Трудно представить другого российского музыканта, который был бы настолько искренним государственником и патриотом. Как и 25 лет назад, власть сама сделала все, чтобы нажить в лице Юрия Шевчука своего последовательного критика
В каких-то два-три месяца Юрий Шевчук стал лицом российской оппозиции — в этом есть удивительный парадокс. Его песни населены образами, которые успешно эксплуатирует государственная патриотика — купола и кресты, размытые пути и чудаки на распутье, духовность и душевность. Уже в 1990-е его диски продавцы уверенно помещали на полку "шансон", а не "рок". Между шансоном и Шевчуком, однако, принципиальная разница. Шансон всегда опускается до уровня толпы, потакает и поддакивает ей; Шевчук, напротив, обладает даром поднимать и развивать самосознание слушателя. Впрочем, Шевчук никогда не презирал "толпу", "обычных людей": в песнях он всегда говорит с человеком — точнее, с ребенком в человеке. Поэзия Шевчука привлекательна нагромождением парадоксов, пулеметными очередями метафор и сверхметафор. Ее лирический герой склонен к наивному философствованию: "Я постирал на завтра свои носки — я предполагаю, что буду живой".
В манере Шевчука есть то, что большинство коллег с презрением называют "пафос": пафос свободы, любви, добра, тепла — все то, что при отсутствии вкуса и меры у исполнителя оборачивается обыкновенной пошлостью. Человек, поющий от первого лица, в России всегда более уязвим: от него настоятельно требуют, чтобы он и в "жизни" был такой, как в песнях. Шевчук всегда выражал идею какой-то стихийной, природной свободы. Утро 22 августа 1991 года для автора этих строк, как и для миллионов людей, началось с песни Шевчука "Родина" по Центральному ТВ — это было первое, что мы расслышали сквозь сон, и уже не было никаких сомнений в том, кто победил.
Слишком правильный
Самые принципиальные антисоветчики — это "правильные" советские дети, которые слишком всерьез, близко к сердцу приняли лозунги о социальной справедливости, правде, честности и т.д. Шевчук никогда не был ни лицемером, ни "профессиональным" ненавистником советской власти: его первые стихи вполне укладываются в рамки того, что называлось "активная жизненная позиция". Поначалу Шевчук искренне пытался вписаться в разрешенные форматы — вроде "борьбы за мир во всем мире". В 1982 году с песней "Не стреляй" он стал лауреатом Первого всесоюзного конкурса "Золотой камертон", организованного "Комсомольской правдой". И хотя в песне отчетливо угадывались намеки на афганскую войну, формально она подпадала под разряд "антивоенных" и ее с тем же успехом мог бы спеть Виктор Хара или Эдуард Хиль. Питерские или московские рокеры подчеркнуто презирали "общественную активность" — в отличие от провинциальных, свердловской или уральской, рок-школ. Однако именно эта "активность и неравнодушие" рок-музыки казалась идеологам гораздо опаснее, чем антисоциальность: советская власть, как это было ей свойственно, сама ускоренными темпами превращала рокеров в антисоветчиков. В 1984 году, после выхода альбома "Периферия"", в котором был дан срез не особо привлекательной провинциальной жизни, Шевчука вызывают в местное отделение КГБ и предлагают во избежание неприятностей покинуть Уфу (все то же самое повторилось и в Свердловске). В прессе за песню "Наполним небо добротой" Шевчука называют "агентом Ватикана", а группе ДДТ запрещают выступать и записываться на студиях. Полулегальные квартирные концерты для Шевчука, как и для многих музыкантов, становятся нормой. Именно в этот период, надо полагать, Шевчук и стал "антисоветчиком", испытывая вполне естественную обиду творческого человека на запрет "пысаты и малюваты" — как любил повторять Шевчук, украинец по отцу, иронически намекая на судьбу Тараса Шевченко. Автору этих строк Шевчук рассказывал, как в 1988 году в киевском Дворце спорта на своем концерте он увидел милицейского майора, который достал пистолет и хотел застрелиться, глядя на бесчисленную толпу неформалов: "Я искренне сочувствовал ему. Для него в тот день рухнул целый мир".
Патриот
Между тем Шевчук всегда был искренним патриотом страны, доказав это на деле: он первым из российских музыкантов стал выступать перед нашими солдатами в Чечне — когда отношение к российской армии было в основном отрицательным. Впрочем, Шевчук пел и для чеченцев: он ощущал себя посредником между воюющими сторонами, как и многие деятели культуры. Осенью 1996 года, после подписания Хасавюртовских соглашений, Шевчук выступил на стадионе "Динамо" в Грозном для жителей Чеченской республики. Шевчук позднее осуждал войну в Чечне, но не осуждал офицеров и солдат, выполнявших свой долг. В 1990-е годы среди силовиков не было более популярного и "своего" музыканта, чем Шевчук: практически никто в тот момент не писал песен о солдатах и офицерах, да и вообще сама эта тема в рок-среде считалась "скользкой", "провальной". Старший сын Шевчука — Петр (которого музыкант воспитывал один после смерти жены Эльмиры в 1992 году) по настоянию отца поступил в Кронштадтский морской кадетский корпус, затем отслужил срочную службу в морской пехоте. "Сознаюсь, командиры там — мои старые друзья, с которыми я подружился еще в Чечне,— рассказывал Шевчук.— Конечно же я сына не отдал куда попало, чтобы он за водкой бегал для сержанта... Зато точно знаю, что он военным делом занимается". Когда Шевчук рассказывал о том, что его сын пройдет со своим батальоном 9 мая на параде по Красной площади, в его голосе слышалась неподдельная гордость.
Взгляды
Общественные и политические взгляды и убеждения Шевчука по-своему уникальны: в них много всего перемешано в непривычных для России пропорциях. Ни в 1990-е, ни в 2000-е Шевчук ни для кого не был окончательно своим: от правых ему всегда доставалось за любовь к патриархальному укладу, от левых — за любовь к свободе. Например, Шевчук активно выступает за преподавание в школах основ православия: "Вот хоть убейте — надо учить. Я — за преподавание... Если мы не будем, так сказать, проявлять насилие в вопросах морали, основ культуры, детей будут насиловать в подъезде". Еще одна из "странностей" Шевчука — его готовность бороться с фантомами. Например, если Гребенщиков мог только в шутку объявить крестовый поход против попсы, Шевчук делал это совершенно всерьез. В конце 1990-х, исполняя песню "Фонограммщик", Шевчук выходил на сцену с записью голоса Киркорова и символически разбивал магнитофон с "фанерой". В 2003 году Шевчук выложил "настоящий голос" Киркорова, который поет под фонограмму, а после потасовки с поп-звездой в Петербурге вызвал Киркорова на дуэль. Для Шевчука попса — это не музыка, а символ подделки человека, грань, за которой начинается распад личности. Что характерно, когда Шевчук ополчился на попсу и Киркорова, ему предъявляли те же упреки в наивности и борьбе с ветряными мельницами, что и после известного недавнего разговора с Путиным.
Противники певца намекают, что к началу 2000-х "стилистика Шевчука устарела" и он стал резко терять популярность — этим и принято объяснять его бунт. Его песни действительно не вписывались в развлекательную концепцию ТВ и радио — наравне с песнями других музыкантов. Но в случае с Шевчуком стало как-то особенно заметно, что цензура антиинтеллектуальная неотделима от цензуры политической. И что сама по себе попытка говорить с массовым слушателем на небанальные темы уже считается проявлением политической неблагонадежности. Вскоре выяснилось, что на ТВ не только не показывают концертов Шевчука, но даже не ставят его интервью. По слухам, Шевчук входит в негласный список оппозиционеров, запрещенных к показу на центральных каналах. В августе 2007-го Шевчук заявил, что все радиостанции, к которым он обращался, отказались крутить песни из последнего альбома "Прекрасная любовь", кроме радио "Шансон", которое согласилось включать только одну песню и только с 3 до 5 часов утра. В марте 2008 года Шевчук впервые появился на "Марше несогласных" в Петербурге: он заявил, что сделал это потому, что "не осталось выбора".
Шевчук протестовал против "всего сразу": против общего отупения, равнодушия в обществе, против того, что "невинных бьют". Шевчук не делал никаких заявлений, однако уже одно его присутствие принципиально изменило эмоциональный тон мероприятия. Сама манера Шевчука — простодушная и добродушная, даже какая-то архаичная, "просто за свободу" — резко контрастировала со стилистикой "профессиональных революционеров". То же самое повторилось и на ставшей уже легендарной встрече с Путиным: те, кто знает Шевчука, были приятно поражены тем, что Шевчук разговаривал с премьером именно так, как он обычно общается с журналистами или публикой. Он всегда отталкивается, "разгоняется" именно с абстрактных тем, общих посылов о свободе или справедливости. Обмен любезностями между Путиным и Шевчуком ("Кто вы, представьтесь, пожалуйста".— "Юра Шевчук, музыкант") на самом деле не так уж абсурден: реплику Путина можно было истолковать и как намек на отсутствие Шевчука в телевизоре, что с точки зрения власти равносильно физическому отсутствию и забвению. Однако, как показали последующие события, популярность Шевчука от этого никак не пострадала, даже напротив: как и 25 лет назад, власть неумелыми запретами только усиливает интерес к личности Юрия Шевчука. Искренность, отсутствие лицемерия, преследования каких-то личных выгод — все эти достоинства Шевчука являются, по-видимому, настолько редкими для медийных фигур человеческими качествами, что сами по себе уже вызывают доверие. Шевчук, сам того не желая, придал критическому направлению в России мощный заряд "народности". Лучше всех об этом сказал Борис Гребенщиков, между прочим, давний идейный оппонент Шевчука: "Юра делает очень важную и нужную для России работу. Он на стороне людей. Пытаться дискредитировать его — то же самое, что дискредитировать русский народ".