— Сколько сейчас скрипок в вашей коллекции и как они хранятся?
Может, не будем приземлять наш разговор? Потом вы наверняка спросите, сколько это все стоит…
— Хорошо, расскажите, почему и как вы их начали коллекционировать?
Начнем с того, что я никогда не преследовал цель собирать коллекцию. Эти скрипки не имеют ценности как коллекция. Каждая из них важна сама по себе. Дело в том, что таких инструментов вообще в мире крайне мало. И каждая из них является абсолютным совершенством в истории человеческой деятельности. После 17-го года никто эти скрипки в страну не ввозил. А я ввожу. Нравятся.
— Я правильно понимаю, что все эти инструменты — хоть и старые, но с металлическими струнами, натянутыми позднее? Именно с ними уже не одно десятилетие борются «барочники».
Вы хотите поднять вопрос аутентичности? Да, они все с металлическими струнами. Можно поставить жильные струны, послушать, как это будет звучать. В этом есть определенная прелесть, и многие этим иногда балуются. Но современные струны такого высокого качества, что максимально хороши для того, чтобы продемонстрировать лучшее звучание инструмента. Тренировки с жильными струнами возможны, по-своему интересны, но какого-то сакрального значения не имеют.
— Насколько можно судить, вы больше любите саму скрипку, чем искусство музицирования на ней. Или вы все-таки гипотетически можете восхититься хорошей игрой на рядовом инструменте?
Если человек талантлив — это видно. Он и на доске может сыграть. Но идея не в том, чтобы ставить эксперименты, а в том, чтобы достойнейшие инструменты оказались в руках достойнейших музыкантов.
— Один и тот же музыкант одну и ту же музыку на двух разных — пусть великих — инструментах сыграет по-разному?
Я могу иногда определить на слух мастера, который сделал инструмент,— если он из «большой десятки» итальянских мастеров. И разница между разными инструментами колоссальная. Но штука-то в чем сегодня? Мерилом цивилизованности нации является не то, как скрипка прозвучала, а что вокруг нее происходит. Насколько скрипичная школа той или иной страны является лидером. Насколько люди вообще способны воспринимать это высокое искусство. Это же самое трудное искусство — игра на скрипке. И сегодня осталось крайне мало людей, которые способны это искусство оценить. Публика становится избранной. Как скрипки хранятся и охраняются — это все не имеет значения. Я уж их сохраню. Вопрос совершенно в другом. Еще какое-то время назад в России на концерты Хейфеца ломились люди, висели на окнах. Сегодня эти истории уходят в прошлое. Вот это плохо.
И вот то, что я делаю,— это моя искренняя попытка как-то удержать ситуацию. Чтобы она как минимум не ухудшалась. Отсюда инструменты, отсюда конкурс. Это не инвестиции. Это совершенно другого порядка задача. Несмотря на то что общий тренд направлен на генерацию попсового поколения, существуют вещи, ценность которых непреходящая, которые все равно выше, все равно сильнее, глубже, фундаментальнее и важнее.
— Вы довольны тем, как развивается ваш конкурс Паганини?
Да. Все начиналось с небольшого количества участников и в такое время, когда было вообще непонятно, зачем это делать. Но сегодня это авторитетный конкурс, его знают во всем мире, и на него приезжают настоящие молодые виртуозы. В последний раз были участники, по-моему, из 35 стран мира. То есть большое количество скрипичных школ было представлено. У нас собралось большое международное жюри, по одному человеку от каждой страны. Это был очень широкий международный форум. Победителем стал яркий скрипач Кристоф Барати из Венгрии, он уже достаточно известный, крупный музыкант. Те люди, которые побеждали раньше, тоже сделали карьеру. И они, скажем так, составляют особый клуб лауреатов Московского конкурса имени Паганини. Да, я доволен.
Лауреатов я обязательно приглашаю в последующие концерты. Иногда я возвращаюсь к лауреату конкурса, не сразу, а через несколько лет. Приглашаю его поиграть или записать диск. Вот 5 сентября в Александровском зале Кремля играли вместе с Пинхасом Цукерманом два лауреата конкурса — Киоко Йонемото из Японии и Алена Баева. И та и другая уже состоявшиеся музыканты. Но когда они участвовали в конкурсе, обе были еще молодыми дарованиями. В Кремле они играли на скрипках из моей коллекции. Время от времени я даю музыкантам свои инструменты — для работы, для занятий — на какой-то срок, от полугода до трех лет.
— То есть к вам можно обратиться, подать заявку...
Это неформально все происходит.
— Есть ли сложности с вывозом ваших инструментов за границу? Я знаю, что многие струнники стонут от нашей таможни.
У меня сложностей нет, потому что я инструменты никуда не вывожу. Я знаю, что таможенные органы при участии экспертов должны следить за тем, какие инструменты въезжают в Россию, какие выезжают. Работу надо производить очень тщательно. Но никакой проблемы в этом нет.
— А с подделками инструментов вы сталкиваетесь?
Не сталкиваюсь, потому что на сегодняшний день это невозможно. Когда речь идет о серьезных инструментах, то существует мнение экспертов, экспертиза. За несколько миллионов и даже за несколько тысяч долларов никто не будет покупать инструмент, который не отвечает строжайшим критериям. Сегодня очень сложно торговать подделками.
— То есть просто существует известный круг экспертов, которым можно доверять?
Все гораздо жестче. Существует экспертиза. Проводится сравнительный анализ дерева, из которого сделан инструмент,— где и когда оно выросло, каков химический состав лака, которым оно покрыто. То есть для того, чтобы сделать подделку, вам надо на машине времени вернуться в XVII век, в нужном месте вырастить дерево с нужной толщиной колец. В общем, это нереально. Кроме того, есть много вещей, которые связаны с промерами скрипок. Это детальнейшие исследования. Даже при знании всех этих данных невозможно обмануть науку.
— А, допустим, если старую скрипку, которую сделал ничем не примечательный мастер, выдать за Гварнери? Она же из дерева того времени сделана...
Тогда это будет табуретка, а не скрипка. Вот и вся разница. Просто примите как данность — сегодня подделку хорошей скрипки продать нереально.
— Какое будущее вы сулите своим скрипкам?
Хочу, чтобы мои дети чувствовали такую же ответственность за это бремя, как и я, и сохраняли эти артефакты.