Меня спросили, можно ли отнести Алексея Навального к поколению "молодых политиков". Я расхохотался и бросился к книжной полке
Меня давно занимал вопрос о поколениях.
И не меня одного.
Журнал GQ лет шесть назад — а это журнал, как парус, чуткий к ветру моды — делал целый номер про поколения. Мне пришлось отдуваться за свое. Простите, товарищи дорогие: не нашел ничего лучше написать, что ни с каким поколением связать себя не могу. А потом промямлил, что-де мой 1964 год рождения был последним вагоном брежневского поезда, в тамбуре которого мы могли безопасно корчить рожи режиму, любуясь полоской зари, называемой словом "Запад". Мы лихо, на полном ходу в старших классах проскочили между двумя партсъездами. Нас даже в армию не забрали с учебы, как следующие курсы, где были Димка Быков и Саша Терехов. Ну и что? Что объясняют год рождения и вешки времени на нашем пути? Моими однокурсниками были и Дима Рогозин, и Сережа Пархоменко, так у них лишь воспоминания общие, даром что оба учились на международном отделении. А в системе идей в моем возрастном срезе общности никакой.
Хотя до этого поколения, сменяющие друг друга, то "физиков и лириков", то "дворников и сторожей", не говоря уж про "шестидесятников", были вполне монолитны. Их единство подтверждало даже внутреннее деление на диссидентуру и слуг режима: да, это были враги, но враги в одной системе координат.
Поэт Давид Самойлов не просто так возвращался к своим знаменитым "Сороковым, роковым", а под конец жизни называл менявшие друг друга времена "пятидесятыми полосатыми", "шестидесятыми дрожжевыми", "таинственными семидесятыми", "восьмидесятыми межевыми". И — мое ухо слышит — точности в последних определениях не находя. Потому что правило смены поколений при Горбачеве дало трещину.
Второе, что важно, это что границы поколений у нас пролегали не по годам рождения, а по другим межам: я, например, долго (и ошибочно) считал, что по профессиональным — типа, "поколение молодых физиков". Вон режиссер Звягинцев был зачислен в "молодые" после "Возвращения", когда ему стукнуло 39!
А третья важная вещь — это то, что в европейских странах такой поколенческой сепарации, как у нас, я не наблюдал. Даже 1968-й во Франции был, как меня уверяли, годом перелома идей, а не молодежного бунта: просто студенты выходили на улицы, а их родители переживали смену эпох, оставаясь дома с газетой. Европейская тусовка вообще в возрастном плане куда более разнообразна, чем наша: в кафе, в ресторане, в клубе все вперемежку. Однажды в Куршевеле в разгар "русского сезона" в торговой галерее я встретил роскошного седовласого господина: он проплывал мимо витрин, куря сигару, с белым бульдогом на поводке. Ночью я увидел его за диджейским пультом в клубе: он оказался диджеем знаменитого парижского Buddha Bar — вертел диски, чем в России занималась исключительно молодежь.
Словом, повторяю, российские стратификация и смена поколений есть некий феномен. И я — как, возможно, и вы — все пытался феномен разъяснить, и ходил кругами, да как-то мимо.
И вот, после вопроса о "молодом политике Навальном", какая-то логическая цепочка замкнулась. Хотя понятно, что словосочетание "молодой политик" в нынешней России само по себе смешно. Кто политики в стране, то есть кто идеологические выразители экономических интересов, я понятия не имею, они скрыты во тьме такой, что меркнет Мордор. Видны лишь их проекты, скажем, молодые спортсмены-чемпионы в Думе: Кабаева, Сихарулидзе, Хоркина. Но это не поколение, а просто проект, который будет существовать столько, сколько это потребуется Тому-Кто-Скрыт, или столько, сколько просуществует сам Тот-Кто-Скрыт.
А когда цепочка замкнулась, я, повторяю, побежал к книжной полке. Недавно питерское "Издательство Ивана Лимбаха" издало сборник старых, "перестроечных" статей социологов Льва Гудкова и Бориса Дубина из Левада-центра. Некоторые статьи устарели до степени исторического свидетельства, но многие оказались как вчера написаны.
"Поколение существует только тогда, когда оно реализовалось в письменной культуре; те же, кто этого не совершил, не стали поколением и до сих пор остаются молодыми, несостоявшимися. Поэтому... иные 40-50-летние авторы доныне называемы и называют себя молодыми, ведь они только входят в литературу, в культуру".
Статья называлась "Литературная культура" и посвящалась анализу книгоиздательства в СССР: Госкомиздат, верховный распределитель, невольно задавал рубежи, отсчитывая возраст поколений от первой публикации, а шире — от первого разрешения выйти на публику.
А возрастная общность была способом добиться такого разрешения, поскольку добиваться чего-то проще не в одиночку, а толпой. Гудков с Дубиным вообще интересно объясняют механизм отечественной истории, когда все перемены совершаются всегда скачком и непременно сверху. Он напоминает работу двухтактного двигателя. На первом такте молодое поколение впитывает новые идеи, которые негде выражать, потому что на информационных распределителях сидит поколение ретроградов-стариков. Потом, когда старшее поколение вымирает, следует второй такт: меняется руководство распределителей, и слово в одночасье дается "своим". И так — век за веком.
Мой год рождения не стал поколением, потому что рухнула система распределителей, и "молодыми" оказались все разом. В "ровесниках" оказались и Быков, и Губерман, и Лев Лосев. Оказалось, новые идеи могут проникать в общество в индивидуальном порядке.
А потом, когда политический и телевизионный распределители восстановили (телевизионный — как департамент политического), стало казаться, что российская скачкообразность истории восстановлена тоже. Отсюда и уныние, ставшее чуть не массовым среди вполне успешных людей: "Господи, снова как при Брежневе... Сколько лет еще будет Путин? Эдак мы умрем раньше, чем он сменится!"
Политик Навальный, которого не записать ни в какое поколение и у которого есть только свой личный возраст,— возможно, самое приятное свидетельство того, что прежней скачкообразности уже не будет. Информационная среда другая, и этой средой вполне можно пользоваться. И значит, что русское общество — довольно отсталое и социально, и культурно — может развиваться куда более плавно, вне поколенческих смен.
В конце концов, "всякая стадность — прибежище неодаренности, все равно верность ли это Соловьеву, или Канту, или Марксу. Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно".
Соловьев имеется в виду Владимир, но не Рудольфович. Цитата все-таки из "Доктора Живаго".