Для 120 тысяч чеченцев война уже кончилась. Они стали беженцами. Они проклинают боевиков и российских солдат, оставивших их без крыши над головой, и не думают о будущем. Потому что некогда, потому что надо где-то доставать еду и как-то выжить при наступлении холодов. Репортаж из Ингушетии корреспондента "Власти" Олега Стулова.
Наш самолет с врачами Центра медицины катастроф и 35 тоннами гуманитарного груза сел в аэропорту Моздока около полудня. В тени +28 °С. "Сами удивляемся — такой жары в октябре у нас давно не было,— говорят встречающие.— Точно не к добру". Неподалеку, наплевав на все уставы, загорали военные. Они ждали отправки на войну.
То, что она началась, становится понятно уже в аэропорту. В воздух без перерыва поднимаются истребители и боевые вертолеты. А тут еще в нескольких сотнях метрах от нас в сторону Чечни выпустили две ракеты. Скорее всего, "Точки-У". Военные были недовольны, что это произошло на глазах журналистов, и комментировать ничего не стали. "Моздок для чеченцев и так самое ненавистное место на Земле,— сказал потом один из них.— Еще с первой войны. Боевики знают, что возмездие придет отсюда, а сделать ничего не могут".
К чеченской границе отправились на машине ингушского ГИБДД с инспекторами Ильязом и Хасбулатом. Они пообещали, что дорога будет нескучной. Это мы поняли, когда выехали с территории аэродрома. Обе полосы были забиты бронетехникой, двигавшейся в сторону Чечни.
Из-за поднимаемой пыли видимость нулевая. Гаишники включили "мигалку" и попытались прижать БТР к обочине. В ответ откуда-то из тумана матерились.
"Ничего, прорвемся",— успокоил Ильяз и стал практически вслепую маневрировать. Я был уверен, что мы окажемся в кювете или врежемся в чью-нибудь гусеницу. Удивительно, но этого не произошло. Выехать из пылевой завесы удалось километров через пять. Правда, впереди виднелась еще одна колонна, не сулившая ничего хорошего.
— Все, конец дорогам,— сокрушается Ильяз.— Только-только восстановили асфальт, разбитый гусеницами после первой войны. На свои деньги. Экономили. А теперь все снова.
Дальше поехали в объезд. Это лишних 40 км, но гаишники говорят, что так быстрее. Объездная дорога до ингушского Малгобека не разбита и пуста. Она проходит по границам Северной Осетии, Ингушетии и Кабардино-Балкарии. Люди боятся по ней ездить. Здесь происходят "разборки", похищают людей и угоняют машины.
— Хочешь, доедем до места, где в прошлом году убили генерала? Я тогда первым приехал на место происшествия и могу рассказать, как все было,— спрашивает Ильяз.
Мы молча киваем.
Это было утром 16 апреля. Комиссия Минобороны, которую возглавляли генерал главного оперативного управления Генштаба Виктор Прокопенко и замкомандующего ракетными войсками Николай Мухин, объезжала блокпосты. Около границы Северной Осетии и Ингушетии дорога по безлюдным местам идет в гору, через небольшое ущелье. Этим обстоятельством и воспользовались бандиты, рассчитавшие, что грузовик с охраной будет ехать медленно и два "уазика" с генералами и офицерами тоже вынуждены будут замедлить ход.
— Стрелявших было как минимум четверо,— рассказывает Ильяз.— Двое сидели вот в этих кустах слева от дороги, а остальные — напротив. Когда машины поравнялись с ними, террористы открыли перекрестный огонь. Прокопенко и еще четверо офицеров погибли сразу. Столько же получили ранения. Когда я подъехал, бандитов и след простыл. До Чечни здесь недалеко — вот за этой сопкой граница. Мухина и других раненых забрали в наши больницы, и врачи их вытащили буквально с того света. Генерал до сих пор благодарит. Потом военные прислали на место вертолет, из которого вышли несколько офицеров. Первый вопрос был: "А где портфель?" Начали рыться в машинах, нашли портфель и улетели. Даже трупы не забрали!
На границе
Ситуация резко меняется за ингушским блокпостом. Множество машин — в основном с чеченскими номерами. Чем ближе к чеченской границе, тем их больше. Практически на каждой автобусной остановке стоят автобусы, курсирующие между Грозным и Ингушетией. Бензин двух видов: российский по 5-6 рублей и чеченский по 2-3 рубля.
Колонки стоят совсем рядом, и никого это не удивляет.
— Власти же обещали, что чеченские бензовозы не будут пропускаться в Россию! — удивляюсь я. Гаишники молча улыбаются.
— А вообще граница перекрыта?
— Посуди сам. Все девять тысяч ингушских милиционеров работают почти без выходных. Плюс, естественно, войска. Но граница во многих местах проходит по сопкам. Контрабандист всегда найдет тропу. Это проблема, которую полностью решить вряд ли удастся.
Все местные жители, с которыми пришлось разговаривать, на 100% уверены, что война перекинется на их республику. "Только последние несколько лет при Аушеве стали жить нормально,— говорит сотрудник республиканского Минздрава Магомед.— Строятся дороги. Появился отличный водопровод, о котором в республики мечтали веками. В Малгобековском районе нашли нефть и почти договорились с инвесторами. Народ начал строиться. Мы же, ингуши, лучшие в мире строители и архитекторы! А теперь война, и все это будет разрушено".
Хотя объективных предпосылок для начала боевых действий в республике вроде бы нет, ингуши говорят, что чеченские боевики сделают все для расширения конфликта. Такие слухи сейчас активно циркулируют по республике: "Они бандиты, и мы, как, впрочем, и большинство чеченцев, их ненавидим. Но при этом боевики умеют воевать, и российским частям и нашим добровольцам придется тяжело".
Ночь в поле
Но уже сейчас у властей Ингушетии проблем хватает. Главная — беженцы. Уже сейчас на двух ингушей приходится по одному чеченцу. И это до начала активных боевых действий.
Основная тяжесть по работе с беженцами пока лежит на МЧС — российском и республиканском. Мобильный госпиталь "Защита" МЧС России, с которым мы приехали, сначала хотели разместить в пустующем пионерлагере в селении Орджоникидзовское. Но его уже заняли чеченские беженцы. Властям пришлось срочно искать другое место. Нашли территорию бывшего РСУ. Это полуразрушенный барак в поле. Но врачи удовлетворены. Они, собственно, и готовились к походной жизни. А с точки зрения безопасности место вообще идеальное: впритык расположено здание полка патрульно-постовой службы.
Медики сразу же развернули палатку. А мы и сотрудники МЧС должны были разместиться в гостинице. Но она еще задолго до нашего приезда была занята беженцами. "Что же, придется уплотняться",— со вздохом произнес администратор. На нас с ужасом смотрели женщины и дети, которые были уверены, что из-за московских гостей им придется ночевать на улице, как это делают тысячи их сограждан.
Мы решили ночевать в поле. Решив, что при такой жаре ночевка под открытым небом будет даже приятной, мы поначалу отказались от палатки. Но иллюзии развеялись уже к полуночи. Температура упала почти до нуля, и от холода не спасали ни свитеры, ни кожаные куртки. Все дружно собрались искать дрова для костра. "Бесполезно,— сказал один из охранников.— Тут раньше жили беженцы и все сожгли. Они ушли лишь после того, как узнали, что приехали врачи, которые будут их лечить".
С утра я смотрел на беженцев, ночующих под открытым небом, совершенно другими глазами. И дети, и взрослые поголовно простужены. Им зачастую нечего есть. Бывают проблемы с водой. Республиканские МЧС и минздрав делают все, чтобы не допустить эпидемий: роют туалеты, ямы для мусора. Но опасность массовых инфекций все равно остается.
В лагере
Глава МЧС Ингушетии полковник Владимир Кукса согласился свозить нас в лагерь беженцев на территории Чечни, хотя и неохотно.
Министр, кстати, личность в республике легендарная. Русскому в Ингушетии вообще довольно сложно, но Куксу уважают буквально все. Недавно у него украли сына, и полковник объявил похитителям войну по всем кавказским обычаям. Говорят, были и захваты заложников, и стрельба. Но своего Кукса добился — сын вернулся домой. Сейчас министр, видимо, никого не боится и ездит везде с одним охранником-водителем.
В лагере к журналистам привыкли. К российским относятся почти равнодушно. Больше надеются на западных, репортажи и статьи которых могут привлечь к республике внимание и, соответственно, помощь международных организаций. Рассказы беженцев похожи как две капли воды: "Мое село бомбят каждый день. Так нельзя вести войну — мирные жители здесь ни при чем. Пусть будут прокляты Басаев, Хаттаб, ваххабиты. Мы своих детей на войну не пустим!"
Российскую армию почти никто из беженцев не винит. Они лишь просят, чтобы удары были действительно точечными, и даже предлагают помощь разведке: "Все мы знаем, где находятся террористы, но нас об этом почему-то никто не спрашивает".
Жизнь в лагере крайне однообразна. Каждый день все более или менее здоровые люди разбредаются по окрестным селам в поисках еды и работы. Беженцы также надеются, что кто-то приютит их. Ингуши говорят, что они бы и рады взять кого-нибудь на постой, но не осталось уже не то что свободной комнаты, но даже сарая. Найти заработок также нереально. Еще до войны, по неофициальным данным, безработица в Ингушетии составляла 80%.
Что делать с беженцами, похоже, не знает никто. Руслан Аушев говорит, что их нужно срочно переселять в другие регионы: "Я просто удивляюсь, когда руководители какой-нибудь области заявляют, что вот, мол, у меня тысяча беженцев и ситуация катастрофическая. Пусть приедут сюда и посмотрят, что такое настоящая катастрофа".
Ни федеральные, ни региональные власти энтузиазма от предложений Аушева не испытывают. Создаются всевозможные комиссии, поставляются новые палатки, вагончики и гуманитарные грузы — лишь бы переложить ответственность на других, откупиться малым.
Большинство беженцев из Чечни по-прежнему в Ингушетии. Правда, здесь только те, у кого нет денег. Остальные улетают в Россию. "Мы с мужем продали два хороших дома в Урус-Мартане, сад, стадо, машину и на вырученные деньги купили маленькую квартирку в Москве. Теперь едем туда,— рассказывает молодая чеченка Фатима в аэропорту Слепцовский.— Кстати, в одном из наших домов был самый глубокий подвал в городе, там хотел устроить штаб Шамиль Басаев. В Москве не собираемся задерживаться. Все равно будем людьми второго сорта. Я мечтаю перебраться на Запад, где людей не делят по национальностям, а дети не знают, что такое война".