На сцене собственного концертного зала Мариинский театр представил премьеру оперы Рихарда Штрауса "Ариадна на Наксосе" в постановке австрийского режиссера Михаэля Штурмингера. Рассказывает ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Нынешняя постановка "Ариадны на Наксосе" — вторая в мариинской истории: российскую премьеру одноактовки Рихарда Штрауса петербургский театр провел на своей основной сцене еще в 2004 году. Тогда убого-прямолинейную режиссуру французского ремесленника Шарля Рубо не спасло даже присутствие за дирижерским пультом Валерия Гергиева, в открыто игровой структуре произведения чувствовавшего себя не слишком уверенно. С тех пор господин Гергиев записал себе в актив как минимум две выдающиеся интерпретации опер Штрауса и семь лет спустя решил вновь вернуться к "Ариадне на Наксосе". Если оценивать музыкальный уровень третьей в нынешнем сезоне премьеры Мариинки по той профессиональной планке, которая была установлена предыдущими репертуарными обновками театра, то скрепя сердце можно признать, что реванш взят — партитура звучит как минимум корректно. Но если сравнить гергиевскую "Ариадну на Наксосе" с его же безоговорочными "Электрой" и "Женщиной без тени", станет вполне очевидно, что в условно-театральных рамках седьмой оперы Рихарда Штрауса демиургу с Театральной площади по-прежнему тесно и скучно.
Для того чтобы по-настоящему заинтересовать Валерия Гергиева, "Ариадне на Наксосе" не хватает мифоемкости. Античный миф о покинутой Тезеем дочери критского царя становится у Штрауса сюжетом оперы, которую молодой композитор сочиняет по заказу богатого вельможи-самодура. Игра с культурными моделями и ироническая профессиональная саморефлексия — сюжеты, способные увлечь не дирижера-творца, но режиссеров-интеллектуалов. Вроде Йосси Вилера и Серджо Морабито, десять лет назад поставивших на Зальцбургском фестивале лучшую "Ариадну на Наксосе" всех времен и народов, сполна отыграв заложенные штраусовской драматургией антиномии мифа и истории, искусства и жизни, массовой и элитарной культуры. Спектакль заштатного австрийца Михаэля Штурмингера, два года назад дебютировавшего в Мариинке моцартовским "Идоменеем", — раскатистая отрыжка "бури и натиска" европейской оперной режиссуры рубежа веков. Новая петербургская "Ариадна" приготовлена из многократно пережеванных временем постановочных ходов, утративших смысл и превратившихся в штамп.
Фабула, разумеется, транспонирована в современность — при этом время действия конкретизируется не столько повадками театрально-невсамделишных фигурантов спектакля, сколько кричаще (а вовсе не иронически, как думают сценографы Ренате Мартин и Андреаса Донхаузера) безвкусными костюмами и непременно алыми ковровыми дорожками. В заказчиках представления значится богатый нувориш? Значит, щеголеватый мажор в белом на несколько секунд появится на сцене в самом начале действия, чтобы затем вернуться на подмостки уже в образе премьера-тенора, а потом — в личине Вакха. Вот и думай до конца: это такая режиссерская загогулина или кроме Сергея Скороходова в мариинской труппе просто-напросто не оказалось статных мачо?
Режиссер не справляется с рассказыванием истории собственно театральными средствами? Значит, выписав из Лондона Ингеборгу Дапкунайте, нужно снабдить ее разговорной ролью и дать в руки айпад, поставив не владеющую навыками сценической речи актрису в крайне неловкое положение. Предугадать остальные па постановщика не так трудно: Композитор, разумеется, выведен закомплексованным очкариком, оперная Примадонна — корпулентной дивой, прима Цербинетта — шустрой сексапильной красоткой, ее соратники — попсовиками-затейниками. Станцевав финальный тур вальса, фигуранты мариинской "Ариадны на Наксосе" застывают в объятьях под дождем видеофейерверка. В буклете постановки шеф-драматург спектакля Дерек Вебер толкует о "вторжении импровизации", хотя еще не так давно представленное его подопечным Михаэлем Штурмингером зрелище классифицировали бы как обыкновенную халтуру.