Фильм Алексея Федорченко "Овсянки" после успешных зарубежных гастролей от Венеции до Абу-Даби наконец выходит на родине, снабженный рекламными характеристиками "эротическая драма" и "роуд-муви по-русски". За траекторией его судьбы следит АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
В "Овсянках" другая Россия — не чернушная и не умильно лубочная, а суровая и нежная, связанная с природным космосом, по сути — доисторическая и во многом фантастическая, хотя и вплетенная в современную социальную жизнь. Ее придумал и описал казанский писатель Денис Осокин в повести, напечатанной под псевдонимом Аист Сергеев. Аистом зовут и одного из трех главных героев фильма, от чьего лица идет повествование (в этой роли — Игорь Сергеев, и тут дубляж фамилии). Он работает фотографом на бумажной фабрике, и именно к нему обращается директор Мирон Алексеевич (Юрий Цурило) с просьбой помочь сжечь тело внезапно умершей жены Танюши (Юлия Ауг), а потом развеять ее прах в реке.
Мистические птички с прозаическим названием "овсянки" появляются в первом же кадре и решительно поворачивают судьбу героев в последнем. В промежутке они, почти не вмешиваясь в действие, сопровождают двух мужчин в их скорбном пути по поволжским городам и весям. Так поступают со своими покойниками меряне — дожившие до наших времен потомки угро-финского народа меря, сохранившего ритуалы язычества. Лучшим же способом ухода в другой мир считается утонуть в одной из тамошних рек от Волги до Неи. Это голубая мечта любого мерянина, но осуществить ее нелегко: "меряне не топятся. это нескромно. это по-русски чересчур. как мчаться в рай обгоняя всех. от русских святых катерин в волге не протолкнуться. чопорные дуры. река сама отберет для себя людей".
Когда пять лет назад в Венеции Алексей Федорченко показал mockumentary "Первые на Луне" (о тайном лунном десанте наших космонавтов), обманулось даже жюри фестиваля, присудив картине приз как лучшей документальной. "Овсянки" тоже обладают силой убедительности, опрокидывающей и логику, и историю. Ничего не стоит узнать, что меря — умерший народ, но почему-то хочется думать, что они живы и хотя бы частично растворены в нас. В этих язычниках есть много привлекательного. Они несуетливы и молчаливы, за исключением дней траура, когда принято "дымить" — ударяться в интимные воспоминания о покойных. Они сравнительно равнодушны к материальным благам и обладают тем естественным соборным коллективизмом, который впоследствии в православной и советской России приобрел столь уродливые надрывные черты. Они видят друг друга издалека, обмениваясь неслышным паролем, и даже менты у них делают понимающие глаза, встретив машину с двумя мужчинами и покойницей: меря за мерю стоит горой.
Если и есть у мужчин-мерян слабость, это женщины, и наоборот: автор повести даже характеризует это качество как "половую распущенность", но можно ли их за это осуждать? Женщины легко предлагают себя, но при этом выполняют любые мужские желания: феминизм в современной версии еще сюда не проник. Ясно, что это — опрокинутая в прошлое утопия, метафора потерянного (а возможно, и никогда не существовавшего) мира, раздавленного катком цивилизации, своего рода античный миф наших палестин.
Мистические птички вели картину Алексея Федорченко своим путем. Они сняли ее с конкурса "Кинотавра" и повлекли в Венецию, где "Овсянки" стали вторым любимым российским фильмом после "Возвращения" Андрея Звягинцева. Их сближают и великолепная операторская работа Михаила Кричмана, и отсутствие господдержки (проект полностью профинансировал продюсер Игорь Мишин). В Венеции фильм воспринят как целомудренный и духовный, чего по привычке ждут в мире из России: недаром "Овсянки" показывались здесь под названием "Тихие души", а инъекция этноэротики и танатологический мотив лишь подкрепили это общее впечатление. Иностранцы легко поверили, что в современной России, застрявшей меж эпох и цивилизаций, действительно живут-поживают язычники и сжигают своих мертвецов.
Нам сложнее поверить в то, что женщины моют голову и протирают глаза водкой, а невестам и покойницам привязывают разноцветные нити на лобковые волосы. Было бы проще, если бы к оригинальности авторского замысла добавилась большая смелость режиссерского решения, да и актерского тоже: жаль, что так мало места осталось в картине для Виктора Сухорукова в роли отца Аиста, безумного местного поэта. Тем не менее "Овсянки" открывают форточку из клаустрофобии нашего кино, замкнутого в ограниченном круге тем и сюжетов. Они дают волю фантазии и мечте.