Королевские малости

Викторианский стиль — это миф. Королева Виктория правила так долго (64 года, с 1837-го по 1901-й) и в такое быстротекущее время, что никакой полноценный художественный стиль не способен был бы ответствовать за все эти десятилетия бури и натиска железного века. Есть куда более корректное понятие — "викторианская эпоха", понятие чисто историческое и оттого бесспорное. А есть термин "викторианская культура" — не в буквальном, а в каком-то чуть ли не археологическом смысле: словом "культура" археологи описывают совокупность материальных памятников, которые относятся к одной территории и эпохе и имеют общие черты. Литература или мораль, конечно, не совсем "материальные памятники", но именно из подобных "случаев" — "викторианская архитектура", "викторианская литература", "викторианский дом", "викторианская мораль", "викторианская эротика" и так далее — и рождается подлинный портрет эпохи.

Викторианская культура — это кринолины и неоготические кварталы промышленных городов, американские университеты Лиги плюща и австралийские деревянные виллы, сентиментальные романы и железные дороги, корсеты и женщины-шахтерки, тесные от мебели, декора и безделушек дома и колониальные сокровища, показная скромность идеальных жен и столь же показная роскошь куртизанок, национальное самодовольство и страх перед всем чужим, сиротские дома и джентльменские клубы. Это блеск и нищета той великой страны, которой стала Британия при Виктории и которой она уже никогда не была после нее.

Вошедшая на престол, только-только отпраздновав свое 18-летие, Виктория унаследовала страну неспокойную, с то и дело возникающими неприятностями внутри Британских островов и вне их, в многочисленных колониях, но активно развивающуюся и мало воюющую. Таковой она в основном и оставалась все время ее правления — за исключением Крымской, крупных войн Британия в те годы не вела, а промышленный ее рост был чуть ли не самым высоким в Европе.

Сама королева через три года после воцарения вышла замуж за своего кузена, будущего принца-консорта Альберта, и за 20 лет счастливой семейной жизни заплатила девятью детьми и четырьмя десятками лет вдовства. Виктория была первой из британских монархов, кто показательно избегал вмешательства в политику. Иногда доходило до народного гнева — общественность любит знать, что их монархи на месте и в силах. Но влияние, оказываемое королевой на стиль и дух эпохи, было совершенно очевидным.

Во-первых, она любила мужа, а муж любил технический прогресс. Плодом этой любви стала The Great Exhibition в Хрустальном дворце в 1851 году. Немыслимых размеров стеклянно-металлическая конструкция со всем ее содержимым была олицетворением идеи фикс принца Альберта: в Англии промышленный бум — самое время все это продемонстрировать. 100 тыс. экспонатов, 15 тыс. участников, 10 миль выставочного маршрута. Британия занимала половину площадей: гигантский гидравлический пресс, паровой молот, волшебные счетные машинки, способные заменить половину банковских клерков страны, печатные станки, складное пианино для яхт, экипажи, протовелосипеды, "оборонительные" зонтики, ножи с 80 лезвиями, королевское убранство для слона, ковры, ткани, ленты и даже знаменитый алмаз "Кохинор". Конкурировать со всем этим механистическим великолепием могла только Франция. Но она сделала ставку на высокое искусство: гобелены, севрский фарфор, лионские шелка, лиможские эмали, мебель. Французский вкус в Британии слишком часто синоним вкуса дурного — посетители и критики предпочли надежные британские достижения.

Во-вторых, Виктория имела буржуазные вкусы. А это прежде всего уверенность в том, что СВОЕ лучше всего ЧУЖОГО. Манифестация национальной мощи проходила по всем фронтам. Немецкий историк искусства Николас Певзнер, оказавшись перед Второй мировой в Лондоне, стал автором самых главных книг по английской архитектуре и вообще по всему "Английскому в английском искусстве". Его приговор началу викторианской эпохи безжалостен: "Преобладающим складом сознания в Англии около 1850 года являлся объевшийся самодовольный оптимизм. Вот она, эта Англия, ставшая благодаря предприимчивости заводчиков и торговцев богаче, чем когда-либо, мастерская мира, рай благополучной буржуазии, управляемый королевой-буржуазкой и деятельным принцем-консортом". Главный стиль — неоготика. Ею, как лесом, поросли английские города, заплатившие этими свежими морщинами и торчащими зубьями башен за внешний статус древних и почтенных.

Рожденная в Англии почти за полтора века до Виктории, неоготика при новой королеве стала делом государственным. Все началось с Вестминстерского дворца с его Биг-Беном (архитекторы Ч. Бэрри и О. Пьюджин, 1836-1860) и Королевского судного двора, далее понеслось: вокзалы, мосты, ратуши, мемориалы — от самого Лондона до самой последней австралийской или новозеландской дыры. Это был стиль Империи. Рядом бродили и другие неостили: "неогрек", неорококо, "византийский", "мавританский", "китайский", оттенявшие, но не превзошедшие неоготику.

Прагматика не учитывалась, тот же Певзнер констатировал уморительные, на его взгляд, столкновения декора и функций: "Готику долгое время коверкали, чтобы сделать ее подходящей для коммерческих зданий. Фасадами греческих храмов украшали жилые дома и банки. Римские бани проглядывали в облике железнодорожных станций". Расцвет безудержного историзма подкреплялся техническими достижениями: теперь "исторический декор" штамповался — машины делали "барочную резьбу" из папье-маше или крашеного гипса, "золоченые рокайли" — из жести, керамикой имитировали металл. Все доставалось так просто, стоило недорого и всего этого было так много, что остановиться зачастую не было сил.

Буржуазность — это приоритет частной жизни над общественной. Частной жизни в викторианскую эпоху действительно стало очень много. Главным частным лицом империи оставалась королева. Здесь во главу угла было поставлено то, что сейчас бы назвали "семейные ценности". Показательно образцовое супружество, куча детей, совместные обязанности и развлечения, отказ от излишней роскоши, некоторая скупость, пунктуальность, простота. Утром — прогулка, днем — бумаги, семейные трапезы, посещения вместе с мужем важных событий, совместные покупки (почему бы королевской чете не купить на выставке в Хрустальном дворце приглянувшиеся ей заводные часы-кулон Patek Philippe или сервиз с китайскими бабочками и цветами венгерской марки "Херенд"), самоличное украшение рождественской елки... Чем не жизнь благонравной английской кумушки?

Главным словом викторианства могло бы стать слово "добродетель". Ею мерилось все и вся. Тома лучших писателей эпохи — от Диккенса и Теккерея до Шарлотты Бронте — посвящены победе добродетели над лицемерием и алчностью. Пока лживые и фанфаронистые французы упивались описаниями порока, их соседи читали по ночам французские романы, а днем взращивали в себе веру в вознаграждении тех, кто преуспел в самоусовершенствовании и альтруизме. Сироты находили родителей, прилежные гувернантки покоряли сердца сумевших оценить их по достоинству джентльменов, находящимся на грани разорения почтенным и всем помогающим старым девам в последний момент приходило известие о наследстве, а протрясшиеся всю свою жизнь над златом старцы на смертном одре осознавали свою вину перед брошенными ими детьми и получали прощение. Латиноамериканские сериалы, прямо скажем, отдыхают — ведь это не было исключительно прерогативой художественной литературы, это была этическая концепция викторианской культуры.

Но чем больше было частной жизни, чем строже правила поведения, чем у большего количества семей были отдельные дома, тем толще стали стены этих домов. Если главным словом викторианства была "добродетель", то главной характеристикой — ханжество. О сексуальности викторианской эпохи и викторианской эротике написаны тома. Историки подсчитали, что, по данным полиции, в 1868 году в Лондоне функционировало 2119 борделей, а общее число профессиональных жриц любви достигало 50 тыс. В том же Лондоне были десятки книжных магазинов, торговавших порнографическими романами, существовало более двух сотен кофеен, в которых джентльмены знакомились с девушками, готовыми стать содержанками богатых господ, а "французские письма", как тогда называли презервативы, мог приобрести практически любой. Однако даже на намек о чем-либо из этой области в обществе было наложено жесточайшее табу. "Лицемерная стыдливость эпохи, которая волновалась при виде высунутого кончика туфельки или перчатки, слишком тесно обтягивающей руку", которую констатировал у себя во Франции Теофиль Готье, в Британии приобрела формы этической диктатуры. Запрет порождает бунт. Викторианский эротический бунт был многогранен. С одной стороны, примитивная проституция, с другой — пары по типу знаменитых садомазолюбовников, нежного джентльмена Артура Манби и поломойки с вечно грязными огромными ручищами Ханны Калвик, чьи фотографии и дневники, найденные в архивах Тринити-колледжа, оказались бесценным документом. Не отставали и артистические натуры — братья-прерафаэлиты, например, воспевшие целостность и юность европейской культуры, выписывающие пестики и тычинки цветов на своих картинах с тщательностью вышивающей английским крестом девы, менялись женами и любовницами почем зря, возводили на престол своей веры дочерей конюхов и жили чуть ли не коммуной.

Викторианский стиль? Темные комнаты, до невозможности заставленные мебелью и растениями, защитные решетки кринолинов при сильно декольтированных плечах, спертый воздух вечно закрытых помещений, дорожные шляпки со специальной вуалью от гари дергающихся, шипящих и трясущихся поездов, "солидная" мебель и "солидная" еда, недоверие ко всему иностранному, прежде всего к французскому, медленное пищеварение, сентиментальные дары и сентиментальные романы, милые безделушки в товарных количествах, браслеты-цепочки с подвеской-талисманом, танцевальные карточки, постельные тайны, стилевые игры с собственной историей, островное сознание. XIX век для всей Европы — век поиска национальной идентичности. Британия тут совсем не одинока. Но пока Франция разбиралась со своими революциями, баррикадами, коммунами и республиками, пока Германия и Италия собирала себя из множества государств, Британия создала культуру уникальную и удивительно долговечную. Мировые войны и сексуальная революция сильно ее порастрясли, но нечто понимаемое нами как "чисто английское" (читай — викторианское) осталось. Боже, храни королеву!