Постановка "Укрощения строптивой" в Александринском театре для Оскараса Коршуноваса стала авторемейком. Парой сезонов раньше знаменитый литовец поставил эту шекспировскую комедию на главной сцене Франции. Теперь старейшая императорская сцена России открыла новым "Укрощением..." свой пятый Международный Александринский фестиваль, национальным сценам как раз и адресованный. С подробностями — ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
К факту дубля "Укрощения..." можно относиться по-разному. Как к красивой рифме или как примете глобализации. Ни то ни другое на качество спектакля не влияет. К слову, постановка "Укрощения..." в Комеди Франсез добавила к наградам господина Коршуноваса почетное звание кавалера французского Ордена искусств и литературы. И перед премьерой в Петербурге никто не скрывал, что оба "Укрощения" будут похожи, что более всего в этой пьесе режиссера интересует преображающая реальность стихия театральной игры, и постановочный прием и сценографическая идея будут повторены, но не в деталях.
У Шекспира история Катарины и Петруччо — это театр в театре, историю разыгрывает перед пьяницей Слаем бродячая труппа. Оскарас Коршуновас интродукцию про одураченного пьяницу-медника не вычеркивает, как это часто случается при постановках. Напротив, Кристофер Слай (Валентин Захаров) становится одним из главных действущих лиц спектакля. Подвыпивший молодой человек, якобы из публики, вырывается из рук беспомощной билетерши и забирается на авансцену бархатного театра, где, в худших традициях новой драмы, тянет какую-то невнятную историю своей, вполне возможно, что и реальной, но довольно скучной для общественного прослушивания неудачной любви. С первых минут понятно, что выступает он от лица реальности. А на сцене его поджидает обман, и для начала не слишком возвышающий.
Промелькнувший в шекспировской пьесе Лорд (Семен Сытник), по воле которого актеры и разыгрывают Слая, в Александринке похож на волшебника Просперо, расположившегося за гримировальным столиком, вокруг которого разбросаны обломки прошлого старинного театра, какие-то багеты, портреты. Труппа актеров в черной прозодежде и есть свора его гончих, с собачьей преданностью и подвыванием втягивающих Слая в театральное измерение. С него стягивают низковисящие джинсы, моют его в тазике, гримируют, переодевают в какие-то младенческие панталоны и чепчик. Приводят "жену" --трансвестита в красных юбках на огромных котурнах. И все это в окружении расставленных по сцене гиперболизированных гипсов поэтов-мыслителей-композиторов, от Сократа до Пушкина. Понятное дело, уж если неофит попался в коварные собачьи лапы культуры, то для начала его оболванят. Но когда дурно воспитанный и самодовольный Слай превращается в увлеченного и наивного зрителя в подгузниках, он выглядит хоть и идиотичнее (чем до попадания на сцену), но как-то человечнее.
Впрочем, реального зрителя это "Укрощение строптивой", невзирая на многообразие и многослойность игровых приемов, вряд ли увлечет. Рамочный сюжет задуман режиссером не так уж плохо. Здесь ведь не просто Слай очарован театральными уловками; cамонадеянность культурного вырождения оказывается под cнисходительными щелчками осколков драмы эпохи Возрождения, cобранных в калейдоскопе разных игровых приемов. Актеры играют со своими ролями; втискивают руки в висящие на портновских манекенах костюмы героев, изображают марионеток, поют рок и рэп, заменяют шекспировский текст более-менее остроумной отсебятиной. В качестве одной из забавных, но довольно бессмысленных вольностей Бьонделло из слуг разжалован в коты c усами из веника и ушами из наволочки (Степан Балакшин). Сцену венчания, куда Петруччо (Дмитрий Лысенков) является в трусах и шлеме, превратили в пародию на мистический триллер с гробами и скелетированными невестами из могилы. Собственно, по большому счету всех этих героев режиссер и видел в гробу, в старой ванне, и за решеткой, куда он их по ходу дела и усаживает. Здесь разбираются скорее с ролями.
Для пары Бьянки (Мария Луговая) и Люченцио (Тихон Жизневский) придумана сцена с легким перышком, благодаря этому нехитрому приспособлению диалог влюбленных превращается в обмен нежными дуновениями. А вот сюжет укрощения Петруччо строптивой Катарины (Александра Большакова) упрощен до схемы кукольного театра — не дал поесть, поизгалялся, она и переменилась.
Cловом, режиссер освободил "Укрощение" от психологии и гендерных разборок, обнажил в пьесе структуру комедии дель арте, а импровизационной свободы от актеров не добился. Это и есть главная проблема cпектакля, идея которого зиждется на философии преображающего реальность творчества и всепобеждающей стихии театральной игры. В результате половина сценического времени идет вхолостую, перемежаясь сценами личных актерских удач. Игра ума в "Укрощении строптивой" чахнет от недостатка чувств и живого темперамента.