Корреспондент Ъ ВИКТОРИЯ Ъ-АРУТЮНОВА встретилась с обозревателем ОРТ СЕРГЕЕМ ДОРЕНКО.
— Какова, по вашему мнению, дальнейшая судьба "Останкино", а точнее — судьба ОРТ?
— "Останкино" и ОРТ очень скоро будет одним и тем же. И превратится в Министерство Правды. То, что я называл примаковщиной, и то, с чем я целый год боролся не щадя живота своего, страшной ухмылкой Примакова из-за спины Путина ухмыляется, в том числе и мне. Через короткое время мы превосходно можем назвать это путинщиной. Я ничего не драматизирую. На сегодня немного найдется людей, информированных так же хорошо, как я. Но это не предчувствие и не гадание — это просто знание.
— Вот вы прогнозируете ущемление свобод, а телевидение пускают снимать "спасение" "Курска".
— Да, но снимал только один канал.
— Это неправильно?
— Есть госканал, и это прекрасно. Но дело идет к тому, что скоро госканалов будет как минимум четыре, если считать "Культуру": ОРТ, РТР, НТВ и "Культура". Они будут так или иначе, через те или иные приводные ремни регулироваться государством. Там будут поставлены начальники, которые будут так или иначе изо всех сил стараться угодить государству. А государство для них — это Путин. Угодить Путину, лизнуть в голенище, забежать вперед. Быть более правильными, чем другой. В этом же чиновничья карьера и логика.
— А вы будете работать на таком канале?
— Нет.
— А где же тогда вы будете работать?
— Не знаю. Я к чему клоню: четыре госканала или четыреста — это не имеет никакого значения. Они будут близнецы, как пули от Калашникова,— все одинаковые. Плевать, какую пулю вы разглядываете, никаких различий у них нет. Таким образом нужно работать на ином, не этом — одном из четырех — каналов. Вот и все. Ну, я и буду работать на ином.
— Но для вас важно, сколько зрителей будет вас смотреть.
— Смотреть будет много. Я очень хорошо помню, когда нас было тридцать человек, и мы начинали "Вести" российского ТВ. Это был повстанческий комитет пэтэушников. Приличных с точки зрения журналистики людей там было где-то с полдюжины. Остальные — пэтэушники. И было огромное зрительское внимание. Люди смотрели нас обязательно.
— Просто ничего подобного до этого они не видели.
— Сейчас опять перестанут видеть. Сейчас же ничего не будет. Общества не будет — будет просто государство.
— Березовский собирается противостоять этой ситуации, передав акции в управление журналистам и творческой интеллигенции. Как вам такой шаг?
— Ну, весь вопрос здесь только в том, сколько провозятся, пока завалят. Вопрос только в этом. Внешнее отличие для общества — только в том, что раньше Кремль мог сделать вид, что президент, как добрый Робин Гуд, забирает канал у толстосума. Теперь, когда акции будут переданы журналистам и творческой интеллигенции, Кремлю придется выглядеть мародером, грабящим общество. Но я думаю, что даже при этом Кремль будет действовать тупо — как привык. Я просто представляю себя на месте любого бизнесмена и просто гражданина в России. И я твердо понимаю, что то, что я живу на белом свете, что мне разрешают работать, что мне разрешают завести семью, квартиру и все остальное, есть милость, подарок исполнительной власти и лично президента Путина. Это очевиднейшая вещь. До того это был подарок президента Ельцина, но он, правда, все время был не в курсе: у него работа такая была — быть не в курсе. А президент Путин мало того, что дарит мне право жить, быть и так далее, еще и в курсе этого. Вот, собственно, что его и украшает.
— Если независимых не будет, значит, и НТВ станет государственным?
— Поскольку все движется самым сволочным образом, то конструкция, которую я вижу, в результате должна органично завершить то, что происходило с прессой в последние годы. А в последние годы пресса, как известно, скурвилась. Особенно же она продемонстрировала готовность скурвиться в 96-м году, когда протолкнула во власть труп, который нас обобрал, разрушил, устроил войну. Этот труп сделали президентом. Конечно, это волшебное свойство прессы было учтено властями. Они сказали: "Черт, это так непросто, и так необычно, и даже почти невозможно, но они это сделали".
— Но в том, что пресса "скурвилась" в 1999-2000 годах, точно есть и ваша вина.
— Тут я отвергаю всякие обвинения, потому что, выйдя 5 сентября 2000 года в эфир, просто объявил об этом: я комментатор, я буду высказывать свою личную точку зрения. У меня есть личный, понимаете, личный враг. И все. Я же никогда не говорил, что это будет программа "Время". Программа назвалась тогда и называется до сих пор "Программа Сергея Доренко". В чем же ее особенность? В том, что Сергей Доренко говорит то, что он думает. И если у этой программы огромный рейтинг, это просто значит, что то, что он думает, интересно услышать людям. Я ни разу не сказал: "Ребята, сейчас будут новости". Я говорил: вот программа, которая не просто субъективная, а абсолютно, только и всегда субъективная. Это в новостях под видом новостей занимались агитками. Я ни за кого не агитировал. Если вы обратили внимание, то "Единство", если и употреблял, то только в негативном смысле. И за Путина не агитировал, и всегда с ним спорил. Говорил, что по Чечне я бы действовал жестче и быстрее, что нельзя отрезать хвост по частям и заниматься идиотизмом. И в интервью с Путиным я это говорил. И то, что я реально боролся с рядом известных политиков, и то, что это возымело результат,— это, возможно, воздействие моей творческой силы. А вот новости скурвились: в 99-м году это была просто... помойка.
— Не кажется ли вам, что угодничество нынешних новостей чрезмерно и поэтому результат не достигается?
— Власть у нас — и вы будете страшно удивлены — это даже не фауна, а флора. Не думайте, что я преувеличиваю. Чтобы они догадались, что вы за них, они требуют лизать себе голенище так усердно, чтобы на языке появлялись синяки. Им не просто результат нужен — им нужен двойной результат. Они хотят, чтобы вы загаживали мозги людям и, вдобавок, чтобы до них самих дошло, что вы это делаете. Поэтому-то новости и испаскудились.
— После встречи с Путиным — несколько месяцев назад — вы говорили, что он произвел на вас хорошее впечатление. Насколько адекватной показалась вам его реакция на "Курск"?
— Реакция по "Курску" обнаружила в нем какую-то огромную нравственную лакуну. Знаете, когда общаешься с человеком — в общении его и познаешь. И обнаруживаешь какое-то невежество в той или иной сфере: невежество в языке, в культуре. А вот когда нравственное невежество, с целыми изъятыми нравственными секторами — это страшно. Я думал об этом. Мне показалось, что Путин был искренен, когда говорил, что его тянуло туда поехать.
— Что же мешало?
— Мешали. Он человек в таких делах не самостоятельный. Потому что он учится быть президентом — он не президент. Он хочет им стать — он им не стал. Быть президентом и стать президентом — разные вещи, понимаете? Но у него в свите — ухмыляющийся Примаков за спиной, некто Павловский, который будто бы советует, и старые советчики — Таня, Валя. Я думаю, он учится у них, прилежно спрашивая, каким должно быть президенту. Вот в этом причина.
— На пожар в "Останкино" Путин отреагировал быстрее и активнее, чем на гибель "Курска". Может, это была демонстрация приоритетов?
— Нет. Это еще одна учеба. Он думает, что теперь нужно реагировать так. Потому что понимает, что с "Курском" был провал. Провал агента-президента. Хотя это и нелепо — если бы не три жертвы в башне, то мы бы смеялись до сих пор. Потому что эта башня нелепа по существу. Это забавное сооружение, но с точки зрения техники она абсолютно нелепа. Ее и разобрать-то не знаешь как, потому что она при разборке упадет и кого-нибудь придавит.
— А вот не вышли бы вы в субботу — вам было бы не смешно.
— Во-первых, есть моя работа, то есть то, что я делаю для того, чтобы жить. Во-вторых, с некоторых пор я чутко прислушиваюсь к своим гражданским позывам и мне, конечно, для их реализации нужна трибуна. Но, в-третьих, я — простой человек и телезритель, у которого телевизор стоит на кухне, а не в спальне. Телевизор меня раздражает категорически, я борюсь с тем, чтобы он был включен, и телевидение не смотрю. Так что горе тут смешалось с радостью.