"Бил терпеливо ручкой нагана по голове"

90 лет назад, в 1920 году, после эвакуации белых войск из Крыма в европейской части России завершилась Гражданская война. Она искорежила судьбы не только побежденных, но и победителей. Об этом свидетельствует поразительная по искренности и точности исповедь рядового большевика, которую корреспондент "Власти" Светлана Кузнецова нашла в документах Сталина.

"Оригинально-нелепы бывают стечения обстоятельств"

"И все-таки какая нелепость! Я в мало кому известной, сибирской деревушке в положении административно-высланного по 97 статье УК. Как это случилось? Волей каких причин и следствий я, на девятом году от Октября, превратился в уголовного преступника? Каким образом я, идеологический коммунист, попал в число социально-опасных и почему не был последние годы в рядах партии? Вот вопросы, на которые должно ответить".

Так начиналась "Маленькая исповедь" бывшего коммуниста Георгия Кудрявцева (партийный псевдоним Фомин), отправленная им Сталину в 1926 году. На фоне потока путаных и малограмотных обращений к главе РКП(б) его послание выделялось ясностью изложения, а главное, удивительной точностью наблюдений и складывающегося из них описания Гражданской войны и жизни в первые годы советской власти. В отличие от подавляющего большинства других авторов посланий Сталину Кудрявцев не напирал на свою невиновность, а пытался понять причины того, как он оказался в незавидном положении, и для этого разбирал и анализировал всю свою не слишком долгую жизнь:

"И все-таки, как оригинально-нелепы бывают стечения обстоятельств и как трагичны. К сожалению, в наше время к трагедиям отдельных личностей относятся достаточно сухо и легкомысленно и эту легкомысленность часто выдают за особенную революционную стойкость и решительность. Но все же как подойти к анализу, как найти основные звенья, которые объективно и закономерно довели меня до "жизни такой". Нужно подняться до полной объективности, а главное, искренности и правдивости. Как это сделать? Попытаемся".

Кудрявцев начал свою "Маленькую исповедь" с детства, очень характерного для большевиков тех лет:

"Несколько слов о семье, в которой я родился (1900 г. 22 марта). Я родился в семье еврея традиционного, мещански-честного, в делах щепетильного и чистоплотного, и еврейки, женщины души доброй, нестерпимо-терпеливой и все отдавшей детям. Матери мы, дети, обязаны воспитанием и образованием, полученным в большом городе Киеве. Брат Лева человек нервный, часто болеющий. Парень хороший, чистый и по сей день безукоризненно честный. С шестнадцати лет занимался общественной работой, с 1916 г. политикой не занимается, нервы не пущают. Безусловно элемент сочувствующий. Живет при стариках (кстати, отцу лет 75, матери 67). Кроме того служит и учится. Он почему-то все учится — третий факультет кончает. Брат Миша. Умер в 1908 году. Знаю его и помню плохо. Был революционер и отважный. Принимал участие в революции 1905 г. состоял в РСДРП(б). Из-за него у нас бывали обыски: дома ночевал он редко. Во время одного обыска я, малый лет семи, спрятал его револьвер в раковину в уборной, чем впоследствии крепко гордился. Умер он, брат Миша, от тифа 21 году от роду. Еще брат Михаил, так он в Америке, с 1903 года о нем ничего не знаю. Братья Гриша и Рувим первый лет 50-ти, второй 43-х, цивилизованные обыватели (большую часть жизни служили в крупных сахарных конторах). Сестра Поля замужем за доктором коммунистом. Индивидуальностью наделена незаурядной сестра Анюта (замужем за инженером-профессором). Сестра Ревека замужем за вечным служащим сахарного завода. Сестра Соня замужем за бухгалтером. Вот собственно и вся наша семейка".

Не слишком отличался от многих других и его путь в революцию:

"О себе до 1918 года или, что то же самое, к 18 году от роду. Физически я был парень здоровый и крепкий. По характеру горячий и решительный. Способности имел всеми хвалимые. Знания — образование средней школы. Взгляды, определенно, революционные. Знакомство с теорией слабое, но утверждаю, с ранних лет старался объяснить мир и всегда приходил к революционным заключениям, впоследствии убедился, что все самостоятельно выработанные взгляды почти полностью совпадают с теорией революционного марксизма. В партию вступил в январе. Принимал участие в бою против юнкеров, в выступлении против полка Богдана Хмельницкого. Получил легкое ранение в рукопашном бою. Состоял в Демеевской дружине. В подполье разносил литературу".

"Батька видел во мне не жида"

Следующий этап революционной жизни Кудрявцева-Фомина оказался связанным со знаменитым в те времена батькой Боженко. Большая советская энциклопедия сообщала о нем:

"Боженко Василий Назарович (1871--21.8.1919), герой Гражданской войны на Украине. Член КПСС с 1917. Родился в с. Бережинка Херсонской губернии в семье крестьянина. За распространение листовок РСДРП в 1904 арестовывался в Одессе, где работал столяром. Участвовал в русско-японской войне в чине фельдфебеля. В 1907 осужден на три года тюрьмы за революционную деятельность. В 1915-17 работал в механических мастерских в Киеве. После Февральской революции член Киевского совета, с октября 1917 командовал отрядом красногвардейцев, участвовал в боях против войск Центральной рады в январе--марте 1918 и немецких интервентов. В 1918 участвовал в организации партизанских отрядов на Украине, затем командовал Таращанским полком (позже бригадой) 1-й Украинской советской дивизии (позже 44-й стрелковой), отличился в боях против интервентов и петлюровцев. Умер от болезни, похоронен в Житомире".

Однако в "Маленькой исповеди" о герое Гражданской войны рассказывалось совсем иное:

"1919 год. Кажется в январе состоялось вступление в Киев Таращанского полка батьки Боженко. В этот полк были направлены для работы в трибунале т. Неверов и я. Это совпало с моим первым выступлением на многочисленном митинге рабочих у здания думы. С того дня я несколько лет сгорал лихорадочным революционным огнем: смысл жизни легко и полно открылся для меня. Я вступил в революцию с достойной эмоциональной и психической конструкцией. С юношеским энтузиазмом мы принялись за следовательскую работу. Находились мы (Неверов и я) на линии боевого огня, так как батька таскал нас с собой. Надо признаться, что только любовь батьки спасла нас от опасностей предательской расправы и вообще определяла существование трибунала. Иногда батька расправлялся с преступниками самостоятельно: бил терпеливо ручкой нагана по голове виновного с криком: "Стерва, в мать, в бога, позоришь революцию". После минутного упражнения наганом череп не выдерживал, и человек падал замертво. Тяжелая рука была у батьки Боженко. В таких условиях приходилось проводить революционную законность и понятия военной централизации".

Как свидетельствовал Кудрявцев, партизаны батьки Боженко, мягко говоря, мало отличались от бандитов, выступавших под иными идейными знаменами:

"Первый конфликт с партизанами у меня произошел после расправы батьки с эскадроном партизан из-за зверских грабежей в Казатине. В полку пошел слух, что орудует коммунист с бородкой, к счастью для меня, я носил русскую фамилию и благодаря бородке не был похож на еврея. Да и батька видел во мне не жида. Второй конфликт на вокзале в Жмеринке. Первый батальон бросился разламывать вагоны, вытаскивать мануфактуру, вино, спички, табак и пр. блага. Я был один и все же имел юношескую наивность броситься к "воякам" с просьбой прекратить грабеж, взывая к сознательности, революционному долгу и проч. тогда для меня святым лозунгам. Сохранил жизнь только благодаря русской внешности. Побежал к батьке, уговорил его прекратить грабеж, а захваченные маршруты отправить самому Ленину в Москву от батьки Боженко".

Однако подобный исход событий, как писал Кудрявцев, не устроил красных партизан:

"С тех пор первый батальон искал случая со мной расправиться. В тот же день вечером получил заявление об ограблении жмеринского казначейства. Две недели расследования установили виновников: Комбат 1, комротой того же батальона, в компании с несколькими партизанами. Что делать? Совещался с председателем и членами Трибунала. Первый ничтожество, второй рабочий сибиряк, малограмотный, но человек справедливый и воли непреклонной, третьего даже не помню. Решили нажать на батьку. Я произвел арест нескольких виновных партизан, но вечером партизаны были насильно отпущены, а меня комбат 1 и комротой разыскивали "що б пристрелить бородатого чорта". Ночью человек пять партизан взломали дверь, ворвались в дом, а мы (Неверов и я) через окно, забор и дальше. На другой день в меня стреляли из-за угла. К удаче — неудачно. Батька меня не замечал, а в преследовании Комбата он видел угрозу своему положению. Дело об ограблении казначейства было прекращено, а мне предложили незаметно уехать. Впервые у меня появилось чувство преследуемого".

Вынужденный отъезд помешал автору "Маленькой исповеди" стать свидетелем кончины батьки Боженко. Болезнь его, начавшаяся в июле 1919 года, как рассказывали его соратники, была вызвана употреблением французского коньяка, захваченного партизанами батьки в Шепетовке. Кто именно отравил коньяк и чем, так и осталось неизвестным: батька приказал вылить его остатки, и прибывшие медики не смогли установить яд. Врачи надеялись, что мощный организм Боженко сможет перенести последствия отравления, но их надежды так и не оправдались.

"Рота Губчека охотно приняла участие в погроме"

Кудрявцев тем временем оказался в Виннице и, как многие большевики того времени, работал круглые сутки и на разных фронтах:

"Направляют для работы в Губ.ЧК. В Губчека предложили работу следователя. Через неделю Заведующий секретно-оперативным отделом. Со свойственной мне горячностью я принялся за организацию Губ.ЧК. Одновременно меня как отличного оратора использовали для бесконечной митинговой и превыборной работы. Выбрали в Совет, в Губисполком, в Губком. Я начинал тяготиться работой в ЧК, члены коллегии были преступниками, а некоторые даже предателями. Мне еще не верили в Губкоме настолько, чтобы на основании моего заявления снять всю коллегию; да и заменить было некем. Получил Губ.Отдел Юстиции и ушел из Губ.ЧК. Внутреннюю борьбу преодолел. Хотя тогда был приемлемый и хороший момент для самоубийства. Начались крестьянские восстания и еврейские погромы. Взывал о помощи город Могилев-Подольский (бунтовали знаменитые деревни Немия и Медия). Командировали тов. Дондыша во главе баталиона Губвоенкомата и роты особого назначения губ. ЧК, Дондыш вернулся в Винницу через две-три недели нервно-больным (несколько месяцев спустя он застрелился в припадке мании преследования). По возвращении Дондыша мне напечатали мандат Особо-уполномоченного по установлению сов. власти в Могилев-Подольском".

А в Могилев-Подольском большевику Кудрявцеву вновь пришлось столкнуться с красными партизанами и их образом жизни:

"Заседание. Нач. Бессраб. Бригады Чаров (коммунист, человек чахоточный, сильно-истеричный, еврей, с манией воен. гениальности). Бездарь. Нач. Штаба бригады Рубин (коммунист, русский) честный, цельный, недалекий, но преданный парень. Представители укома (фамилий не помню) три еврея с пламенной верой в революцию и с безукоризненным сознанием личной трусости и обреченности. В то время на Украине евреи-коммунисты были людьми обреченными. Положение следующее: в городе действительный хозяин Чабан, предводитель вооруженных до зубов и десен партизан Немии и Медии. Не сегодня завтра начнется резня евреев и коммунистов. Батальон губвоенкомата разложился. Рота Губчека охотно приняла участие в погроме. Приступил к организации уезд. ЧК и предложил ускорить уездный съезд советов. Зашел в штаб к Чабану для "беседы". Поговорили. Он убедился, что в случае восстания я постараюсь его пристрелить. Переменил тон (он был трус). Дал слово удержать немийцев от выступления. Пять недель напряжения нервов (я почти совершенно не спал). Стал болезненно раздражителен и несдержан. Начало партизанских выступлений Тютюника, Архангела, Сорокина и других. Разгром городов Летичева и Гайсина. Меня срочно вызывают в Винницу. Раскрыл, наконец, вопиющие преступления Губ.ЧК (ночные грабежи под видом обыска, растления над женщинами, связь с бандитами). Коллегию расстреляли. Командировали Пред. ЧК из Киева т. Круйэна честного мужественного человека и сознательного коммуниста. Я снова на фронте против гайдамаков и бандитов. Встреча с Подвойским за селом Медвежье Ухо, юношеское восхищение храбростью наркома, приехавшего на фронт. Борьба за пост Подольский и Жмеринку. Кругом разложение, восстания и измена. Легкая контузия снарядом и ранение. Нервы не выдерживают. Меня отправляют в распоряжение ЦК Украины".

"Тысячи испугались сотен"

Дальнейшие перемещения Кудрявцева по стране и службе в политотделах армий и дивизий на фоне наступления то белых частей Мамонтова, то Красной армии происходили с калейдоскопической быстротой:

"В Киеве почувствовал себя бодрее. Рана быстро залечивалась. Прошусь в армию. Назначают Поарм (политотдел армии.— "Власть") 8. Еду через Москву. В Центральном Комитете получаю пропуск в Воронеж. Беседовал с Новгородцевой. Выехал в энтузиазме. Поарм 8. Прошусь в действующие части. Подиве (политотдел дивизии.— "Власть") 40 Богучарской. Приехал во время прорыва Мамонтова. Работал агитатором, Зав. Орг. Агит. Отделом, комиссаром 2 бригады. Взятие Ростова. Бои под Батайском и станицей Ольгинской. Конные части Буденного срывают наступление. Оставляют на партийной работе в Ростове. Избран в комитет партии. Заболеваю возвратным тифом; днем работаю, ночью болею. Лечебный уход оказывает тов. Шахновский".

А на сугубо мирной работе в Ростове-на-Дону в 1920 году ему пришлось пережить позорное бегство красных, перепугавшихся всего лишь легкой атаки белогвардейцев на город:

"Однажды разбужен в 7 часов утра взрывом снаряда под окном. Бегу в ревком. В Ревкоме легкая паника, т.т. Сырцов, Митрофанов, Листопад успокаивают товарищей. Двинулись глубокими снегами из города к армянским селениям. Обгоняем красноармейцев, перепуганных паникой и деморализованных долгим безделием в большом городе. Больно смотреть — тысячи испугались сотен. Остановились в селе, в верстах 30 от Ново-Черкасска. Сырцов просит меня выехать верхом в Ново-Черкасск выяснить положение. Выехал. У Левандовского Нач. див. (31 или 33). Успокоил. Ростов "взят" обратно. В действительности белые произвели только наглую вылазку и сами оставили город. Отправили ординарца к т. Сырцову. На следующий день выехал верхом в Ростов. Введен в Ревком. Избран секретарем Гор. Окркома партии. Предвыборная кампания. Работаю без сна и без отдыха. Избран членом Совета от 5 предприятий. Завтра открытие совета — заболеваю сыпным тифом. Выздоровел. Партком переизбран. Работаю в Дон.Сов.Нар.Хозе, исполкоме и трибунале".

Именно в этот момент в большевистской партии разгорелись особенно острые дискуссии, и Кудрявцев начал участвовать в них, поддерживая линию ЦК:

"Начало склок (верхи и низы). Я в группе ЦК т. Сырцова. Отъезд Сырцова. Знаменский Председатель Донисполкома. Губконференции, губсъезды, снова рабочая оппозиция (Жаков, Заварзин, Ушан, Ковалевский и др.). Я в группе ЦК (дискуссия и профсоюз, и партстроительство). Различие течений, склока, интриганство теребит нервы. Врангель наступает на Таганрог. Подготовляю план эвакуации".

Вот только болезни берут свое:

"Заболеваю паратифом, держусь на ногах. Тяжелый рецидив паратифа — слег. Выздоравливаю с весом 2 п. 30 фн. Направляют в Кисловодск. Нервы играют, скрипят и визжат. В Кисловодске стал поправляться. Встретил старого знакомого т. Крупэна (Зам. Пятигорского ЧК). Сдружился с секретарем Кисловодского райкома т. Палкиным, предс. Кисловодского Исполкома т. Кудрявцевым и военкомом т. Романовым. Помогаю комитету в агитационной работе".

Возможно, все в судьбе Кудрявцева сложилось бы иначе, если бы не возникло новое чекистское дело:

"Однажды ко мне вбегает расстроенный Романов, нервно бегает по комнате, приговаривая "не может быть, не выдержу" и т. д. Дело оказалось в следующем: ему донес делопроизводитель райкома, что Палкин и еще два члена комитета занимаются тайными ночными грабежами, указав ряд действительно имевших место таинственных ограблений. Я был ошеломлен. Вспоминалась коллегия Винницкой ЧК. Вызвали делопроизводителя и его жену (она доказывала допросить, данные зафиксировать и ехать для решения вопроса в Пятигорск. Сделано. В Пятигорск поехал я. У Крупэна (Зам. Пред.Пятигорс. ЧК). С Крупэном к Секретарю Окркома т. Певцову. Решили: ехать в Кисловодск, снова допросить, ночью арестовать трех членов комитета и до утра выяснить действительное положение дела. Певцов, Крупэн и я кажется Пред.ЧК выехали в Кисловодск. Ночь. Арест производили лично. Приступили к перекрестному допросу и очным ставкам. Установили: психическую невменяемость жены доносчика, основной свидетельницы обвинения, в результате и делопроизводитель отказался от прямого обвинения. Оставалось извиниться и освободить товарищей. Один из членов комитета, отдергиваемый мною неоднократно и ненавидевший меня тупой, невежественной ненавистью, создал только против меня одного дело в сознательном дискредитировании советской власти. В то время я не обратил внимания на это "дело" и забыл о нем. Отношения стали неприятными, и я уехал. Лечения не закончил".

"Так меня сделали маньяком"

Как утверждал Кудрявцев, болезненное и нервное состояние привело его к фатальному шагу: вернувшись в Ростов, он во время очередной дискуссии перешел на сторону внутрипартийной оппозиции:

"Попадаю в разгар дискуссии о партстроительстве. Дискуссия совпадала с широкой волной крестьянских восстаний по всей России и отчасти Дону. Время было граничевшее. Начиная терять способность правильного анализа положения и роли партии. Шатаюсь, колеблюсь, мучаюсь и болею. Мой сожитель Ковалевский, сторонник рабочей оппозиции в бесконечных ночных спорах, убеждает меня в правоте оппозиции. Ослабление воли сказалось, теряю способность управлять собою. Навязанные мысли принимаю за свои. Шатаюсь от рабочей оппозиции к троцкизму, от троцкизма к рабочей оппозиции. Удивительно. Неужели товарищи не замечали, что я на границе нормального? Донком мобилизует меня для работы в армию. Выехал в Тифлис, едва владея нервами. Неведомый страх, нереальные преследования, космические кошмары овладевали сознанием и жутко, жутко окружили в хаосе. Почему я не застрелился? Чудесно".

Время шло, и к нарастающим проблемам с общим и душевным здоровьем добавились проблемы с работой:

"В Тифлисе оставляют на гражданской работе. Работаю в ВСНХ Грузии. Кошмары и преследования росли-росли. Я не знал сна. Я почти не сознавал реального. Умоляю Фигатнера (в 1921-1922 годах — секретарь Кавказского бюро ЦК РКП(б).— "Власть") отправить меня в распоряжение ЦК в Москву. Направил, через Юговостбюро ЦК в Ростове. В Бюро ЦК. Нежданно отбирают все документы и партийный билет. Сообщают, что Кисловодская организация исключила меня из партии и что до разбора дела КК (контрольная комиссия.— "Власть") бюро работы мне дать не может. Безответственные. Они уничтожили остатки сознательной воли. В обыкновенной неприятности мое больное сознание нашло подтверждение кошмарам. Болезненное стало действительным. Рубикон перейден. Так меня сделали маньяком. Что было дальше? Не знаю, поймет ли читающий, как приятно вызывать в памяти космические призраки прошлого. Я вижу себя преследуемым всеми, с трудом владею речью. Дикий страх. Проклятое хрипение нервов! Решаю уехать в Ташкент, там у меня есть друг Шахновский. Там, думаю, спасение. Дорога-дорога пыток. В Ташкенте стало легче, бодрей. У товарища. Требует остаться у него, затребовать дело в ЦК Турк. Бюро, доказывает это — склока, неприятность. Проклятая болезнь! Я отказываюсь. Он отказывается от меня. Ему было тяжело, но и он не понял, что я болен. Уезжаю в горы. Прежевальск, Верный, 5 месяцев скитаний, кошмары притупились, но заметное волнение — они снова со мной. Наконец, они оставили меня. Осознаю свое положение. Бросаюсь обратно. Товарища в Ташкенте нет. Что делать? Репортер Роста. Вызываю неприязнь резкостью, прямотой и остротой слова. Ухожу работать в союз Рабис (профсоюз работников искусств.— "Власть"). Меня, хотя и "беспартийного", все же признают и вводят заместителем председателя объединенного Правления союза Рабис и Рабпрос (профсоюз работников просвещения.— "Власть"). Работаю полгода. Конфликт с Туркбюро ВЦСПС. Ухожу. Решил ехать в Москву в ЦК партии объясниться. Продаю единственное пальто. В марте 22 г. выехал в Москву".

Кудрявцев возлагал большие надежды на Сергея Сырцова — всесильного начальника партийного отдела кадров — учетно-распределительного отдела ЦК, под руководством которого он работал в Ростове-на-Дону. Однако он не понимал, что тот вряд ли станет помогать исключенному из партии оппозиционеру, да к тому же находящемуся на грани безумия:

"В Москве. Узнаю, что тов. Сырцов работает Зав.Уч.Распр.Отд.ЦК. Решил обратиться к нему. Беседую. Прошу помочь установиться. Он отказал. До того ошеломлен, что больше ни к кому не обратился. Холодная весна. Ночую на улице, в коридоре какой-то гостиницы. Ночи и хлеб делю с крысами. Случай свел с членом Месткома типографии. Служу корректором. Разыскиваю адрес приятеля. Пишу в Самару с просьбой вытянуть. Предлагает приехать в Самару".

"Жулик на жулике"

"В Самаре (1923 г.). Член Правления Торгового Отдела С.Г.СНХ. Попадаю в готовую склоку между председателем Совнархоза, пред. Правления Торг. Отдела и вторым членом Правления. Держусь в стороне. Все меня принимают беспартийным. Познаю всю гнусность многих беспартийных и некоторых партийных. Какие пройдохи, жулики, аферисты, воры, мерзавцы пролезали в то время на "доходные" места. Не разворовали до "кирпичиков" из боязни ГПУ. Работаю днем и ночью: потерянное время. Жулик на жулике. Ответственные руководители чванливые гусаки, заняты интриганством, подсиживанием и карьеризмом. Склока у них дошла до пределов. Нервы начинают шалить. Решаю уехать в Москву. Снова в Москве. Терпеливо осаждаю знакомого дать работу, уполномоченным по Туркестану. Месяц терпеливого хождения. Доверенность получена. Наконец самостоятельная работа".

Однако надежды на новую жизнь на новой службе оказались тщетными:

"В Ташкенте (1923 г.). Два месяца бесплодной переписки с Правлением. Осознал, что служба ведет меня в сумасшедший дом, к самоубийству, к невыносимым более страданиям. И я ушел. Я вел независимую жизнь, боролся за психическое равновесие и победил".

Независимая жизнь бывшего большевика началась и окончилась в частной торговле:

"1924 г. Но все-таки, как я стал торговцем? Начиная с Самары женат на мещанке замечательной воли, любви и преданности. Магазин — ее инициатива. Работа моя. Расчетливость — она. Коммерческие предвидения — я. Она хотела комфорта и покоя. Я психического здоровья и безграничного пониманий вселенной. Она радовалась кассовой выручке. Я миру людей, познанных из-за прилавка. Она мучилась моим временным непостоянством. Я болячками советского строительства. Но и она и я были "честными" торговцами, достойными НЭПа. Нелегальных путей в нашем скромном благосостоянии не было. 13 апреля меня арестовали в числе многих. Обвинение 97 ст. часть II УК. Три м-ца исправдома, пять дней смертельной голодовки. Беседа с полномочным представителем ГПУ Ср Азии т. Бельским, в прошлом значился Левиным Нач. Особ.отд. 8 армии. Узнаю по Ростову, и он меня. Как умеет жалеет, но помочь поздно. Вручает постановление Особого Совещания, рекомендует обжаловать. Предоставляет ехать вне этапа. Итак, я в Усть-Абаканске. Будет неправильно, если читающий поймет меня мягкотелым интеллигентом, неправильно, если решит, что отчаялся я возможностям великого строительства. Просто моя деликатная, отчетливо индивидуалистическая психика не выдержала нагрузку российской специфической действительности. Я ушел от работы не по вине ЦК или Отделов ЦК, а в силу "логичной" объективности. Мой уход своеобразный, целительный режим".

Настолько искренний рассказ не мог не трогать и не вызывать сочувствия. Но искренности не всегда сопутствует правдивость. Статья 97 УК 1922 года гласила:

"Нарушение законов и обязательных постановлений о ввозе за границу или провозе за границу товаров карается — принудительными работами на срок до трех месяцев, соединенными с конфискацией целиком или части этих товаров или штрафом до 300 руб. золотом. Те же действия, совершенные в виде промысла или совершаемые должностными лицами, или если участники их, совершая их в первый раз, были вооружены, или если предметом провоза явились предметы, указанные в ст. 10-й декрета Совета Народных Комиссаров от 17 октября 1921 года (Собр. Узак. N 70 за 1921 год ст. 564), караются — лишением свободы на срок не ниже трех лет со строгой изоляцией или при отягчающих обстоятельствах высшей мерой наказания".

Так что речь шла о контрабанде, и сам автор "Маленькой исповеди" этого обвинения не оспаривал. Он лишь сетовал на то, что наказание к нему применено механически, без учета прежних заслуг перед революцией. В Особое Совещание при ОГПУ СССР в октябре 1926 года он писал:

"Обжалование. Административно-высланного по 97 ст. II част. УК граж-на Кудрявцева Григория Михайловича (бывш. члена РКП (б)), проживавшего до высылки в гор. Ташкенте по ул. Карла Маркса 20. Обвиненного на основании агентурной сводки ПП ОГПУ в Ср. Азии. День ареста 13 апреля 26 г. Высылку отбываю в Сибири в селе Усть-Абаканск. Срок высылки 2 года (со дня ареста). Жалуюсь не потому, что не хочу жить в Сибирском селе, жалуюсь потому, что ваше постановление чисто механическое, принципиально-неправильное, для меня морально невыносимо. За что? Почему?.. История с моей высылкой лишнее и лучшее доказательство справедливости слов т. Дзержинского, сколь нужно быть осторожным в отборе (на местах) социально-опасных... Прошу исправить ошибку, естественную для той работы, которую вам приходится совершать: добавляю, что моя чувствительная и расстроенная нервная организация не в силах выносить вынужденного поселения. Мне очень тяжело".

К тому времени искренность в отношениях между партийными вождями встречалась все реже и реже. И может быть, поэтому подобное редкое ее проявление Сталин оценил по достоинству. 5 ноября 1926 года Особое совещание ОГПУ приняло решение, разрешающее Григорию Михайловичу Кудрявцеву свободное проживание по всей территории СССР. А его "Маленькая исповедь" осталась свидетельством того ужаса, каким стала для России Гражданская война.