Не пора ли каждому вооружиться, если все государство похоже на станицу Кущевская?
— Знаешь, почему я не вступил в Левый фронт? — спрашивает мой приятель, человек с глубоко гуманитарным образованием, весьма начитанный и флегматичный. — Когда все это заваривалось, я предложил им сосредоточиться на действии. Предложил казнить коррумпированных чиновников, депутатов и ментов. Мне ответили: нет, мы же не террористы. И все закончилось очередным фарсом. А я не хочу тратить свое время на фарс.
На кухню к нам входит его дочка — продемонстрировать свою новую шляпу. Мой приятель прерывает на полуслове рассказ о том, как именно следовало бы казнить продажных чиновников, и улыбается дочке. Он хороший отец. Он старательно расхваливает ее обнову, примеряет шляпу сам, а я думаю: неужели он мог бы — казнить?
Я никогда не видел самосуда. Но видел погром. Когда служил в армии. Был 1988 год, время армяно-азербайджанского конфликта. Женщину собирались сбросить с лестницы за ее неправильную фамилию. Один погромщик тащил ее за волосы, еще человек десять стояли вокруг в перевернутой вверх дном комнате. Наблюдали. Наш патруль подоспел как раз вовремя. Женщину спасли. Я до сих пор помню лица погромщиков. И животный страх, который вызывали во мне эти лица.
Услышать, что мой тихий семейный приятель готов убивать чиновников, было неприятно, но не страшно. Я воспринял это как обычную интеллигентскую страшилку.
Через полгода страшилка воплотились в жизнь — страну сотрясло дело приморских "партизан". Так и бывает в России: кровавые задумки интеллигентов реализуют люди попроще.
Молодые хулиганы, склонные к военно-патриотической романтике, объявили войну ментам. Нападали на посты, успели убить двух милиционеров, шестерых ранить. Отсиживались в таежных схронах и на съемных квартирах.
После задержания "партизан" (двое из них застрелились) в прессе появились свидетельства о милицейском произволе в Уссурийске — очаге "партизанской" войны. О пытках. О том, как допрашиваемые выпрыгивали голыми с третьего этажа здания ГУВД Уссурийска.
Несмотря на то что во время своих вылазок "партизаны" совершали грабежи и угоны машин у "гражданского" населения, абсолютное большинство этого самого населения восприняло их действия с восторгом. Интернет рукоплескал. В Уссурийске прошел митинг, на котором "партизан" провозгласили героями.
Я читал рассказы о том, что творили с задержанными уссурийские милиционеры, и думал про самосуд, вылившийся в маленькую гражданскую войну. Пока думал отвлеченно, представлял себе мерзкие лица, искаженные злобой и жаждой насилия, которые застал однажды на месте погрома. Когда начинал думать применительно к себе: вот я выхожу из ментовки, в которой меня только что растоптали как окурок, покалечили, унизили,— перед глазами вставали совсем другие лица. Благородные лица соратников. Жертвенные лица людей, переступивших черту после того, как скотская действительность не оставила им выбора. Траурное лицо Виталия Калоева...
Чур меня, чур! Почему, родное государство, я должен думать о самосуде? Примерять к себе эту мерзость? Ты ведь у меня такое большое, такое мощное. У тебя такие заботливые и требовательные правители. Не хочу я, не буду я думать про самосуд. Если, не дай бог, попаду в такую ситуацию, буду добиваться справедливости в суде. Пойду до конца, но в рамках закона. Исключительно в рамках.
И вот грянула Кущевка.
Зверское убийство 12 человек, четверо из которых — дети, самому младшему 9 месяцев.
Те, кто предпочел сопротивляться "цапкам", вместо того чтобы под них подстилаться, испробовали все. Обращались в милицию, в которой отказывались принимать заявления. Обращались в прокуратуру, которая в упор не замечала никаких нарушений. Через прессу обращались к губернатору.
И — ничего. Безысходность.
"Цапки" утратили чувство реальности: убийство в доме Аметова вышло слишком заметным — вот и рухнула кущевская империя. А если бы оказались хитрее?
Вся эта вакханалия коррумпированности и безнаказанности, как я ни сопротивляюсь, снова подталкивает меня к неприятной, запретной мысли: самосуд.
"Когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчиненных одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа". Это не наше, это из Декларации независимости США. Наша доля — просвещенный консерватизм: добрые, но мудрые баре холят и лелеют несмышленый, но славный народ...
Смотрю репортажи из Кущевки и понимаю: так и будет. Смелые одиночки восстанут и будут сломлены, остальные смирятся в ожидании момента, когда "цапки" хватанут через край... Крепкие с виду мужчины рассказывают в камеру, что не пускали своих женщин по вечерам на улицу, потому что боялись, что тех затолкают в машину и изнасилуют. Не представляю, как так можно жить. Зачем так жить?
С царством "цапков" преспокойно сосуществовали кущевские казачки, их в станице целых шесть сотен.
Мой дед был из семьи расказаченных. До глубокой старости Иван Андреевич оставался человеком, представлявшим реальную опасность для любого зарвавшегося хама. Мне было лет 15, ему — за 60, когда он на моих глазах осадил пьяного амбала, который решил покуражиться над окружающими. Хватило взгляда и окрика. Бывали когда-нибудь в компаниях дагестанцев, чеченцев? Там приходится внимательно следить за собой: не задеть бы кого. Такой же породы был мой дед, выросший в станице Крымской Краснодарского края. Представить, что такие, как он, мирились бы с "цапками",— невозможно. А называть казаками кущевских ряженых — смешно. Кущевская история, по-хорошему, должна положить конец казачьему балагану, объединившему вчерашних сержантов ГАИ, нацепивших погоны генералов. Стране следует честно оплакать свое казачество, сгинувшее в жерновах Гражданской войны и Советского государства. Оплакать и признать, что нынешние люди в лампасах никакого отношения к казачеству не имеют.
У меня нет ответа.
Я понимаю, что самосуд — это то, к чему нас подталкивает недееспособное государство. Но это то, от чего мы непременно должны уберечься. Потому что самосуд — продолжение, а не финал трагедии. И он никогда не становится триумфом справедливости. Справедливость и наказанный преступник — все же разные вещи. Справедливо в XXI веке иметь в России государство, способное карать преступников. Но если его нет и перспективы туманны — не должны ли мы взять эту заботу на себя?
Давайте для начала сплотимся, что ли. Станем дружить с соседом. Глядишь — заступится, если что.
Давайте решим, каждый для себя: что мы согласны стерпеть, а из-за чего готовы погибнуть. Или убить. Глядишь — от такой нашей решимости и "цапков" вокруг поубавится