Фотовыставка "16 историй о Москве" стала одним из главных событий Дней Москвы в Баварии. Московский дом фотографии, устроивший эту выставку, оказал большую услугу Юрию Лужкову. Теперь в Европе точно знают, кто основал и построил Москву.
Проход Лужкова по залу Баварской канцелярии в Мюнхене выглядел триумфальным. В роли экскурсовода московский мэр был неотразим. Он рассказывал о Москве с видом художника, представляющего на персональной выставке скромные плоды многолетней работы. Да, кое-что удалось, да, многое можно было сделать поинтереснее, но ведь есть что показать. Храм Христа Спасителя. Крыша над Лужниками. Сверкающие вершины дома "Газпрома". Мост в "Сити", не хуже венецианского Риальто, где по бокам сплошь всякие лавки и мастерские. Стеклянный купол над Гостиным двором. "Самая большая площадь в Европе!" — произнес здесь Лужков радостно и наставительно, и баварцы дружно закивали. А затем с таким же неподдельным вниманием выслушали повесть о строительстве ГУМа, кремлевских башен и Мавзолея Ленина. "Как будто бы он сам это строил",— тихо сказал кто-то в задних рядах по-русски. Но Лужков, если и расслышал, все равно ничуть не смутился. И был совершенно прав.
С 1918-го, когда Москва вернула себе статус столицы, ни один ее дом, ни одну улицу не оставляли в покое. Несколько раз город разрушали и начинали строить заново, несколько раз здесь сменялись стили, вкусы, примеры для подражания.
В результате в современной Москве — не менее десятка городов. Капиталистический город начала века — с роскошными особняками эпохи модерна, большими доходными домами, банками и биржами, православными храмами и торговыми пассажами. Конструктивистские окраины двадцатых годов — с рабочими клубами, фабриками-кухнями, домами-коммунами на зависть Ле Корбюзье, редакциями рабочих газет, образцовыми поселками. Классическая сталинская Москва — с сумрачными министерствами ар-деко, с жилыми домами, обложенными коринфскими и ионическими пилястрами, со шлюзами в формах Эрехтейона, величественными мостами над гранитными набережными, высотными зданиями, похожими и на готические соборы, и на кремлевские башни, и на первые небоскребы чикагской школы. Хрущевская Москва — с кварталами дешевых квартир, потрескавшимися стеклянными стенами в духе Мис ван дер Роэ. Брежневская Москва — с грузными фасадами и шеренгами шестнадцатиэтажных башен посреди свалок и пустырей. Эти города враждовали между собой и сменяли друг друга по праву завоевателя, пытаясь стереть следы своих предшественников.
По пальцам можно сосчитать места, которые на протяжении всей новейшей истории Москвы сохранили хотя бы свое название, вроде Большого театра или Красной площади. Но если бы городской фотограф аккуратно приходил на одно и то же место и, поставив свой аппарат, делал снимок одной и той же площади, мы поразились бы тому, как от снимка к снимку меняется все, начиная от папиросного ларька и кончая монастырской колокольней. Дома вырубали, как лес, площади засаживали, как клумбы. Жаль, что сами фотографы, верные сумасшедшему ритму своего города, не возвращались на прежние точки. Ведь именно на истерический поиск нового и забвение старого была до последнего времени нацелена вся городская жизнь.
Выставку не зря назвали "16 историй о Москве". Справедливо предполагалось, что общая городская история непредставима и только фотографии способны связать разрозненные городские новеллы во что-то единое. Это единое удивляло. Собранные вместе снимки разных времен и разных фотографов создавали образ не европейского города, живущего постоянным приращением собранного (еще один дом на старой улице, новые липы вдоль бульвара, новая трамвайная линия), а фантастической местности, в которой ничто не остается в покое. Даже памятники ночами бродят по Москве, и никто не знает, где очутятся они с рассветом. Памятник Пушкину переходит с одной стороны площади на другую. Старый, андреевский памятник Гоголю покидает привычный бульвар и прячется во дворы, а на его место приходит новый, гораздо более оптимистический Гоголь с надписью на постаменте: "От советского правительства". Рабочий и Колхозница уезжают в Париж на всемирную выставку 1937 года, а вернувшись, едва не устраиваются в Парке Горького и наконец останавливаются на ВДНХ, как раз перед приехавшим из Монреаля советским павильоном. А Дзержинский, сваленный перестройкой с одноименной площади, отправляется в запасники Третьяковки, где ожидает очередной попытки Госдумы вернуть его на прежнее место перед бывшей штаб-квартирой КГБ.
Где, как не в Мюнхене, поймут и одобрят московского мэра. Баварцы помнят своего последнего короля Людвига II, любителя архитектуры и музыки Вагнера, мечтавшего превратить Мюнхен в дивную столицу искусств и ремесел.
Лужков, покровитель хрустальной часовни в Охотном ряду, выглядит последователем вдохновенного баварского безумца. Он, правда, возводит не замки, а бизнес-центры, но нет у него под рукой строителя Мюнхена Лео фон Кленце, а есть только Церетели с Посохиным. Это явный недостаток. Зато при прежних режимах в Москве так много хорошего было построено, что грех этим не воспользоваться. Московская утопия Лужкова оригинальна только тем, что в отличие от предшествующих обращена в светлое прошлое.
Не только иностранцам приходится объяснять, почему надо было потратить такую уйму сил, времени и денег, для того чтобы храм Христа Спасителя просто оказался на своем собственном месте. Москвичи вот уже год снова привыкают к виду золотых куполов напротив Кремля. Когда окончательно привыкнут, они забудут о том, какую дистанцию пришлось пробежать, чтобы вернуться обратно.
Здесь без старой фотографии просто не обойтись. Вот одна из разгадок того, почему московский мэр взял под свое крыло фотографические коллекции. Начав ретроперестройку, Лужков нуждается в точках отсчета. Ему не надо ничего изобретать. В Москве было все, и все это можно увидеть своими глазами, взять за образец, использовать, сделать своим. Сейчас оппоненты все чаще упрекают Лужкова в том, что концепция обратного развития ущербна: воссоздание прошлого не решает проблем будущего. Со своей специальной точки зрения они несомненно правы, но политически вектор движения выбран не зря. Всегда можно сказать: "Взгляните на снимки".
Если авторскими произведениями Лужкова уже стали храм, построенный в конце прошлого века, или Гостиный двор, или часовня на Красной площади, кольцо замыкается. Москва вся, с первого до последнего камня, начинает выглядеть его созданием. Памятник Минину и Пожарскому — более удачным, памятник Пушкину и Натали — менее. Правда, Лужков не придумал ничего принципиально нового. Он идет тем же путем, который в критической ситуации войны опробовал Сталин, вернув офицерам погоны, выпустив на экраны победоносных князей и разрешив попам молиться за победу. Ровно в этот момент вся история России стала историей СССР.
ПАВЕЛ БОРИСОВ