Выставки живопись
Первая музейная ретроспектива известного семидесятника наполовину состоит из изображений литературных деятелей 1970-х и 1990-х, наполовину — из старых и новых работ, не связанных со словесностью. В фирменную меланхолию художника погрузился ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
70-летний уроженец подмосковной Электростали сложился как художник в эпоху упадка и разложения большого стиля советской живописи. В то время как его ровесники всячески измывались над идеологическими клише с помощью новейших разработок в области конструктивной иронии — концептуализма и поп-арта,— Кочейшвили, как и многие вполне официальные живописцы, выбрал маршрут, ведущий в прошлое. В его работах много от русского и французского символизма, Петрова-Водкина и Пюви де Шаванна. Любимым сюжетом становятся девушки на фоне пустынных вод или скал — то ли три грации, то ли ведьмы из "Макбета". В наборе аксессуаров для натюрморта фигурируют кувшины и чаша с "Троицы" Рублева. Искусство Кочейшвили — результат неспешных размышлений над узким кругом тем. Что не отменяет его выразительности, правда не столь уж очевидной с первого взгляда.
Сутью своего искусства сам Кочейшвили считает противопоставление конструктивизма и барокко. В архитектуре русского авангарда он видит начало целиком техногенное, а барокко, по его мнению, следует природе. Но любая постройка, прямоугольная или завитая, у Кочейшвили существует все в том же скудном пейзаже. Художник вдохновляется не ансамблями папского Рима или регулярными ансамблями Петербурга, а скорее отечественной Пизанской башней — полузатонувшей колокольней Николаевского собора в Калязине, одним из самых экзотических видов русской провинции.
Литературная часть выставки занимает единственный зал из трех. Набор остроумных карандашных портретов поэтов московского андерграунда в силу объективных причин выглядит как мартиролог. И дело не в том, что многие герои уже умерли ("лианозовец" Генрих Сапгир в 1999-м, первый русский минималист Всеволод Некрасов — десятью годами позже). Просто кривая, экспериментальная — в противовес информативной — словесность так и не нашла широкого читателя. В 1990-е казалось, что массовый выход из подполья поставит самых талантливых на давно приготовленные пьедесталы. Сегодня оказывается, что Кочейшвили рисовал до сих пор не прочитанных гениев. И то, что они оказались в Литературном музее еще до официальной канонизации, придает выставке невероятную авангардность. Пусть эти замечательные люди проникнут в музеи хоть в виде листочков из блокнота — и то хорошо.
В других залах показывают набор работ 1980-2000-х. Впрочем, датировки тут не важны, поскольку за долгие годы Кочейшвили менялся мало. В его палитре преобладают цвета мхов и лишайников Русского Севера, четкая графическая манера превращает каждый предмет в кусок скалы или хрусталя. Среди персонажей помимо девушек встречаются добровольные изгнанники позднего социализма — собутыльники в кухонных бдениях, бородачи с гитарами, любители природы в палатках. В этом мире слегка театрализованной праздности когда-то, по-видимому, виделся символ веры целого поколения. Сейчас фантазии Кочейшвили выглядят романтическими руинами, тоской по аутентичности и тишине. "Кажется, все будет,— гласит одно из его стихотворений.— Выставка, слава, успех, деньги. А может, все обойдется". Этика, согласно которой быть знаменитым некрасиво, до нашего времени не дожила, и даже талант Кочейшвили не сможет вернуть одухотворенного маргинала в центр общественного внимания.