"В городе неистовствовал нэп"

90 лет назад, в 1921 году, начался короткий период нэпа — новой экономической политики, предусматривавшей оживление частного предпринимательства при отрицавшем частную собственность советском строе. Корреспондент "Власти" Светлана Кузнецова разбиралась в том, какие лазейки для заработка находили социалистические капиталисты.

"Так и жрут эти продукты без устали"

Период полураспада новой экономической политики оказался на удивление коротким. К ней перешли в 1921 году, чтобы возродить пребывавшие в упадке торговлю и промышленность, а всего три года спустя большевистское руководство приступило к вытеснению предпринимателей ленинского призыва из экономики страны. В 1929 году это выдавливание приняло тотальный характер и к середине 1930-х годов в СССР оставались лишь крохотные, уцелевшие по недосмотру местных властей островки частной инициативы.

Не менее изумительным было и то, насколько малым оказался процент советских граждан, взявшихся за организацию собственных торговых или промышленных предприятий. Во всей Сибири, например, в 1923 году насчитывалось меньше 18 тыс. нэпманов, причем в это число входили не только более или менее крупные дельцы, но и владельцы мелких торговых точек, а также едва сводившие концы с концами скупщики, промышлявшие всякой всячиной по деревням.

Однако самым поразительным стало то, насколько долгая и дурная слава осталась о послереволюционном предпринимательском сословии после того, как оно окончило свои недолгие дни. Очевидно, граждане разоренной мировой и гражданской войнами страны не могли забыть и простить поведения нэпманов, которые вели шикарную жизнь напоказ. Известный советский следователь Лев Шейнин в своих рассказах так описывал эту особенность поведения советской буржуазии:

"Весь "цвет" ленинградских нэпманов собирался по вечерам в "Саду отдыха". По аллеям с важным видом в сопровождении разодетых, раскормленных, на диво выхоленных жен ходили сахарные, шоколадные и мануфактурные "короли". Все они, неизвестно откуда и как появившиеся в годы нэпа, старательно подражали в своих манерах старому петербургскому "свету", вдребезги разгромленному революцией и гражданской войной. Вечерами они любили собираться большими и шумными компаниями в модных ресторанах и кабаре, выбирали по карточкам блюда, барственно покрикивали официанту: "Эй, поскорее, отец!", делали замечания почтительно склонившемуся метрдотелю и неистово аплодировали артистам, приглашая их потом к столу и с удовольствием играя роль меценатов. Пьянея, они начинали безудержно хвастаться своими коммерческими талантами и успехами, любили называть себя "солью земли", и нередко можно было слышать, как какой-нибудь обрюзгший нэпман в седых бобрах презрительно говорил случайному бедно одетому прохожему: "Не толкайтесь, пожалуйста! Это вам не восемнадцатый год"".

С легкой руки большевистских газет карикатурные описания отталкивающей внешности и недопустимого поведения нэпманов кочевали из статьи в статью, из фельетона в фельетон и из романа в роман. Михаил Зощенко, к примеру, живописал:

"Сидит, предположим, нэпман Егор Горбушкин на своей квартире. Утренний чай пьет. Масло, конечно, сыр, сахар горой насыпан. Чай земляничный. Родственники так и жрут эти продукты без устали. Нэпман Горбушкин тоже, конечно, от родственников не отстает — шамает. Под пищу, конечно, легкий разговор идет. Дескать, пожрем сейчас и пойдем ларек открывать. Надо, дескать, торговлишкой оправдать чего сожрали".

Даже десятилетия спустя отношение к нэпманам — своего рода смесь ненависти и зависти — ничуть не изменилось. Поэт Владимир Луговской, например, в 1957 году написал стихотворение "Нэпман Звавич", в котором не скупился на нелестные для того времени характеристики: "Нэпман Звавич гуляет. Он хапнул кредит. / Из Промбанка бухгалтер с ним рядом сидит". Или: "Нэпман Звавич гуляет. Он славит судьбу. / У него, спекулянта, семь пядей во лбу".

При этом некоторые отечественные историки писали о том, что подобные характеристики советских предпринимателей не очерняли, а приукрашивали реальность. Нэпманы вели себя вызывающе, организовывали подпольные казино и дома свиданий, меняли репертуар театров в соответствии со своим непрезентабельным вкусом. Но, главное, они просто не могли вести себя по-другому.

"Люто ненавидели нэпманов"

С самого начала своей деятельности нэпманы попали в довольно странную ситуацию. На введении новой экономической политики настаивал глава РКП(б) Ленин, но возражало практически все большевистское руководство. Русский экономист и публицист Николай Валентинов, эмигрировавший во Францию в 1930 году, так описывал борьбу вокруг принятия нэпа:

"Что при принятии НЭПа происходило на верхах партии, я узнал от А. И. Свидерского... В 1921 г. Свидерский занимал большой пост в Комиссариате продовольствия, потом был заместителем народного комиссара земледелия. На партийной конференции в мае 1921 г. он выступал с одобренным Лениным докладом о проведении продовольственного налога, т. е. одной из важнейших частей новой экономической политики... Когда я указал ему, что у меня такое впечатление, что в партии не все охотно идут за Лениным, Свидерский стал объяснять, что, в сущности, дело обстоит много хуже, ибо мало кто с Лениным согласен. "Полностью согласны с ним, может быть, только Красин и Цюрупа, все другие или молчат, или упираются". На одном собрании Ленин говорил: "Когда я вам в глаза смотрю, вы все как будто согласны со мной и говорите да, а отвернусь, вы говорите нет. Вы играете со мной в прятки. В таком случае позвольте и мне поиграть с вами в одну принятую в парламентах игру. Когда в парламентах главе правительства высказывается недоверие, он подает в отставку. Вы мне высказывали недоверие во время заключения мира в Бресте, хотя теперь даже глупцы понимают, что моя политика была правильной. Теперь снова вы высказываете мне недоверие по вопросу о новой экономической политике. Я делаю из этого принятые в парламентах выводы и двум высшим инстанциям — ВЦИКу и Пленуму — вручаю свою отставку. Перестаю быть председателем Совнаркома, членом Политбюро и превращаюсь в простого публициста, пишущего в "Правде" и других советских изданиях".— "Ленин, конечно, шутил?" — "Ничего подобного. Он заявлял о том самым серьезным образом. Стучал кулаком по столу, кричал, что ему надоело дискутировать с людьми, которые никак не желают выйти ни из психологии подполья, ни из младенческого непонимания такого серьезного вопроса, что без НЭП неминуем разрыв с крестьянством. Угрозой отставки Ленин так всех напугал, что сразу сломил выражавшееся многими несогласие"".

Но кроме членов ЦК и правительства резко против нэпа выступало подавляющее большинство членов партии и комсомола.

"В комсомольских клубах,— писал Лев Шейнин,— пели "Мы молодая гвардия рабочих и крестьян", изучали эсперанто на предмет максимального ускорения мировой революции путем создания единого языка для пролетариев всех стран, упорно грызли гранит науки и люто ненавидели нэпманов, которых временно пришлось допустить".

Положение нэпманов осложнялось еще и тем, что государство сохраняло за собой монополию на внешнюю торговлю, по существу, обладало монополией на использование транспорта и не торопилось выпускать из рук закупки сельхозпродукции и заготовку всех видов сырья. К этому следует добавить то, что все финансовые ресурсы находились в распоряжении госаппарата. Так что у чиновников, не согласных с новой экономической политикой, имелся весь набор средств для того, чтобы временное возвращение буржуазии в советскую действительность превратилось для нее в полный кошмар. Например, к сдаче в концессию — аренду на установленный срок предназначались многие предприятия, прииски и лесные угодья. Но переговоры обставлялись таким количеством условий и дополнительных требований, что редкий отечественный и зарубежный предприниматель мог пройти переговорный марафон до конца.

Однако и нэпманы оказались достаточно изворотливыми для того, чтобы найти лазейки в заграждениях, расставленных на их пути к прибыли. Уже в 1922 году возникло дело "Мосмета" — странной организации, выступавшей подрядчиком Наркомата путей сообщения в разного рода строительных проектах, нанимая для них рабочих того же самого НКПС. Чтобы избежать препятствий, руководитель этой сугубо частной организации Лошинский выдавал ее за госучреждение. А чтобы чиновники НКПС ничего не замечали и помогали в делах, раздавал им взятки.

"Это,— писал прокурор Иван Кондрушкин,— типичное для первого периода нэпа взяточное дело, когда всякого рода предприниматели, укрываясь под вывеской государственных учреждений, работали как частные подрядчики, причем взятка за предоставление подряда давалась натурой: продуктами, предметами первой необходимости. Так, под вывеской государственного учреждения Мосмет работал представитель бывш. строительной конторы инженера Бари, подрядчик Лошинский, "заинтересовывая" сотрудников НКПС мукой, крупой, рисом и т. д. Лошинский получал от государства все: инструменты, материалы, подвижной состав, оплату "по себестоимости" и 25% отчислений в свою пользу, не имея сам никакого технического персонала. В результате компания Лошинского, обирая государство, эксплуатировала рабочих, озлобляя и раздражая их. Лошинского поддерживали во всех инстанциях материально им заинтересованные инженеры и ответственные сотрудники НКПС: Калмычин, Ряснянская, Лебедев, Рубан, Майер, Зак".

"Стремясь разложить советских работников"

Похожая схема применялась и во многих других случаях. Частные предприниматели, не имея легального доступа практически ни к каким ресурсам, становились комиссионерами чиновников, обладавших дефицитными материалами. Товары, принадлежащие одной советской организации, они сбывали другой государственной организации, значительно завышая цену на товар. А прибыль делили с отпустившими товар госслужащими.

В отдельных случаях, чтобы не привлекать внимания к высоким прибылям, образовавшимся в результате операции, товар перепродавали несколько раз. Так произошло, к примеру, в ходе "парафинового дела", суд по которому проходил в 1922 году.

"Дело,— писал годом позже старший помощник прокурора РСФСР Николай Крыленко,— слушалось в Верховном Трибунале по обвинению работников Внешторга — Знаменского, Тамаркина и Селибера, уполномоченного Петрогубхимсекции в Москве Ясного, деятелей Главхима Фирсова и Левина и частных граждан Ривоша, двух Хайкиных, собственников частной посреднической конторы "Техноснаб" и частных посредников Абрамова и Борисова — по обвинению в незаконной покупке и перепродаже по спекулятивным ценам принадлежавшего Внешторгу груза парафина. Парафин, полученный Внешторгом из-за границы в количестве 1500 пуд., был продан Петрогубхимсекции, по заявке последней, по цене 1 500 000 руб. за пуд. Покупка была произведена гр. Ривошем якобы по полномочию гр. Ясного. Проданный парафин немедленно был перепродан посреднической конторе Северо-Юг и тут же ею вновь перепродан конторе Техноснаб по цене 2 000 000 р. пуд.— Техноснаб сейчас же перепродал его Главхиму по 2 300 000 р. за пуд при помощи частных посредников Абрамова и Борисова, причем все эти лица сговорились поделить прибыль каждому по 100 000 р. с пуда. Главхим перепродал тот же парафин Полесскому Спичечному Тресту по 3 000 000 р. за пуд. Деньги были внесены Главхимом, и этими же деньгами Ривош расплатился с Внешторгом. Вся операция продолжалась и завершилась в течение нескольких дней".

Причем достаточно скоро подобная схема ведения бизнеса стала едва ли не самой отработанной и распространенной. Лев Шейнин писал о Ленинграде:

"В городе неистовствовал нэп. Он отличался от московского нэпа прежде всего самими нэпманами, которые здесь в большинстве своем были представителями дореволюционной коммерческой знати и были тесно связаны с еще сохранившимися обломками столичной аристократии. Ленинградские нэпманы охотно женились на невестах с княжескими и графскими титулами и в своем образе жизни и манерах всячески подражали старому петербургскому "свету". Стремясь разложить тех советских работников, с которыми они имели дело, нэпманы старались пробудить в них стремление к "легкой жизни", действуя подкупом и всякого рода мелкими услугами, угощениями и "подарками". А соблазнов было много. В знаменитом Владимирском клубе, занимавшем роскошный дом с колоннами на проспекте Нахимсона, функционировало фешенебельное казино с лощеными крупье в смокингах и дорогими кокотками. Знаменитый до революции ресторатор Федоров, великан с лицом, напоминавшим выставочную тыкву, вновь открыл свой ресторан и демонстрировал в нем чудеса кулинарии. С ним конкурировали всевозможные "Сан-Суси", "Италия", "Слон", "Палермо", "Квисисана", "Забвение" и "Услада". По вечерам открывался в огромных подвалах "Европейской гостиницы" и бушевал до рассвета знаменитый "Бар", с его трехэтажным, лишенным внутренних перекрытий залом, тремя оркестрами и уймой столиков, за которыми сидели, пили, пели, ели, смеялись, ссорились и объяснялись в любви проститутки и сутенеры, художники и нэпманы, налетчики и карманники, бывшие князья и княгини, румяные моряки и студенты. Между столиков сновали ошалевшие от криков, музыки и пестроты лиц, красок и костюмов официанты в белых кителях и хорошенькие, кокетливые цветочницы, готовые, впрочем, торговать не только фиалками".

Некоторые нэпманы прибегали к более рискованным, но менее затратным схемам. К примеру, не мудрствуя лукаво заключали договоры с государственными заводами и трестами, получали авансы, а затем ликвидировали дело и уезжали осваивать новые территории. Отдельные предприниматели занимались бизнесом, нарушавшим другие статьи Уголовного кодекса,— подстерегали едущих с излишками зерна и иных продуктов в город крестьян и, порой применяя насилие, убеждали их продать товар по установленной покупателем цене. Собственно, работать, не нарушая закон, не мог практически ни один предприниматель, особенно после того, как государство начало финансовое наступление на нэпманов.

"Последний нэпмановский могикан"

В июле 1924 года, подытоживая прошедшее полугодие, ОГПУ докладывало руководству страны об успехах частной торговли:

"Сведения по ряду губерний свидетельствуют о значительной доле участия частного капитала в торговле. В среднем оно составляет более 50%, повышаясь в районах крестьянских (Алтайская губ. более 70%, Воронежская — 60%, Пензенская — более 50%) и понижаясь в районах городских и промышленных (Урал — 33%, Ульяновская губ.— 32%). Покупки частных торговцев в крупных госорганах составляют несколько менее трети по Саратовской губ. и Дальнему Востоку".

А также о некоторых успехах борьбы с нею:

"Прекращение кредитования частной торговли и снижение цен создали значительные затруднения для частной торговли, особенно мелкой. В целом ряде губерний отмечалось массовое закрытие торговцами предприятий и сдача патентов. В Москве отмечено сокращение на Сухаревском рынке числа палатников-мануфактуристов на 50%. В Ставропольской губ., Московской губ. и на Урале ликвидировал свои предприятия ряд крупных торговцев. Ликвидация частных торговых предприятий отмечена была в апреле и мае по Тульской, Владимирской, Курской, Архангельской, Актюбинской губерниям, Кубано-Черноморской и Чеченской, и Вотской областям, Горреспублике, Кир. краю и ряду других губерний".

Однако, как отмечали чекисты, частные торговцы не собирались сдаваться без сопротивления:

"Вытесняемый госкооперативной торговлей из своих позиций частный капитал все же проявляет значительную устойчивость. В этом отношении особенно обращает на себя внимание наблюдаемая в некоторых центральных губерниях тенденция к объединению частных торговцев с целью конкуренции с госкооперативной торговлей. Создание таких объединений отмечено в Туле, Казани, Ярославской губ. В Воронежской губ. и Владимирской наблюдается концентрация частной торговли за счет ликвидации мелких предприятий. Весьма прочно положение частной торговли на окраинах Союза (Сибирь, Туркестан, отчасти Дальний Восток). В Томской губ. и Татреспублике имеются крупные торговцы, имеющие своих представителей в Москве, откуда они по первому требованию получают нужные товары. Наконец, частный капитал в целом ряде губерний укрепляется в деревне, где еще очень слаба кооперация, и особенно увеличивает свои операции в области сырьевых заготовок".

Ответом на несгибаемость торговцев стало повышение налогов и ужесточение контроля за их сбором. Нэпманы, правда, пытались массово подкупать фининспекторов. Однако тут же последовали массовые аресты и громкие процессы предпринимателей и связанных с ними налоговиков. А затем — новое увеличение налогов, после которого стало плохо не только тем, кто уклонялся от уплаты налогов, но и тем, кто прежде старался исправно их платить.

Нэпман Леонид Дубровский рассказывал о своих предпринимательских злоключениях солагернику Александру Соколенко, впоследствии записавшему эту историю нетипичного представителя социалистической буржуазии, награжденного в Гражданскую войну орденом Красного Знамени:

"Я стал во главе компании всех московских ресторанов и кабаре. Это было громаднейшее по тому времени предприятие с десятком тысяч одних рабочих и служащих. Наши точки обслуживала одна тысяча человек одних только артистов и музыкантов. Это было наиприбыльнейшее дело. Советские червонцы лились в карман компаньонов... Богатели мы тогда компанией баснословно. Мой орден продолжал играть магическую роль. В борьбе с различными частными конкурентами я подавлял их своим положением красного в самом зародыше: им соответствующие советские учреждения просто не давали хода. Не скрою: тут и "подарки" соответствующим лицам "за труды" играли некоторую роль. Это на моей совести. Представьте мою московскую контору: чудесное двухэтажное здание с колоннами, во всех комнатах полно клерков различного пола. Мой кабинет на втором этаже за массивной дубовой дверью, обитой для звуконепроницаемости звукопоглотителями. Внутри его на стенах огромнейший портрет Ленина и его ближайших соратников. А за таким же массивным столом, как двери, покорный ваш слуга все с тем же орденом Красного знамени на груди. Являвшиеся к нам представители финансовых органов сразу становились маленькими и податливыми. За очень короткое время ленинского призыва к новой экономической политике моя компания уже имела под собой, как говорят марксисты, солидный базис. Замечу кстати, что советские червонцы, гужом валившие в наши карманы, шли не от трудящихся. Скажу откровенно, мы не были эксплуататорами. Своих рабочих и служащих мы, как правило, оплачивали вдвойне, некоторых втройне в сопоставлении с такой же работой на государственных предприятиях, смотря по занимаемой должности. Очень высокие оклады у нас получали счетные работники, если они не были нашими компаньонами, и различные лица, связанные с материальными ценностями. И никогда у нас не было среди них ни растрат, ни хищений. Доходы к нам валили от нэпманов. Мы стригли их. Наши рестораны были слишком дороги для рабочих людей. По тогдашним заработкам им просто не светило у нас".

После удара налогами, как вспоминал Дубровский, дела пошли плохо у всех:

"По деловой жизни был нанесен непоправимый удар. Набиравшая силу экономика стала падать. В магазинах появились километровые очереди. Налоги на компании стали такими высокими и складывалась такая ситуация, что частные предприятия вначале свертывали свою деятельность до терпимых согласно налоговой шкалы пределов, а потом и совсем закрывались... В связи с "наступлением" на частный капитал заметно уменьшилась и наша клиентура. Но доходы еще были терпимыми. Еще можно было жить. "Наступление" сразу было обращено на частные предприятия, производящие товары. Предприятия же системы обслуживания вроде наших ресторанов оставались на прежнем ленинском положении. Но недолго продолжалась эта благодать. Началось "наступление" и на нее. Магическое влияние моего ордена постепенно уменьшалось. Мы стали платить налогов больше, чем получали доходов. Начали терять основные капиталы, и появилась опасность, что если мы, вопреки здравому смыслу, будем во что бы то ни стало держаться, то в конце концов всей компанией пойдем по миру. Поэтому вскоре мы самоликвидировались".

Однако герой войны не собирался сдаваться:

"Нужно было предпринимать. Узнал я как-то, что в Ленинграде "наступление" не коснулось парикмахерских. Хотя в этом деле я тогда ничего не смыслил и это занятие считал лакейским, но поехал туда. Сообщение подтвердилось: хозяйчики парикмахерских еще процветали и даже считали, что их "наступление" не коснется. Я решил действовать. Но теперь уже действовал я самостоятельно, не вступая и не организуя никаких компаний. Тут мой орден еще не раз сыграл положительную роль: мне разрешили открыть парикмахерское предприятие. На Садовой улице еще со времен революционных боев стояло разбитое торговое здание. Я его заарендовал, отремонтировал и поставил в громадных двух залах — мужском и дамском — пятьдесят мастеров. Все шло хорошо: предприятие давало неплохие доходы. Но вот появилась шкала: парикмахерские с пятьюдесятью рабочими и служащими платят столько-то, с двадцатью пятью меньше и т. д., совсем гроши платили крохотные парикмахерские. Я сразу же сокращаю на 50 процентов своих рабочих и служащих, даже свою жену сажаю кассиршей. Но и тут научились "доводить до двора". Ситуация создавалась критическая. Я даже не вернул себе то, что израсходовал на ремонт мастерской... Для финансовых органов я был последний нэпмановский могикан... В середине тридцатых годов меня так обложили налогом, что я с женой втихаря смотался из Ленинграда, оставив все свое производство на покрытие мастерам зарплаты и на налог финорганам".

Дубровский еще попытался наладить нелегальный частный бизнес и начал торговлю страшным дефицитом — зарубежными грамзаписями:

"Я люблю если что делать, то делать широко, в больших масштабах. Данную новую тему я прежде всего изучил основательно и убедился, что на инпластинку действительно большой спрос. Я связался с некоторыми работниками министерства иностранных дел и на обоюдовыгодных условиях через них стал получать необходимый товар. Дипломатическая почта заработала косвенно и на меня. Предварительно я вошел в контакт с завотделом "Грампластинка" одного большого комиссионного магазина. Потом к нему на извозчике я систематически, по мере поступления из-за границы товара, привозил посылки. Они в отделе приводились в соответствующий товарный вид, и подготавливались соответствующие порции, рассчитанные на одного покупателя, и отдельно выписывался от руки список пластинок. Утром, плотно позавтракав, если это была зима, я надевал свой енот и направлялся, словно на важную государственную работу, в комиссионный магазин. Там из-под прилавка вручали мне мой портфель с товаром, и я начинал толкаться среди многочисленных покупателей отдела "Грампластинка". Глаз у меня был достаточно наметан, чтобы определить, следует ли предлагать свою коммерцию тому или иному покупателю. Тогда в моду входил джаз. Наша печать всячески поносила эту буржуазную музыку загнивающего запада. Вот на джаз и был большой спрос. Жаль только, что я не мог полностью удовлетворить тогдашний спрос. Но торговля шла бойко".

Вот только после того, как в 1937 году начались массовые репрессии в Наркомате иностранных дел, бизнес пришлось свернуть. А после нескольких лет мытарств в лагере оказался и последний нэпман. Просто попался на перепродаже фототоваров. "Прежде под самым носом Кремля тысячами ворочал, и ничего",— сетовал он.

Подавляющее большинство его коллег осталось ни с чем намного раньше. Русский экономист С. С. Кон писал про них:

"Когда специально против частного капитала как конкурента государства на экономическом поприще направляется целый арсенал средств — от тягчайших налогов и сборов до отказа в кредите, в отпуске товаров, в перевозке грузов,— тогда на работу в качестве частных торговцев и промышленников могут идти, казалось бы, только авантюристические элементы, причем, нажившись, тут же нажитое богатство и проматывать, ибо копить его на предмет конфискации тем или иным порядком — бессмысленно".

Именно поэтому нэпманы вели настолько роскошный образ жизни, чем и запомнились согражданам. Только полученный ими урок остался забытым — в государстве, где властью монополизировано и контролируется все, даже при наличии доброй воли первого лица никакой бизнес невозможен.