами, сложными переходами в глубь земли, достаточно вскрыть болото, вывести из него излишнюю воду (осушить в меру необходимости) и добывать торф-топливо. Все это стимулирует в значительной мере развитие торфяной промышленности. Представляя собой достаточно ценное по калорийности топливо, торф сделался прочной базой для электрификации: свыше 30% своей продукции торфяная промышленность уже отдает электроцентралям, намереваясь в дальнейшем все больше и больше повышать долю своего участия в электрификации страны".

При таких суровых установках свыше добыча торфа по всей стране неуклонно росла, и если, к примеру, в 1930 году в СССР добыли 6,75 млн тонн торфа, то в следующем году уже 9,4 млн тонн. При этом почти половина добытого, 4,1 млн тонн, приходилась на Московскую область, которая затем на протяжении многих лет оставалась передовым торфодобывающим регионом страны. Сюда, на торф привозили рабочих из близлежащих областей, главным образом из Рязанской.

Со временем его добыча для государства стала еще более выгодной, ведь, по воспоминаниям рабочих торфоразработок, во время войны и в иные трудные годы на торфе работали без всякой зарплаты, только за еду.

К 1975 году добыча торфа в СССР, если верить официальной статистике, достигла 90 млн тонн, что превышало добычу во всех остальных добывающих торф странах вместе взятых, причем во много раз. Но потом советское торфяное производство пошло на спад. Открытые в Сибири газовые месторождения давали топливо, превосходящее торф по всем показателям — от цены до экологичности продуктов сгорания. Города и области начали требовать перевода своих электрических и тепловых станций с торфа на газ, сбыт торфа сократился и торфопредприятия стали постепенно закрываться. При этом о защите заброшенных торфоразработок от пожаров думали далеко не в первую очередь. А после развала СССР - и вовсе в последнюю. Так что продукты тления торфа москвичи и жители других городов вынуждены вдыхать на протяжении многих лет.