"Наша коллекция не имеет цены"

"Коттеджная угроза" нависла над всей сетью опытных станций, заложенных Вавиловым. Почему ВНИИ растениеводства им. Вавилова (ВИР) не в силах этому варварству противостоять, объясняет замдиректора ВИР Сергей Алексанян

— Сергей Мигранович, ваш институт теряет не первую вавиловскую опытную станцию: под угрозой поля Михнево в Московской области, на землях Института садоводства цитрусовых в Сочи идет корчевка коллекции плодовых деревьев и чая. Мы ничего не забыли?

— На очереди — Астрахань и Волгоград, там тоже коттеджи теснят генетику. Но, по сути, все это — отголоски Павловского скандала: если уж тут отберут, что там дальше стесняться!

— А разве региональные чиновники имеют право покушаться на структурные подразделения ВИР?

— В том-то и дело, что все 12 вавиловских опытных станций, оставшихся в России после развала СССР, не являются нашими структурными подразделениями. Они юридически самостоятельны и входят, как и мы, в структуру российской Академии сельхознаук. Наш институт ведет на станциях научно-исследовательскую работу и курирует свои полевые коллекции.

— А вам не кажется, что такая схема в рыночную эпоху рискованна? Самостоятельные хозяйства-станции могут плюнуть на указания ученых кураторов, распахать ваши опытные делянки и производить сельхозпродукты на продажу...

— Понятно, что сейчас не советские времена, когда Вавилов мог организовывать сеть опытных станций и привозить генетический материал из-за рубежа, не задумываясь о формальностях. Ему было важно найти ту экологическую и климатическую зону, где эти растения могли бы прижиться. В выбранной им местности закладывался сад или распахивалось поле, и там начинали работать совместно местные и ленинградские ученые. До войны сеть станций была куда шире, потом сложилась система, в которой было 19 станций под нашим управлением. Не возникало вопросов ни с территориями, ни с финансами — всем управлял ВАСХНИЛ.

Когда СССР развалился, шесть опытных станций достались тем республикам, в которых они находились. Самая печальная участь постигла станцию в Абхазии — единственную в субтропиках. Ее коллекционный материал был практически уничтожен в начале 90-х годов, во время войны с Грузией.

— Коллекцию съели?

— Нет, разбомбили. Небольшую часть удалось перевезти в Адлер, в НИИ цветоводства и субтропических культур.

— А это разве гарантия?

— К сожалению, у каждой из 12 российских вавиловских станций сегодня проблемы. И бульдозеры — не самая страшная. Дело в том, что финансирование неадекватно глобальной задаче сохранения генофонда и биоразнообразия. Не зря коллективы двух станций решили отказаться от юридической независимости и стать филиалами ВИР.

— Но это не случай опытной станции в Павловске, из-за которой сегодня весь этот сыр-бор?

— Руководители Павловской станции не захотели терять юридическую независимость, но теперь реальна угроза потери станции как таковой. И это главная беда: на отбираемой земле расположены 95 процентов коллекции ВИР. Вообще, Павловская станция — самый крупный полевой генный банк нордического (северного.— "О") региона, в который входят Дания, Швеция и Аляска с Канадой. Такой обширной полевой коллекции в Европе нет вообще, а в мире мы занимаем второе, в крайнем случае, третье место. Здесь ежегодно изучается и размножается около 5 тысяч образцов культур, составляющих основу кормовой базы Нечерноземной зоны России, здесь же выращивают более 25 сортов плодовых и ягодных культур. Это яблони, груши, сливы, черешня, вишня, рябина, ирга, смородина, крыжовник, жимолость...

Чиновникам полезно понять, что если семена можно хранить в пакетиках в холодильных камерах, то полевую коллекцию в холодильник не уберешь. Генный банк живой полевой коллекции "хранится" на полях и в садах. Да и те семена и зерна, что хранятся в холодильниках, нужно пересевать и получать свежий генный материал. Зерновые культуры пересевают через 10-15 лет, масличные чаще, от 3 до 5 лет.

— Но почему Павловскую станцию нельзя переместить, сдвинуть? Скажем, распахать заброшенные земли в соседнем Гатчинском районе и разместить там весь этот ценный генетический материал?

— Да ведь место для этой станции Вавилов выбирал неспроста — с учетом географии, климата, почвы. Понимаете, перенести можно семенной коллекционный материал: выбрать подходящий по плодородности соседний кусок земли, распахать и засеять. Но как перемещать старые яблони, груши, плантации жимолости с пятидесятилетними кустами? Да и зачем? Ведь при перемещении растения могут погибнуть, не прижиться. Какой смысл идти на риск и тратить огромные средства? Чтобы несколько нуворишей могли наслаждаться красотами пересеченной местности? Уверяю вас, стоимость купленной инвесторами земли не перекроет затрат государства на перенос садов ВИР. Я уже не говорю о репутационных издержках страны.

— Как получилось, что вы не скорректировали проект нового городского генплана и ваши сады в Павловске два года назад попали в зону малоэтажного строительства?

— Когда проект генплана обсуждался, нам и в голову не могло прийти, что чиновники отнесут старинные научные сады к зоне жилой застройки. Если бы мы участвовали в слушаниях по проекту, то внесли бы свои коррективы, но о слушаниях нас никто не предупредил — их провели как секретную операцию. Закон протащили с нарушениями, а теперь говорят: будьте законопослушными. В тот период, когда обсуждался генплан, наш институт продвигал свой серьезный проект: мы должны были получить статус Национального центра по генетическим ресурсам России. А тут беда, откуда не ждали, да еще в год, который объявлен ООН Годом биологического разнообразия! Напомню, Россия в 1995 году подписала соответствующую конвенцию, взяв тем самым на себя ответственность за сохранение биоресурсов, прежде всего своих.

— Вы хотите сказать, что у России особая ответственность, потому что здесь коллекция Вавилова?

— Вот именно! Про эту коллекцию знает весь мир — ведь Вавилов первым додумался собирать генетический материал по особой научной системе. В отличие от американцев, которые гребли все без разбору, он четко знал, где и что нужно собирать. Благодаря его теории происхождения культурных растений, благодаря теории гомологических рядов он совершал целенаправленные экспедиции.

Но в последнее время события вокруг вавиловского национального достояния, которым все так гордятся, развиваются парадоксальным образом. Сначала президент РФ Дмитрий Медведев на мировом зерновом форуме особо подчеркивает, что в Петербурге хранится генный банк растительных культур. Далее на мировом продовольственном саммите в ноябре 2009-го министр сельского хозяйства Елена Скрынник заявляет, что мы готовы поделиться с миром образцами вавиловской коллекции для борьбы с голодом. Но наступает декабрь, и мы получаем "письмо счастья" — мол, выметайтесь! Получается: высокие руководители с трибун говорят одно, а другие, пониже, но тоже федералы, исподтишка уничтожают бесценный генетический материал.

— Прошел слух, что иностранные ученые готовы выкупить коллекцию в Павловске...

— Это невозможно. Мне тоже звонили из-за рубежа коллеги, увидевшие на сайте нашего института информацию о том, что два участка в Павловске выставлены на торги за 92 миллиона. Они спросили: а ВИР может эти участки купить? Я отшутился, мол, конечно, может, но деньги безумные! Они на следующий день перезванивают и радостно сообщают: один из международных фондов готов участвовать в аукционе и выкупить эту землю для ВИР! То есть мировое сообщество генетиков и хранителей генных банков готово, не раздумывая, помочь нам откупиться от наших нуворишей. Но, к сожалению, их благородный порыв нашей беде не поможет: закон предписывает покупателю участков использовать их только в градостроительных целях. Если через пять лет там не появятся коммуникации, фундаменты, если не будет представлен план развития, участок отберут и перепродадут. Иными словами, после осенних земельных торгов бульдозеры уничтожат наши сады, и это, боюсь, неотвратимо.

— Можно оценить, чем Россия рискует? Существуют методики оценки генетических банков растений?

— Нет, потому что старый сорт или дикий вид, взятый из природы, не могут иметь стоимости. Если их кто-то оценивает и называет стоимость, то такую цифру берут с потолка. Не случайно всегда считалось, что для продвижения селекции нужно бесплатно обмениваться образцами. Вот когда в начале XX века американцы получили первый патент на растение с новыми качествами, им было важно поставить механизм селекции на коммерческую основу. Но на генные банки это не распространяется: генный банк это все равно, что глина в карьере, что из нее получится в руках скульптора, никто не знает: то ли шедевр, то ли ерунда. Потому-то 90 процентов генных банков мира и сидят на бюджетном финансировании, что их задача не зарабатывать, а хранить материал и передавать его другим для создания новых растений. А уже селекционный центр, создавая из этого материала шедевр и продавая его, возвращает в казну налоги.

Сейчас генетические банки всех стран оцифрованы и к ним есть доступ. Три года назад, например, немцы обнаружили в нашей базе данных два образца чечевицы, которые искали по всему миру. В конце XIX века эта чечевица была основным продуктом питания их предков, а потом ее вытеснили новые культуры. Немцы приехали за пакетиком семян целой делегацией — фермеры, земельные власти, посол ФРГ в России. Они до слез были растроганы этой находкой и задумали восстановить производство круп, пива и других продуктов из этой культуры. Это правильно: ферменты, витамины, белки и углеводы растений из определенных регионов наиболее полезны для здоровья рождающихся и живущих там людей. И в этом смысле коллекция Вавилова бесценна не потому, что она ничего не стоит или, наоборот, стоит очень много. Она бесценна потому, что это мировое культурное наследие. И вы никогда не знаете, что затребует население в определенные годы под воздействием изменения климата или каких-либо прочих факторов.

Беседовала Наталья Шергина, Санкт-Петербург