Власти намерены ликвидировать лагеря беженцев в Ингушетии под предлогом борьбы с терроризмом и антисанитарией. Спецкорреспондент ИД "Коммерсантъ" Ольга Алленова считает, что на самом деле государство использует беженцев для решения своих политических задач.
С конца февраля и в течение всего марта жители Гамурзиевской казармы на окраине Назрани получали уведомления от главы местной администрации, в которых им предписывалось покинуть места компактного проживания (или, как говорят чиновники, МКП) в десятидневный срок. Постановление о ликвидации МКП подписал бывший глава правительства Ингушетии Алексей Воробьев — через неделю после этого он ушел со своего поста. Говорят, на повышение в Москву. Теперь в ответ на упреки беженцев каждый из представителей власти может сказать, что это не он подписывал распоряжение, а такова воля Москвы.
Юнус-Бек Евкуров обещает, что беженцев не выбросят на улицу. Это хорошо. Плохо то, что беженцы об этом обещании не знают. То есть теперь, наверное, уже знают. Но целый месяц, пока эти люди, получившие уведомления о выселении, бились в истерике и писали отчаянные письма в редакции газет и правозащитные центры (писали, кстати, именно те, у кого есть статус беженца), власти им ничего не объясняли. Я даже полагаю, что это не случайно. Наверное, кто-то очень рассчитывал на то, что у обитателей МКП не выдержат нервы и они уйдут жить к родственникам. Но этим людям действительно некуда идти. Если вы побываете хотя бы в одном из таких МКП, то поймете, что никто не станет жить там добровольно. Антисанитария и грязь. Нет санузлов и душа. В одной комнатушке по четыре-пять человек, и в ней же умещаются кухня, спальня и письменный стол для детей-школьников.
Власти Ингушетии говорят, что в МКП много людей, у которых нет статуса беженцев, и что они живут в этих бараках, чтобы выбить у властей себе жилье. Да, там действительно такие семьи есть. В Гамурзиево я их видела — муж, жена и трое детей. В маленьком доме родителей для них нет места, там еще два сына с женами и детьми. Им остается только поставить палатку во дворе родительского дома. Тогда о них просто забудут. Эти люди для власти — корыстные, расчетливые нахлебники. Для таких всегда есть ответ: "Не положено". Не положено жениться, когда негде жить. Не положено рожать. В Гамурзиево я видела и таких, чьи родственники уже получили жилье. Им тоже ничего не положено. Но вот в чем загвоздка. Когда эти люди бежали из Пригородного района Северной Осетии, они были детьми или совсем молодыми людьми. У них не было семей. Тогда они и их родители были одной семьей. Теперь у каждого из них дети. Но почему-то эту проблему власти в упор не хотят видеть. И полагают, что эти люди обязаны все так же жить в одном доме, построенном в рамках ликвидации последствий осетино-ингушского конфликта.
Нет, я все понимаю, нельзя в России XXI века жить в гаражах. Но неужели трудно к каждой такой семье подойти индивидуально? И если у людей нет статусов беженцев, но они 15 лет живут в грязном бараке, то, может, они уже заплатили свою высокую цену за две несчастные комнаты муниципального жилья?
Да, конечно, совершенно правы власти Ингушетии, когда объясняют ликвидацию МКП необходимостью борьбы с терроризмом. За 15 лет в ингушских сараях и бараках выросло поколение людей, которые даже не знают, что такое водопровод. И я понимаю, почему власти считают их неблагонадежными. Потому что многие из этих молодых людей озлоблены на мир. На страну. А озлобленные всегда опасны. Но в Ингушетии сегодня, кроме 29 официальных МКП, несколько десятков неофициальных. Это территории заводов, гаражи, сараи, где люди, лишенные жилья, нашли крышу над головой, за которую еще и платят собственнику арендную плату. Живущие здесь люди, как правило, лишены статуса беженцев — многие из них уже возвращались в Чечню, но так и не смогли вселиться в свои дома: либо их дома кем-то заняты, либо до сих пор не восстановлены.
Эти неофициальные лагеря не ликвидируют. Их просто не существует на бумаге. В одном из них, в "Кристалле", живет семья, где трое взрослых сыновей. Их дом в Чечне все еще разрушен. Они бы и рады от него отказаться, но что им дадут взамен? Компенсацию в 350 тыс. руб., которую, как говорят, далеко не все получают безвозмездно? Один из сыновей уже женился и привел жену в убогое родительское жилье, сооруженное из досок и фанеры. Скоро будут дети — здесь не принято рожать по плану.
А ведь для того, чтобы построить в Ингушетии несколько многоэтажек и заселить туда, в квартиры с горячей водой и теплым туалетом, бездомных, не нужно больших денег. Страна, которая так озаботилась борьбой с терроризмом, может это позволить.
Но дело в том, что вся эта история с ликвидацией МКП к борьбе с терроризмом имеет самое отдаленное отношение. Это ведь всего лишь имиджевый проект. И только. Нужна галочка в какой-то бумажке, подтверждающая, что внутренних беженцев в России нет. И именно поэтому Россия вынуждает УВКПБ ООН сворачивать свои проекты на Кавказе (теперь у этой организации будет только один российский офис — в Москве). И ровно поэтому в соседней Северной Осетии никто не ликвидирует МКП (а их там более 40). Там в развалюхах, складских помещениях и бывших отстойниках для скота живут люди другого сорта. Они беженцы из Грузии конца 1980-х. И их наличие нашу страну не беспокоит, напротив, оно очень нам выгодно в противостоянии с Грузией. Мы всегда можем показать их международному сообществу и сказать: смотрите, в Грузии были этнические чистки, а эти люди — живые свидетели против Грузии. На самом же деле все эти беженцы уже давно свидетельствуют против России.