Председатель комитета по экономической политике и предпринимательству Госдумы Евгений Федоров считает, что российская промышленность восстанавливается после кризиса неплохими темпами, а основная ее проблема — неповоротливые индустриальные гиганты, которые в скором времени должны вымереть. Об этом, а также о том, как Западу удалось превратить Россию в свой сырьевой придаток, он рассказал в интервью корреспонденту "Денег" Павлу Чувиляеву.
"Запас прочности в отечественной промышленности оказался равен полугоду"
Какие отрасли промышленности по итогам 2008-2010 годов оказались наиболее пострадавшими от кризиса? Где наблюдался самый сильный спад?
— Наиболее сильный спад наблюдался в отраслях обрабатывающей промышленности, которая в 2009 году упала на 15,2%. Напомню, что средний спад по промышленности был 10,8%. Если же говорить конкретнее, в 2009-м падение производства транспортных средств составило 37,2%, производство машин и оборудования — 31,5%, деревообработка упала на 20,7%, текстильное и швейное производство — на 16,2%, металлургия — на 14,7%.
Замечу, что некоторые из тех отраслей, которые больше всего пострадали от кризиса, оказались и в лидерах посткризисного восстановления. Зачастую они восстанавливаются быстрее, чем более благополучные отрасли. К примеру, в 2010 году производство транспортных средств выросло почти в полтора раза по сравнению с 2009-м. И даже металлургия показывает 20-процентный рост.
Как развивался кризис в промышленности? Не секрет, что производство обладает некой инерцией, или запасом прочности. Когда этот запас стал иссякать? Насколько были нарушены производственные и технологические цепочки?
— К сожалению, запас прочности в отечественной промышленности иссяк уже к концу 2008 года. То есть он оказался равен полугоду, если считать, что кризис в России начался в июне 2008-го. Уже к концу 2008-го спад стал наблюдаться по большинству отраслей промышленности. И конечно же, спад сопровождался системными сбоями в производственных цепочках от добычи сырья до сбыта готовой продукции.
Но нужно отметить, что уже со второго квартала 2009-го стало наблюдаться оживление по ряду отраслей — в химическом производстве, металлургии, авиа- и судостроении, радиоэлектронике и др. Таким образом, восстановление началось через полгода после пика кризиса. Видимо, полугодовой интервал реагирования характерен для российской промышленности.
Насколько эффективными оказались антикризисные меры правительства по поддержке промышленности? Можно ли было правительству что-то добавить к пакету антикризисных мер?
— Антикризисные меры российского правительства оказались эффективными и успешными. А если их сравнивать с аналогичными программами других стран, то, я считаю, самыми успешными. Судите сами: все страны в кризис сокращали социальную поддержку населения, а мы в России ее наращивали. Казалось бы, так делать нельзя, потому что это бремя для бюджета. Но оказывается, что можно! Несмотря на это бремя (поддержка коснулась почти 50 млн человек), мы сегодня имеем хорошие результаты в реальном секторе экономики — благодаря косвенной поддержке потребительского спроса за счет социальных мер.
Можно сказать, что в некотором смысле российское правительство оказалось большим монетаристом, чем, например, американское. Да, иногда надо сбрасывать деньги прямо в руки населению с вертолетов, как советовали отцы-основатели монетаризма. Замечу, что нынешняя власть идеологически не зашорена: если какая-то мера работает, ее будут применять, кто бы ни был ее автором.
А результаты таковы: падение промышленного производства составило в 2009 году в Японии 21,6%, во Франции — 11,9%, в Канаде — 12,7%, в Германии — 16,1%, в Италии — 17,6%. В России, как я уже говорил, 10,8%. Таким образом, по глубине спада мы хуже Китая (где рост вообще не прекращался) и хуже США, однако лучше многих и многих промышленно развитых стран.
И восстанавливаться мы начали быстрее многих. За первое полугодие 2010-го рост ВВП России — 4%, а рост промышленного производства — 10%. Рост реальной заработной платы в промышленности — 6,8% к июлю 2009-го. По уровню безработицы (6,8%) Россия по итогам первого полугодия 2010 года оказалась лучше Германии (7,0%), Великобритании (7,8%), Канады (7,9%), Италии (8,5%), США (9,5%) и Франции (10,0%). К этому стоит добавить исторически низкие для новой России показатели инфляции и ставки рефинансирования Банка России.
В части же пожеланий к правительству хотелось бы отметить трансформацию антикризисных мер в модернизационную повестку. К сожалению, не в полной мере реализуются возможности по диверсификации экономики, созданию новых современных производств, запуску рынка технологий.
А как производство сумело адаптироваться к новым реалиям? Где спад преодолен, а в каких отраслях он продолжается?
— Спад прекратился практически во всех отраслях. Лишь по некоторым видам производств можно наблюдать снижение. Например, в производстве троллейбусов и зерноуборочных комбайнов. Но это, пожалуй, все. К тому же специфика указанных производств заключается в большой зависимости от формирования пакетных контрактов, которые сильно разнятся из года в год.
Неравномерность же в темпах восстановления отраслей действительно наблюдается. И порой темпы разнятся сильно. Во многом это обусловлено изменением конъюнктуры, в том числе мировой. Спрос непостоянен. Кроме того, не стоит забывать, что в российской промышленности идут процессы диверсификации. Есть и форс-мажорные обстоятельства, в частности, спад в пищевой промышленности и агропромышленном комплексе стал прямым следствием нынешней засухи и неурожая.
"Переход к постиндустриальному типу производства для России неизбежен"
Что ждет российскую промышленность в перспективе? Насколько проводимая правительством экономическая политика соответствует ожиданиям производственников?
— Российскую промышленность ждет коренная трансформация и диверсификация. Ее результатом должно стать замещение индустриальных предприятий прошлого века средними, а иногда и мелкими, новыми предприятиями. С новыми владельцами, разумеется: российскую промышленность ждет полное обновление класса собственников. При этом собственников будет не несколько десятков, как сейчас, а десятки и сотни тысяч.
Это естественный процесс — переход от индустриального типа промышленности к постиндустриальному. Его проходили все промышленно развитые страны. Иногда болезненно. Вспомните, например, Великобританию времен Маргарет Тэтчер, в 1970-х годах. Тогда "железная леди" волевыми решениями закрывала сотни нерентабельных производств-гигантов. Множество людей оказалось без работы, несколько сотен погибло, в том числе было убито английской полицией во время разгона акций протеста.
Нынешнее российское правительство умеет учиться на чужих ошибках и подобные события не допустит. Однако сам переход к постиндустриальному типу производства для России неизбежен. Потому что альтернативой является прогрессирующее отставание страны, переход ее в категорию развивающихся стран — а это те, которые не развиваются,— и в конечном счете превращение России в полуколонию стран более развитых. Думаю, что никто в России этого не хочет. Поэтому придется модернизироваться.
Я уже говорил о полугодовом цикле реагирования, характерном для российской промышленности. На самом деле это безобразие и основная проблема. У нас до сих пор основу промышленности составляют гиганты советского времени. Например, Уралвагонзавод — 100 тыс. работников, ВАЗ — 65 тыс. Я лишь самые крупные назвал, список можно множить. Гиганты неповоротливы, негибки, потому что у них длительный производственный цикл. То есть если сегодня что-то происходит, то лишь через полгода они начинают на это реагировать.
Сравните, например, запуск новых моделей на ВАЗе и на российских же автомобильных производствах — в Калуге (1,5 тыс. работников), в Калининграде (2,5 тыс. работников) и т. д. Имеем: ВАЗ — максимум одна новая модель в год, и то со скрипом; другие производства — до десятка новых моделей за тот же период. При этом объемы производства сопоставимы. Все дело в длительности производственного цикла. Предприятия с коротким циклом на порядки гибче, компактнее, эффективнее, экологичнее и малолюднее. К этому и надо приходить.
Но как этого добиться? И каковы сроки?
— Основой функционирования новых предприятий станет промышленная интеллектуальная собственность. Ее доля в балансе предприятий должна быть, за редким исключением, не менее 50%. Нам надо запустить первую тысячу таких предприятий. Это изменит лицо российской промышленности. Позитивные примеры уже есть. В сфере производства автомобилей и бытовой техники ведущих мировых брендов, в самолетостроении и др.
Разумеется, модернизация встречает сопротивление, иногда ожесточенное. В структуре будущей российской экономики утратит свои позиции та часть нынешних крупных собственников, которая не примет объективную необходимость изменить парадигму своего бизнес-мышления и поставить во главу угла инновационный процесс. Поскольку изменения затрагивают интересы нынешних крупных собственников, процесс модернизации выходит на политический уровень. И соответственно, требует политической поддержки и консолидации.
Политическая поддержка модернизации со стороны высшей власти налицо. Однако для перехода к новой экономике нужны еще и инструменты. Жесткие инструменты стратегического управления, стратегической координации общества. В том числе крайне необходим федеральный закон о стратегическом управлении, который сейчас разрабатывается.
Думаю, что с запуском первой тысячи новых предприятий мы справимся за один-два года. Полная же перестройка промышленности займет не менее пяти лет. По отдельным отраслям — до десяти лет. То есть два следующих президентских срока, если говорить с политической точки зрения.
А как сейчас с инновациями в промышленности? Увеличивает ли российская промышленность расходы на НИОКР?
— Нет, не увеличивает. В условиях промышленного спада расходы на НИОКР даже несколько сократились. Они остаются на мизерном уровне, это доли процента от выручки предприятий или даже от их прибыли.
Но НИОКР не основная проблема. В том смысле, что здесь лечить поздно, надо вырезать. Сама система финансирования НИОКР в том виде, в каком она сложилась в нашей стране, порочная. Деньги просто списываются. Исследования если и заканчиваются результатами, то не в виде промышленной интеллектуальной собственности.
А почему так случилось? И как менять систему?
— Так произошло потому, что в стране нет рынка технологий. Это порочный круг: университеты и исследовательские центры разработкой технологий для промышленности не занимаются, потому что от нее нет заказов. Промышленность же заказов не дает, потому что нет рынка. То есть в стране по факту нет такого места, где технологию не просто разработают теоретически, на бумаге, а доведут до опытного образца и мелкосерийной партии. Университеты и исследовательские центры, как правило, современной производственной базой не обладают, а на крупный завод кто ж их пустит?
Выход — в запуске механизмов исследовательского бизнеса. Нужно переходить к развитию исследовательского бизнеса именно как бизнеса. Это емкий рынок, хотя основными его участниками являются компании малого или среднего бизнеса. Создать новую промышленную технологию в мире стоит около $1 млрд. Использовать имеющуюся технологию, то есть купить лицензию на готовое ноу-хау,— $100 млн. В России рынка нет, и мы этих денег вообще не видим. А наши мозги утекают за рубеж, потому что им там платят — от выручки $1 млрд и заплатить не грех.
Первый серьезный шаг в деле создания исследовательского рынка в России уже сделан — проект Сколково. Он должен стать школой новой экономики для всей страны. До 2014 года будет действовать принцип экстерриториальности. Это означает, что любое — подчеркиваю, любое — российское предприятие, где бы оно ни находилось, может получить сколковский статус и сколковские льготы.
Правда, предприятию для этого придется серьезно попотеть. Нужно изменить устав и внутреннюю структуру. Изменить суть бизнеса. Поменять научную деятельность на исследовательский бизнес. Нужно серьезно изменить кадровый состав, потому что для мелкосерийного производства понадобятся не только теоретики, но и квалифицированные рабочие. Однако исследовательские центры идут на это, потому что чуют выгоду. Ведь на глазах возникает новый рынок — создание и продажа новых технологий. Кто окажется в числе первых на этом рынке, получит неплохой шанс снять сливки.
"Инструкции для российской бюрократии были написаны не в России"
Но если Сколково останется единичным примером, модернизация заглохнет...
— Не заглохнет. Поскольку инициатива модернизации исходит от власти, чтобы она заглохла, надо власть сменить. Заявляю откровенно: не дождетесь!
Что же касается проблем, их действительно море. Ведь в России отсутствует оборот прав на промышленную интеллектуальную собственность и механизм ее капитализации. Этот механизм сейчас активно разрабатывается, в том числе и в виде законопроектов.
Общий вектор таков: устранение системных барьеров в сфере оборота прав на промышленную интеллектуальную собственность. Барьеров административных, налоговых, таможенно-тарифных, упрощение процедур патентования и т. д. И во всех этих сферах нужно серьезно менять законодательство. Определено 113 федеральных законов, которые нужно поменять, и еще около десятка новых, которые нужно принять.
Какие законопроекты уже рассматриваются?
— Недавно мы завершили подготовку пакета законов о Сколково, и теперь предстоит их реализовывать. Этот пакет — наш важный успех.
Кроме того, на рассмотрении в комитете по экономической политике и предпринимательству Госдумы сейчас находится законопроект, направленный на изменение законов о госкорпорациях в целях повышения эффективности их работы. Документ предусматривает в числе прочих мер серьезное усиление контроля над расходованием ими средств.
Идет работа над техническими регламентами и международными договорами в связи с формированием единого таможенного пространства в рамках Таможенного союза с Белоруссией и Казахстаном. Всего предстоит рассмотреть несколько десятков законопроектов.
Продолжается работа по совершенствованию антимонопольного законодательства. Это сейчас магистральное направление в экономике. Я уже говорил об ущемлении интересов крупных собственников. Мы ведь не собираемся посылать к ним комиссаров с маузерами. И даже доктора не пришлем. Вместо этого мы меняем антимонопольное законодательство. И те, кто два года назад не подпадал под него, год назад подпали. Например, нефтяники. А те, кто не подпадал год назад, подпали в этом году, это сотовая связь. Так будет продолжаться и дальше.
Кроме того, не прекращается и работа по совершенствованию тарифной политики, в том числе переход на долгосрочное тарифообразование. Фактически мы даем хозяйствующим субъектам дополнительную свободу маневра, развязываем руки для инвестиционной деятельности и модернизации инфраструктуры.
А что мешало начать устранять барьеры раньше? Или понадобился кризис, чтобы власть задумалась о модернизации?
— Нет, кризис здесь ни при чем. А власть о модернизации думает давно. Собственно, с момента прихода к власти Владимира Путина и думает.
Но давайте по порядку, потому что вопрос политический и даже геополитический. Чтобы понять, что мешало убрать барьеры, надо вспомнить, как они возникли. Понимаете, бюрократия живет по инструкциям. Какие регламенты ей напишешь, такие она и выполняет. Вплоть до того, что если завтра будет инструкция организовать систему концлагерей, то бюрократия будет ее выполнять. И себя же в них гнобить, как показал исторический опыт 1930-х годов в СССР.
Поэтому столь важно стратегическое планирование: кто пишет инструкции и на основании чего он их пишет. Так вот, к сожалению, в 1990-х годах инструкции для российской бюрократии были написаны не в России.
Вспомните, как сюда приезжали зарубежные советники, как они сидели непосредственно в министерствах и писали эти инструкции. Как в Госдуме они сидели и писали важнейшие законопроекты, которые в пожарном порядке принимались...
Так иностранных советников ведь в 1996-м всех выгнали?
— Верно, выгнали. И правильно сделали. Но людей-то выгнали, а законы, инструкции и регламенты, ими написанные, остались. Поймите правильно, я не сторонник теории мирового заговора. Это не заговор, это конкуренция. Обычная геополитическая конкуренция. От нас Западу, который присылал сюда советников, нужна была сырьевая структура экономики. И открывшейся возможностью такую структуру создать Запад просто не мог не воспользоваться.
Приведу пример: во всем мире в число важнейших рынков входит рынок интеллектуальной собственности. В том числе промышленной интеллектуальной собственности. Так вот в России этот рынок в 1990-х годах создать просто забыли. Умышленно, разумеется. Западу не нужна была Россия как конкурент на рынке интеллектуальной собственности. Тем более что у России тогда была мощная система образования. За 20 лет она успела серьезно деградировать, и сейчас ситуация гораздо хуже. Но в начале 1990-х Запад просто боялся нашего образования, боялся конкуренции в сфере интеллектуальной собственности. Поэтому в российском законодательстве даже понятия такого — "промышленная интеллектуальная собственность" — не было.
Далее — барьеры для малого бизнеса. Они тоже были созданы умышленно. Во всем мире малый бизнес — инновационный. Крупное производство в какой-либо отрасли модернизируется путем аутсорсинга. То есть выделение сборки как конечного этапа в головной бизнес и образование вокруг этого бизнеса целого пласта малых производственных предприятий, его обслуживающих. В России же для малого бизнеса оставили лишь торговлю и сферу услуг. Попробуй сунься в производство — враз разоришься и окажешься в тюрьме. Это было нужно, чтобы 79% занятых сотрудников работало на крупных предприятиях (для справки: в странах Запада — не более 20%). То есть для той же сырьевой структуры экономики.
Но хватит воспоминаний, открою лучше секрет. Когда Путин в 1999 году пришел к власти, он впервые задумался о модернизации экономики. Посмотрел, что можно сделать. И оказалось, что сделать ничего нельзя. Потому что основополагающие документы — Конституция, закон "О правительстве" написаны так, что в результате никто не занимается стратегическими вопросами. Такого органа власти в России нет, он не предусмотрен. А в функции существующих органов власти стратегия развития не входит. Фактически суверенитет России был столь изящным образом ограничен среднесрочным горизонтом планирования. Собственно, проблему понимал еще Ельцин, потому и создал орган вне системы органов власти — Совет безопасности. Для того же, чтобы изменить ситуацию, потребовалось десять лет. Но — я сейчас говорю как представитель партии власти — мы готовы довести процесс модернизации до конца.