Шекспир вне времени и пространства

Акира Куросава переносил сюжеты европейской классической литературы в Японию с органичностью, и не снившейся другим режиссерам, которым надо было — всего делов-то — переместить, скажем, "Чайку" из России во Францию. Неизменным его сообщником был Тосиро Мифунэ — Рогожин-Дэнкити Анама в "Идиоте" (1951), Васька Пепел-Сутэнити в "На дне" (1957) и Макбет-Такотоки Васидзу в "Троне в крови", по-японски зовущемся "Замком паутины". Трагедия Шекспира — в которой нет ни одной шекспировской строки — перенесена как бы в Японию времен гражданских войн XV-XVI веков, где "ге-кокудзе", убийство сюзерена вассалом, было делом житейским. Но никакая это не самурайская драма — "дзидайгэки", а кошмарный сон режиссера-визионера. Здесь "пузыри земли" — не пышный и загадочный оборот речи Банко-Йосикаки Мики (Минору Тиаки), а жуткая реальность: вот они, набухают и лопаются под копытами титанических коней Макбета и Банко, двенадцать раз подряд не находящих выхода из заколдованного леса. Вот они источают липкие миазмы белого тумана, стелящегося понизу, из которого сплетается то старая пророчица, заменившая трех шекспировских ведьм, то заколдованные воины. Да и сам замок, приземистый, напоминающий затаившегося паука на склоне Фудзиямы, тоже, кажется, сложен из туманных камней. Из плена тумана Макбет вырвется в огненный коридор факелов, которыми воины освещают дорогу к сюзерену, но этот туман уже отравил его мозг. Лишь кони, кажется, чувствуют пагубность этой отравы: не дается Банко его скакун, словно предупреждая о смертельной угрозе, бунтуют лошади заколотых Макбетом стражников, словно силясь проржать имя убийцы. Гул, грохот и храп сменяются леденящей тишиной, которую нарушит судорога Макбета, узревшего призрак Банко на его, пустующем месте. Апофеоз кошмара — гибель Макбета. Куросава выше того, чтобы объяснять: это, дескать, не сам лес идет на замок узурпатора, а воины, прикрывшиеся ветвями и листьями. Нет, идет сам лес: мы не видим этого, но понимаем, когда небо заполняют сотни перепуганных безумием леса птиц. И не солдаты Макдуфа прикончат Макбета. Его собственные воины, обезумев от зрелища ожившего леса, будут всаживать в господина стрелу за стрелой, а он, как гигантский дикобраз,— падать и снова подниматься, уже полумертвый, пока последняя стрела не пробьет ему горло и, вместе с черной кровью, из раны не хлынет ядовитый туман. Куросава, режиссер совершенно европейский, именно взявшись за Шекспира, обратился к истокам — к эстетике театра Ноо. Мифунэ не раз принимает позу "миэ": это когда актер замирает на мгновение с широко раскрытыми глазами, обозначая кульминацию действия или чувств. Грим каждого персонажа напоминает о той или иной маске Ноо. Леди Макбет-Асадзи (Исидзу Ямада) — "сакуми", поблекшая, стареющая красавица, близкая к безумию. Сам Макбет — "хэта", немолодой воин. Призрачная прорицательница — "яманга". Призрак Банко — "чуджо". Художник по образованию, Куросава еще и добивался от оператора аскезы и точности композиции, напоминающей о японской живописи. Но, как ни удивительно, именно погрузив Шекспира в визуальный мир сугубо национальной эстетики, Куросава изъял своего Макбета из любого времени, любого пространства. И снял, безусловно, лучшую версию шекспировской трагедии. Ведь действие его пьес действительно происходит не в Эльсиноре и не в Вероне, а нигде, никогда и всегда.

"Трон в крови" (1957)