Чтобы понять что-то в современной России, экономистам не хватает знаний своей науки и даже опыта всех прочих наук. Сегодня они обращаются к культуре и говорят о модернизации как о революции ценностей. Причем главной ценностью становится долгий взгляд — смелость посмотреть на свое будущее
Сегодняшний разговор о модернизации — это только разговор. Однако скоро наступит момент, когда нужно будет понять, куда мы движемся. И движемся ли вообще.
Остановка — не катастрофа
Я могу утверждать, что остановка на месте — это не катастрофа: Россия без модернизации выживет. Страна не распадется, и даже население вряд ли заметит, что мы пересидели перемены. Мы будем идти по инерционной траектории, а страна постепенно "засыхать". Вот как Аргентина: в первой половине XX века она конкурировала с США по валовому продукту на душу населения, а сейчас не входит и в сотню стран. Вероятно, при таком сценарии лет через 40-50 о нашей стране можно будет сказать, что у нее великая культура, трагическая история и неудавшаяся экономика. Но люди продолжат жить почти по-прежнему, единственно, все талантливые дети будут уезжать за границу. И еще у нас появится еще больше всего китайского — от бытовой техники до капиталов.
Те, кого этот сценарий почему-то не устраивает, продолжают думать о модернизации. Недавно прошла конференция "Стратегия-2020", на которой я вел одну из сессий. Разговор получился очень интересный прежде всего потому, что это был редчайший случай, когда за столом сидели люди не только разных, но даже враждебных взглядов. Борис Кагарлицкий с социалистической позицией, Алексей Чадаев — консерватор от "Единой России", либерал Николай Петров из "Центра Карнеги" и множество других экспертов. У них, конечно, разные представления о модернизации, но для меня бесценно то, что они высказаны в одной аудитории. Мы привыкли за последние годы, что люди не разговаривают напрямую: они высказывают идеи в надежде на то, что эти идеи потом каким-то фантастическим образом сойдутся в одной точке и точка выберет, какая из них лучше: "Эй, начальник, этих прогони — нас позови". Но это самый длинный и ненадежный путь циркуляции идей. Широкий и прямой диалог ускоряет мысль, а значит, ускоряет развитие страны.
Интересно еще и то, что были какие-то общие моменты во взглядах многих экспертов. Например, почти не нашлось защитников среднего класса как субъекта, способного к модернизации. Сегодня очевидно, что к этому классу накопилось множество вопросов. Во-первых, он не развивается: как был на уровне 20 процентов в начале XX века, так и остался, только немножко увеличился в доходах. Он блокирован нынешним состоянием экономики и расти не может. Вероятно, есть и другие, неэкономические, причины. Средний класс по-русски даже звучит плохо. В нашей структуре ценностей никого не вдохновишь призывом стать середнячком. Во-вторых, что еще более трагично, средний класс не становится более компетентным. Он не накапливает знаний. И, наконец, в-третьих, настораживает его структура. Средний класс бывает очень разным по составу. Например, чиновники делают его более консервативным и стабильным, а люди творческих профессий производят инновации. Если эти части класса уравновешены, обществу обеспечена нормальная эволюция. Но что такое наш средний класс? Это чиновники. В нем почти нет предпринимателей или изобретателей. И поэтому он во многом антимодернизационный.
Кому в таком случае модернизация нужна? Здесь, как мне кажется, тоже у большинства экспертов родилась похожая идея — модернизация проводится не какой-то определенной группой, а очень пестрой коалицией людей из разных групп. И объединяет этих людей одно — долгий взгляд. Люди с долгим взглядом — это те, которые сегодня пытаются выбрать, где им и их детям лучше жить: в России или за рубежом. Это те, кто конкурентоспособен на мировой арене, но у себя на родине не востребован. Кому у нас нужен хороший предприниматель? Ведь всем понятно, что глупо что-то инвестировать и ждать годами, когда можно что-то попилить и получить деньги завтра. И хороший чиновник — а он есть, поверьте, и не один — сегодня тоже никому не нужен. Эти люди заинтересованы в переменах. Поэтому, если мы хотим модернизации России и не хотим засыхания и истекания ее живыми мозгами в мир, для нас полезно все, что увеличивает долготу взгляда. К сожалению, пока взгляд только сжимался. Левада-центр в конце прошлого года делал замеры числа людей, которые планируют свою жизнь на десятилетия, и сравнивал эту цифру с данными 2003 года. И оказалось, что таких стратегов стало меньше.
Научиться смотреть вдаль
Увеличивают долготу взгляда, по сути, только две вещи. С одной стороны, это институты, правила. Они нужны, чтобы люди были уверены: не произвол или, скажем, добрая воля правителей будет менять страну, а есть нечто, чего не может тронуть правитель страны, нечто постоянное. Это все очень понятные вещи. Например, нужно налаживать судебную систему. На примере многих стран ясно: авторитарная модернизация или нет, азиатская или европейская, но суд должен работать. Иначе непонятно, кто у нас поддерживает правила. В Таиланде суд работает, и Таиланд — модернизирующаяся страна. А в России? В 1990-е годы я занимался вполне практическим делом — защитой прав потребителей. И могу констатировать, что в России есть спрос на то, чтобы институт суда работал: через него проходили миллионы исков о защите прав потребителей. Значит, проблема не в ментальности народа. Или возьмем, например, школу. Любая реформа образования не даст быстрого эффекта в течение одного президентского правления, даже если его продлить до 6 лет. Только долгий взгляд показывает, что она дает: подъем культуры и науки России в конце XIX — начале XX века был бы невозможен без школьной реформы за 20 лет до этого. Самое интересное, что даже плохой по сути институт, но все-таки работающий тоже увеличивает долготу взгляда. Характерный пример — армия. Она заставляет семью, в которой родился мальчик, задумываться на годы вперед. Любой действующий институт заставляет думать.
И, конечно, второй фактор — это ценности. Это культура, о которой сегодня все чаще говорят экономисты. В XVIII веке придумали разделить и каталогизировать для удобства все науки, и на разных полочках оказались экономика, психология, этика, право... Сегодня все очевиднее становится, что это деление устаревает. И этим нужно пользоваться. По сути, то, что называется культурой, это неформальные институты для экономики. Строить формальные институты, забыв о неформальных,— значит обречь страну на шизофрению. Мы сейчас все живем в ситуации национальной шизофрении: есть Конституция, президент и парламент, а есть реальная жизнь, практика. И они не часто пересекаются. Выходит, нельзя перенести формальные институты из другой страны, не гармонизировав их с обычаями и ценностями своей. Как гармонизировать — сейчас один из актуальнейших вопросов для экономики. Недавно мы сделали несколько интересных разработок для пары бывших советских республик, работали сообща с социологами и этнографами. Цель была — "зашить" в стратегиях модернизации культурные и национальные особенности этих азиатских стран. Прежде всего мы отметили, что в них очень сильна традиционная среда — кланы, родовые связи. Реформаторы сразу же принялись убеждать: не нужно обращать на это внимание, это пережитки, которые мы скоро изживем. Распространенный и ошибочный взгляд. На самом деле пережитки можно сделать ресурсом, ведь в традиционной среде всегда высок капитал доверия — люди верят друг другу. Поэтому строить там банки — плохая идея, а вот заводить то, что в СССР называлось кассой взаимопомощи, а во всем мире зовется мьючелсами, кредитными союзами,— хорошая. По тем же причинам там будут работать больничные кассы. Потом нужно учитывать отношение кочевых народов к пространству — они мобильны, легко перемещаются. Поэтому в таких странах можно строить сети предприятий, которые тяжело создавать в земледельческих странах. Нужно замерять отношение общества к производству и торговле и соответственно выстраивать специализацию той или иной страны. Это все только кажется умозрительным, на самом же деле последние работы наших сотрудников в МГУ доказывают, что ценности — штука счетная. Уже сегодня удалось обнаружить вполне ощутимую связь между ценностями, принятыми в обществе, и преобладающей структурой образования. Если мы поймем, как работает эта связка, мы, вероятно, поймем больше о том, куда идти России.
Александр Аузан
Фото: Василий Шапошников, Коммерсантъ
Если же говорить о внешних проявлениях культуры, то сегодня в России, конечно, не принято иметь ценности. И это очень укорачивает взгляд. У нас нет консолидирующих ценностей, а значит, и нации нет. Я неоднократно говорил, что это очень легко проверить: попробуйте ответить себе на вопрос, что должно произойти с таджиком или китайцем, чтобы он был признан частью русской нации. Для немцев и французов эти ответы есть, они знают правила общежития своих наций. Для нас ответа не существует. Станет ли, например, китаец частью нации, если примет православие? Он с легкостью это сделает, кстати. Но я не уверен, что это что-то ему даст.
Кроме того, Россия по-прежнему находится на дне социального капитала доверия. Мы, конечно, не достигли рекорда послевоенной Германии, где после нацизма и военного разгрома 92 процента населения отвечали, что людям доверять нельзя. У нас недоверчивых чуть меньше — 70 процентов. С другой стороны, сегодня появляются косвенные признаки, что перелом во взаимном доверии уже близок. Если это произойдет, у нас появятся люди, которые не только хотят модернизации, но и что-то могут сделать, потому что могут кому-то доверять.
Часто возникает вопрос: как с таким обществом делать модернизацию и нельзя ли вообще без него обойтись? Нельзя. Потому что модернизация — это двусторонний процесс. Для перехода на постиндустриальную фазу нужно привести в действие мозги и инициативу очень многих людей, которые по команде не работают. Это вам не 10 заводов в степи построить. Но и модернизация снизу — плохая штука, она называется революцией и измеряется в человеческих смертях. Даже если вы во время революции не убиваете людей, это значит, что они все равно умрут потому, что рухнули стены и крыша дома, в котором они жили. Сжигать правила очень вредно: потом постоянно хочется сжечь их еще раз.
Не стоит думать, что в Кремле, например, ни у кого нет долгого взгляда. Говорят, что у них там все хорошо и они ни в чем не заинтересованы. Неправда: 10 лет назад у нас тоже были олигархические группы, которые прекрасно себя чувствовали. И где они сейчас? Нынешние группы понимают, что с ними может произойти точно такая же история: голодные группы с влиянием, которые хотят потеснить правящую, есть всегда, даже сейчас. И нужно себя от этого страховать.
Или другая угроза — миф об энергетической державе. Когда-то его аналог утянул на дно Аргентину: там власти решили, что мясо и зерно всегда будут продаваться. И нынешнему Кремлю вполне понятно, что с каждым циклом, оставаясь верными этому мифу, мы будем потихоньку сползать: будущее видится совсем не безоблачным. Даже какие-то прагматические вопросы подталкивают к модернизации. Без нее, например, наше участие в транснациональных компаниях, вхождение в ВТО — весьма проблематично. Партнеры за рубежом считают, что собственность в России не вполне легальная, легитимная. И, учитывая это темное прошлое, готовы принимать наших игроков только с дисконтами, предоставляя им, например, на 40 процентов меньшие доли. Это уже потери нынешних правящих групп.
Проиграют пассивные
Конечно, любые перемены тоже травматичны, и модернизация всегда делается за чей-то счет. И в этот раз, на мой взгляд, проиграют те, кто не будет играть. Если что-то начнется, проиграют пассивные. Это совсем не обязательно пенсионеры. Наш нынешний политический режим отличается от докризисного не в последнюю очередь тем, что пенсионеры и бюджетники улучшили свое положение относительно других: социальную сферу накачивали деньгами. Они будут решать судьбу выборов, если не раскрутится маховик инфляции. И у них нет прямой незаинтересованности в модернизации, даже наоборот. Я думаю, все пенсионеры хотят, чтобы их внуки работали не в Бельгии и Сингапуре, а поближе к дому. Зато явно недовольными окажутся значительные группы бюрократии. И с ними придется идти на сделки: давать компенсации, почетные должности, перемещать внутри элиты. Потому что нужно понимать, что у модернизации никакой реальной силы нет. За нее придется торговаться, по крайней мере в том случае, если удастся людей убедить, что она нужна.