В Большом зале Филармонии Год Франции в России и России во Франции продолжил концерт Академического симфонического оркестра с программой редко исполняемой у нас музыки французских или многим обязанных Франции композиторов. Приглашение достойного дирижера Даниэля Кавки и любимой петербургской публикой пианистки Полины Осетинской не спасло вечер. Вместе с залом скучал ВЛАДИМИР РАННЕВ.
Играть от раза к разу по-разному становится фирменным стилем второго филармонического состава. Все чаще оркестр, способный на многое, играет как бы нехотя, без огонька. Такое впечатление, что даже не играет, а лишь сообщает слушателю, какие ноты в каком такте написаны у композитора. Особенно заметно такое небрежное отношение к делу в двух случаях. Когда за пультом приглашенный западный — то есть привыкший к несколько иной производственной дисциплине — дирижер, в руках которого к тому же ни кнута ни пряника, только палочка. Или когда оркестранты обнаруживают у себя на пюпитрах репертуар, который им не слишком по вкусу. В этот вечер сошлись оба этих неблагоприятных обстоятельства.
Француз Даниэль Кавка — не из диктаторов за пультом. В Европе он руководит несколькими коллективами для фестивальных и особых проектных выступлений, состоящих из людей, готовых скорее к интересной, чем стабильной жизни: Orchestral Contemporain, оркестр Philharmonic Festival, Maitrise de Radio France, Neuevocalsolisten Stuttgart. Поэтому он привык доверять своим музыкантам и не слишком лютовал на репетиции перед концертом. А зря. У нас иные нравы, и если оркестранты не высокого мнения о "Тростниковых зарослях" Яниса Ксенакиса, то выражают это мнение не в курилке, а прямо на сцене, исполняя соответственно.
Ксенакис открыл концерт, и его "Заросли" вроде должны были крепко схватить публику за уши. Эта витальная пьеса, виртуозно структурированная и с эффектным сонорным саундом, обычно зомбирует слушателей своей пластической мощью, наглядностью акустического процесса прорастания ветвящихся мотивов из микроскопических звуковых квантов в могучие, расползающиеся в бесконечность сонорные сгустки. Эту вещь трудно испортить не слишком высококлассным исполнением. Но запросто — равнодушным. Зал прослушал заметно увядшие "Тростниковые заросли" с недоумением и деликатно поаплодировал, как только дирижер, взмокший от безуспешных усилий выжать из оркестра звук, опустил руки.
Вяло и где-то около нот были сыграны "Ночи в садах Испании" Мануэля де Фалья для фортепиано с оркестром. Полина Осетинская, на которую пришло едва ли не ползала, прилежно прогулялась по клавишам без лишних ажитаций, чинно раскланялась и покинула сцену. Эта милая, десертная музыка обладает несомненными прелестями, которые вполне могли бы сделать ее хитом вечера. Но не случилось. Прозвучало аккуратно и ненавязчиво, как бэксаунд к какому-нибудь светскому рауту.
Многое ожидалось и от сюиты из балета "Трагедия Саломеи" (1907) Флорана Шмита, композитора сейчас у нас почти неизвестного, но в начале ХХ века произведшего в Париже фурор, не уступавший скандальной славе Стравинского. Этот балет писался одновременно со знаменитой "Саломеей" Рихарда Штрауса, а в 1913 году был поставлен в дягилевских сезонах по рекомендации Стравинского, друга Шмита. Это тот случай, когда друг другу близки не только композиторы, но и стилистика их музыки. У Шмита, конечно, менее плотная и цельная, с виражами в постромантизм и импрессионизм, но все же эта близость говорит многое об энергоемкости "Трагедия Саломеи". Но и тут у оркестра все размякло и поплыло. Пройдясь по залу, взгляд обнаружил в нем скучающих и даже дремлющих слушателей с лицами пассажиров последней электрички. А заключительный аккорд принес такое облегчение, что трудно сказать, чему больше аплодировала публика, исполнению или долгожданному избавлению от него.