В Академической капелле Санкт-Петербурга местные оркестр и хор под управлением Владислава Чернушенко провели российскую премьеру "Бориса Годунова" Сергея Прокофьева — музыки к неосуществленному спектаклю Всеволода Мейерхольда. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Когда в 1936 году Всеволод Мейерхольд репетировал пушкинского "Бориса Годунова" в театре своего имени, дни главного застрельщика русского театрального авангарда были уже сочтены. Спектакль так и не был выпущен: вскоре ГосТИМ закрыли, его основателя сначала арестовали, а после полугода пыток расстреляли. От "Бориса" остались лишь заметки Мейерхольда — и партитура, заказанная Сергею Прокофьеву, в юбилейном 1937 году положившему на музыку не только "Годунова", но и "Пиковую даму" с "Евгением Онегиным". Исторический парадокс заключается в том, что свет не увидели не только спектакль Мейерхольда, но и кинофильм Михаила Ромма, и постановка в Камерном театре Таирова: прокофьевская пушкиниана словно бы пала жертвой рока — возможно, отплатившего композитору за резвость, с которой тот брался за выполнение прикладных заказов. Саундтреки Прокофьева не звучали вплоть до 1980-х годов, когда дирижер Геннадий Рождественский объединил их фрагменты в оркестровую сюиту. Полностью "Борис Годунов" был записан семь лет назад Михаилом Юровским на лейбле Capriccio, в 2007 году проект Мейерхольда — Прокофьева попытались воссоздать в Принстонском университете. В России прокофьевский "Борис" вплоть до минувшей пятницы не исполнялся ни разу.
Идея нынешней петербургской реанимации "Годунова" принадлежит театроведу, заместителю директора Александринского театра и одному из самых тонких знатоков истории русской сцены Александру Чепурову. Господин Чепуров поступил стратегически дальновидно: он не просто отнес извлеченную из архивов партитуру в Капеллу, но создал на основе трагедии Пушкина, записей Мейерхольда и музыки Прокофьева новую композицию. Исполнять один лишь саундтрек было бы некорректно: Мейерхольд настаивал на том, что музыка должна не аккомпанировать действию, а структурировать его, играя формообразующую роль. Для исполнения "Бориса Годунова" господин Чепуров привлек лучшие актерские силы города, артистов разных поколений — от маститого Романа Громадского до молодого и дерзкого Александра Кудренко. Работу над пушкинским словом координировал корифей александринской труппы Николай Мартон, сыгравший заглавную роль и привнесший в образ Бориса неожиданно благородную совестливость. Аскеза и условность концертного формата премьеры оказались весьма к лицу поэтике театра Мейерхольда, всю жизнь стремившегося к преодолению всякого рода бытовизмов.
Черты лица старого нового "Годунова" многим в зале могли показаться знакомыми: батальные эпизоды партитуры композитор использовал в "Семене Котко", польские танцы — в "Золушке" и в музыке к началу второй серии "Ивана Грозного" Эйзенштейна. Инструментальные эпизоды "Бориса" отсылают одновременно и к созданным несколькими годами ранее "Ромео и Джульетте", и к только задумывавшемуся "Александру Невскому" — песня Ксении, к примеру, звучит эскизом знаменитого "Мертвого поля". Прокофьеву всегда было свойственно не просто выкраивать новые музыкальные полотна из отрезов уже готовой материи, но мыслить формульно, решая различные профессиональные уравнения одними и теми же приемами. Премьера "Бориса Годунова" завязала узел, недостающий в прокофьевском гипертексте, добавив в него новый элемент — бессловесное пение мужского хора с закрытым ртом, остроумный звуковой эквивалент финального пушкинского "народ безмолвствует".
Вариация шекспировского вопроса: "Что он Гекубе, что ему Гекубе?", — обычно неизбежно громко звучащая после исполнения извлеченных из архивной пыли раритетов, на фоне "Бориса" Прокофьева как-то сама собой затерялась. Совместное начинание фонда "Александринский меценат" и Капеллы продолжило ряд проектов, на разные лады расширяющих современные представления о Пушкине (от "Живого Пушкина" Леонида Парфенова и иронических штудий Андрея Битова до спектакля "Все" столичного театра "Тень") и об отражениях искусством русской истории (прославляющая Годунова-харизматика барочная опера Иоганна Маттезона). Не просто писавший музыку для классических сюжетов, но боровшийся со стереотипами "оперного Пушкина" Чайковского и Мусоргского Прокофьев, кажется, был бы крайне доволен контекстом, в котором своевременно оказался сегодня его "Годунов".