В Большом зале консерватории состоялся концерт симфонического оркестра La Scala (Scala filarmonica) под управлением Риккардо Мути. Несмотря на ажиотаж, сопровождавший транзитное (по пути в Санкт-Петербург на гергиевский фестиваль "Звезды белых ночей", а затем в Вильнюс) выступление миланцев, концерт оказался не из удачных.
Итальянцы прилетели на газпромовском самолете. Пригласил их в Москву — впервые после гастролей 1989 года — Валерий Гергиев. И пригласил не просто так, а связав себя обещанием оплатить их московское выступление открытием следующего симфонического сезона в La Scala.
По-разному комментируя этот жест (поговаривали даже, что Гергиев метит на пост главы якобы созданной объединенной дирекции Большого и Мариинского театров), никто, похоже, и не догадывался, что причина его проста. Это дружба: давняя — Гергиева и Мути, недавняя — Гергиева и Путина, которую глава Мариинки умело закаляет теперь творческим бартером.
На концерт явился президент с женой. Задолго до появления президентского кортежа Большую Никитскую оцепили плотным кольцом фээсбэшников, с наблюдательных постов в кафе "Консерватория" сотовыми обрывками понеслось: "На пешеходке Дубинин... пусть "Волга" уступит... отрегулируй посольскую машину". Тем временем в "Национале" с двухчасовым опозданием (намеченное время маэстро проспал) Мути давал пресс-конференцию.
Он говорил о любимом театре, об оркестрах, с которыми сотрудничает, но которые не любит сравнивать, о своих постановках Моцарта и о предложении стать преемником Мазура в Нью-Йоркской филармонии. Вспомнил даже Рихтера ("без Рихтера я просто был бы совсем другим человеком"), всегда прятавшего цветы для г-жи Мути у себя за спиной. "Если букет виден за 100 метров, значит он уже увял". Тут как раз из Питера позвонил Гергиев. Тогда Мути сказал и о Гергиеве: "Почему только Гергиев? Могут звать и другие".
Концерт задержали на полтора часа — из Шереметьево везли инструменты. Настоящим сюрпризом программы, состоявшей из Верди (увертюра к "Силе судьбы"), Элгара ( увертюра "На юге") и Шуберта (Девятая симфония), стало то, что неожиданностью вроде и не назовешь — шикарная и темпераментная музыка Верди. Именно в ней главный дирижер главной итальянской оперы отрекомендовался настоящим знатоком — специалистом баланса и штриха, театралом, понимающим насколько эффектнее выглядит порой отказ от эффекта.
То, что после этого англичанин Элгар показался блеклым островным эпигоном то ли Верди, то ли Вагнера — было нормально. А вот симфония Шуберта, отчего-то превращенная в оперную пародию на немецкий романтизм, поставила массу вопросов. Почему ее лишили главной опоры — ясной линии деревянно-духовых тембров, заваленных куда-то за струнные? Зачем замаскировали в бессмысленный калейдоскоп венской музыки вообще: то вальсок, то какой-то Синдбад-мореход, а то безумный призрак бетховенских маршей?
Безликий муляж, с блеском проиллюстрированный оркестром La Scala и Риккардо Мути, доказал, что и у больших музыкантов бывают проблемы. Может, он хотел сказать, что для итальянского оркестра австрияк Шуберт — тьфу, вторсырье, нуждающееся в "оперной" переработке. Впрочем, публике, прокашлявшей всю симфонию, это было неважно.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ