Кира Муратова наряду с Сокуровым и Германом всегда входила в число режиссеров, определявших стиль советского интеллектуального кино. По сравнению со своими коллегами она оказалась в самом трудном положении. Муратова живет на Украине, а там снимать привычное ей кино еще труднее, чем в России. Тем не менее сейчас она начала работу над новым фильмом, который станет продолжением ее "Трех историй". С Кирой Муратовой встретилась Арина Абросимова.
— Вы не раз говорили, что снимаете кино только для себя. Рассчитываете ли вы наконец найти понимание не только у фестивальной, профессиональной публики?
— Когда я приступаю к очередным съемкам, то всегда уверена, что снимаю фильм, который будет интересен всем. Но по завершении картины я слышу, что получилось сложно, неординарно, заумно. Для меня это всегда неожиданность — люди не понимают тех вещей, которые у меня не вызывают затруднений и кажутся естественными. Я показываю мир, в котором живу, людей, в окружении которых проходит моя жизнь... Просто я ничего не приукрашиваю.
— А в жизни вы легко контактируете с коллегами?
— Я люблю, когда меня окружают талантливые люди — очень многое дается через общение. Но когда я снимаю кино — пусть это редко бывает,— это такой стократный экстремизм общения! Помимо того, что я работаю с непрофессионалами, которым все нужно объяснять по нескольку раз, меня к тому же окружает каждый день сотня людей, и я все время разговариваю, разговариваю... Потом мне хочется прийти домой и просто молчать — я уже не могу говорить. Я должна побыть одна очень долго. Мы всегда жили тесно, и человеку не хватает одиночества.
Но теперь мне кажется иногда, что я слишком долго жила одна. Теперь мне не хватает общения. Бывает, что не то что поговорить, просто некуда деться. Вы себе не представляете, как трудно в информационном плане в провинции! В столице кипит жизнь, постоянно что-то происходит, меняется, появляется... Конечно, живя в Москве, я не стала бы вести светский образ жизни. Наверное, жила бы в таком же одиночестве, но все-таки имела бы "доступ к информации". Хотя я мало общаюсь с такой... всечеловеческой действительностью, даже телевизор не смотрю.
Как ни печально, но определенную роль играют и деньги. Если ты человек обеспеченный, то можешь иметь больший доступ к кругу искусства и реальности, можешь попробовать их разделить. Если же ты человек необеспеченный, как я, то все упирается в отсутствие средств к существованию. Я живу на те деньги, которые получаю, если моя картина заслужит приз на каком-нибудь фестивале. Живу только этим. А в остальное время я нищая. У нас вообще на культуру денег нет. Позвонила я однажды в Министерство культуры Украины — длинные гудки и никто не берет трубку. День звоню, другой, третий — что такое, не могу понять. А потом узнаю, что в министерстве отключили телефон за неуплату. Вы можете себе представить?
— Как связан с этой действительностью ваш новый фильм "Письма в Америку"?
— Сюжет короткометражки "Письма в Америку" взволновал меня именно тем, что все, в нем заложенное, свойственно окружающей меня жизни: постоянно кто-то сдает квартиру, существует за счет этого, докуривает чужие бычки... Фильм очень конкретный, простенький, маленький и касается реальной жизни, моей жизни, может быть, не личной, но пересекающейся, близкой мне, понятной.
— Ваша последняя на сегодняшний день полнометражная картина, "Три истории", показалась некоторым жестокой и человеконенавистнической. "Астенический синдром" тоже фильм довольно жесткий. По-вашему, если человек окружен жестокостью, то и сам не может без нее обойтись?
— Наверное, не может. К сожалению. Бывают люди, не совершившие за всю свою жизнь ни одного злодейства, но это единицы, это избранные и, может быть, святые. Обычный же человек волей-неволей становится либо причиной, либо носителем-исполнителем жестокости. Это может проявляться в любой форме: физическое насилие, моральное, эстетическое... Например, если человек употребляет невегетарианскую пищу, следовательно, из-за него каждый день умерщвляется по живому существу. Меня эта мысль преследовала очень много лет. Я решила, что если сделаю об этом фильм, то избавлюсь, успокоюсь. Сделала картину "Астенический синдром", где есть сцена скотобойни. Сняла, но от этого чувства не избавилась. Оно продолжает меня мучить.
Жестокость — не всегда и не обязательно убийство. Это может быть и слово, и взгляд, и равнодушие. Бывает, что люди делают жестокие вещи нарочно, чтобы сделать кому-то больно, а бывает — случайно и неосознанно. И даже если потом понимают, что обидели, унизили, укололи, то редко просят прощения.
— Как вы думаете, почему?
— Просить прощения очень трудно, оскорблять легче. Оскорбляя, человек чувствует себя сильным, а когда просит прощения за проявление этой самой силы, он становится слабым, незащищенным и зависимым: "А вдруг не простят?" Очень важно в такую интимную минуту отказаться от злобы и мести, не злоупотребить слабостью, чувством вины, не обидеть еще больнее... Трудно смотреть в глаза обиженному тобой человеку...
— Странные, нетипичные персонажи, к которым вы питаете слабость, наверное, лучше удаются непрофессиональным актерам?
— Я очень много снимаю непрофессиональных актеров и проблема состоит главным образом в том, что им сложно переключиться из своего мира, подчиниться другой системе, дисциплине. Часто они этой необходимости не понимают, зато они мне нравятся на экране. Профессионалов я могу любить в чужих фильмах, а в своих предпочитаю совмещать их с дилетантами. Я люблю создавать ситуации, которые разрушают стереотип. Когда человек с кем-то контактирует, то, как бы он ни возражал и ни сопротивлялся, он все равно меняется в соответствии с этим контактом. Но есть очень сильные личности, как, скажем, Табаков. С кем бы я его ни скрестила в кадре — с девочкой ли, с кошкой ли, как в "Трех историях",— он всегда будет вести свою линию. Табаков настолько высок в своем мастерстве, что он свободен. Если он решил вести себя определенным образом, ему ничто не помешает осуществить свой план, и при этом он будет чувствовать себя органично и свободно.
Я никогда не стремилась к тому, что называют типическим. Сейчас это "нестремленье" как-то даже и не истребляют, а раньше истребляли до основания. Меня щадили, не знаю почему. Но надо было изображать людей вот такого-то возраста — такими, а вот такого возраста — другими. Меня же никогда не интересовала "большая часть". Меня интересовали и продолжают интересовать индивидуальности и личности. А выразить возраст или поколение, столкновение типических представителей — это от меня вообще очень далеко.
Я всегда говорила, что люблю чудаков. Каждый чудак несет в себе какую-то печать жизни. Скажем, люди из глубокой провинции, одетые странным образом, даже не задумываются об этой странности. Может быть, только москвичам они покажутся странными персонажами. Вот, например, вы помните первую новеллу в "Трех историях" — "Котельная #6"?
— Да, с Маковецким...
— Вот видите, вы сразу говорите "Маковецкий"! Вы не говорите "Кушнир", который играет котельщика. В глаза бросается звезда, а Кушнир — местное существо, рассказывающее о себе, что он в прошлом летчик, потом где-то упал — катастрофа, стал актером в самодеятельности. Пишет стихи, постоянно рассказывает какие-то байки. Не знаю, легенду он о себе сочинил или так все и было, но для меня это очень яркая личность. Маковецкий же для меня возможен как интерпретатор и только в сочетании вот с таким существом. А двух актеров уровня звезды я никогда не возьму — мне будет нечем дышать.
В картине "Увлеченья" я показала особый мир ипподрома, где живут лошадники. Мы подходили к ним с вопросом: "Не хотите ли сняться в кино?" Любая девушка, встреченная на улице, ответит радостным согласием, а девушки с ипподрома смотрели на нас, как на агрессоров, вторгающихся в их мир, и ни в какую не соглашались. Им наше кино до лампочки, потому что у них есть свой мир, свое увлечение... Это очень важно, и это нельзя не уважать.
Актеры — они хорошие, они замечательные, но они — "там", а я — "здесь". Когда я в их компанию ввожу какое-нибудь существо, которое ведет себя натурально, по-своему, в своем мирке,— я словно в руки актеру, играющему Гамлета, кидаю кошку. Происходит паника, возмущение, абсурд! Вот это мне и интересно.
--------------------------------------------------------
"Я никогда не стремилась к тому, что называют типическим. Сейчас это "нестремленье" как-то даже и не истребляют, а раньше истребляли до основания"
"Если человек употребляет невегетарианскую пищу, следовательно, из-за него каждый день умерщвляется по живому существу. Меня эта мысль преследовала очень много лет"
--------------------------------------------------------
Одиннадцать с половиной фильмов
Кира Георгиевна Муратова снимала фильмы всегда: когда запрещали и не было денег, когда разрешали и не было денег, когда был прокат и когда проката не стало. Работала со звездами и непрофессиональными актерами. Пережила смерть дочери и воспитывает двух внуков. Несмотря на свой звездный статус, продолжает жить вдали от кинематографических столиц — в Одессе и никогда не жалуется на отсутствие кинематографической среды, снимая на умирающей Одесской киностудии.
Муратова всегда развивалась параллельно кинопроцессу, который явно учитывала, но никогда не зависела от него. Как, впрочем, и ни от чего другого. Если Муратова менялась, то не под влиянием политической или культурной конъюнктуры, а сама по себе. В ее фильмах едва ли можно найти влияния и заимствования, скорее наоборот, элементы муратовского стиля дают о себе знать в произведениях не менее самостоятельных, чем она, режиссеров.
Муратова никогда не стремилась стать модной, но сила ее художественного своеволия всегда сама собой заставляла моду поворачиваться к Муратовой лицом. По крайней мере, в пределах ее исторического отечества. За границей, поражая всех своим кинематографическим темпераментом и даже получая высокие награды (берлинский "Серебряный медведь" за "Астенический синдром"), Муратова, в отличие от Михалкова и даже Сокурова, представляет тот тип славянской загадочности, который не поддается конвертации.
С тех пор как в 1962 году Муратова закончила ВГИК, она не сняла ни одного проходного фильма. Все — манифестация ее уникального "я". Которое сразу же опознается на экране, идет ли речь о взаимоотношениях председателя колхоза и обкомовских партократов (фильм "Наш честный хлеб", снятый в 1965 году совместно c Александром Муратовым) или о зловещих тайнах подсознания и импульсивном желании убить собственную мать, знакомом, как считает сегодня Муратова, каждому ("Три истории", 1997 год).
Фильмография Муратовой — это 11 1/2 фильмов: "У крутого яра", "Наш честный хлеб", "Короткие встречи", "Долгие проводы", "Познавая белый свет", "Среди серых камней", "Перемена участи", "Астенический синдром", "Чувствительный милиционер", "Увлечения", "Три истории" и видеокороткометражка "Письма в Америку".
Сейчас Муратова запускается с новым фильмом "Второстепенные люди, или Превратности" по сценарию Сергея Четверткова, который был написан для предыдущей картины режиссера, но в состав "Трех историй" не вошел и станет теперь отдельной, четвертой историей.
Алексей Карахан
Подписи
"Среди серых камней", 1983. Сценарий фильма по повести Короленко "В дурном обществе" Кира Муратова написала сама. А в титрах 100 копий, напечатанных в год выхода картины, режиссером значился мифический Иван Сидоров
"Короткие встречи", 1967. Через двадцать лет, когда Высоцкого уже не будет в живых, актриса Нина Русланова получит за этот фильм премию "Ника"
"Три истории", 1997. Три истории об убийствах — суть последнего по времени большого фильма Муратовой. Сергей Маковецкий сыграл в одной из новелл. Четвертую историю Муратова еще собирается рассказать
"Увлеченья", 1994. В этом фильме сыграла Рената Литвинова. Она же писала и монологи. Муратова говорила об этом фильме так: "Я хотела сделать салонный фильм. А что такое салонный фильм, вы спросите? Это поверхностный фильм. А что такое поверхностный фильм? Поверхностный фильм — это фильм о поверхности. Но это очень глубокий фильм о поверхности"