Автор научного хита "Конец истории и последний человек", философ и политический экономист Фрэнсис Фукуяма выпустил новую книгу, в которой пытается показать, что человеческое общество эволюционирует подобно биологическому виду.
Магистральной тенденцией в общественных науках на протяжении последних лет двадцати была непрекращающаяся экспансия экономики и экономических методов. С одной стороны, сама экономика как дисциплина совершила за этот период гигантский скачок в своем развитии; с другой — экономические методы с их опорой на математику и формальные модели дали обществоведам надежду доказать, что они тоже "настоящие ученые". Экономические методы активно вторгаются в сферу компетенции политологии, социологии, лингвистики. Некоторые дисциплины фактически превратились в подразделы экономики, другие (в основном те, где материал трудно свести к рядам чисел, пригодным для обработки эконометрическими методами) еще держатся, но они не способны предложить убедительную альтернативную парадигму. Разумеется, многие авторы пытаются бросить вызов этой тенденции — и самым значимым таким вызовом на ближайшее время станет, скорее всего, новая книга Фрэнсиса Фукуямы, известного прежде всего своим тезисом о "конце истории", который он выдвинул чуть ли не четверть века назад. С тех пор он успел написать целый ряд книг, достаточно влиятельных в профессиональной среде, но в сознании публики его имя связано прежде всего с той, самой первой, работой.
Главный тезис Фукуямы в его новой книге прост: он пытается показать, что политические системы не являются производной от уровня экономического развития, а эволюционируют, подчиняясь своей собственной логике. Логика эта близка к логике эволюции биологических видов. В природе организмы подвержены случайным мутациям, после чего естественный отбор выбраковывает те, которые не способствуют выживаемости вида, и наоборот, поддерживает мутации, которые дают их носителям конкурентное преимущество в борьбе за выживание. Сходным образом, полагает Фукуяма, человеческие общества постоянно экспериментируют с теми или иными политическими институтами и нормами, после чего в процессе конкуренции — в основном в ходе войн — выясняется, какие из этих инноваций в наибольшей степени способствуют выживаемости общества. Разница между эволюцией биологической и эволюцией политической, однако, состоит в том, что если в природе инновации передаются лишь генетически, то люди, разумеется, имеют возможность целенаправленно копировать то, что им кажется успешным.
Политическая система, таким образом, представляет собой продукт эволюции, наслоение многочисленных элементов, сочетание которых не предопределено ни культурными особенностями, ни раз и навсегда заданной траекторией развития, а формируется множеством зачастую случайных факторов. Так, опираясь на работы историков, Фукуяма полагает, что утверждение принципа частной собственности в Западной Европе не было связано с развитием экономики и появлением зачатков капитализма. Институт частной собственности был фактически утерян с падением Римской империи, и нормой стала скорее родовая собственность: право текущего пользователя распоряжаться ею было сильно ограничено его обязательствами перед кланом. Возвращение же к принципам частной собственности происходит еще в разгар Средних веков, вне всякой связи с развитием производительных сил, а под давлением церкви, которой было выгодно, например, чтобы вдовы и незамужние наследницы могли по собственному усмотрению обходиться с доставшимися им землями, то есть завещать их монастырям. Также церковное, средневековое происхождение имеет и понятие корпорации, то есть юридического лица, существующего отдельно от создавших его конкретных людей, а значит, способного обеспечивать долгосрочную преемственность экономической деятельности и имущественных прав: первой такой корпорацией была сама церковь.
Мегазадача Фукуямы — показать, что убедительная картина глобального общественного развития может быть дана не только с опорой на экономические методы; более того, экономический подход страдает, с его точки зрения, неоправданным редукционизмом. Существующие работы представляются неудовлетворительными потому, что пытаются выделить влияние какого-то одного ключевого фактора. В действительности же это невозможно: во-первых, потому что факторов всегда много, а во-вторых, потому что любая выделенная нами "причина" всегда сама обусловлена десятком причин, которые также нуждаются в объяснении, и так до бесконечности. Работа Фукуямы — попытка избежать и свойственного экономистам редукционизма, и характерной для большинства историков чрезмерной сосредоточенности на конкретном в ущерб универсальности выводов.
Как признает сам автор, экономисты, вероятно, сочтут его новую работу недостаточно аналитической, историки же отметят, что в своем стремлении к обобщениям он, подобно экономистам, крайне поверхностен в работе с историческим материалом. В самом деле, разбор русской истории с ее стремлением к "абсолютизму" основан у Фукуямы на обзорных работах Сергея Платонова и Николаса Рязановского, первой из которых порядка ста лет, второй — несколько десятков.
Тем не менее новая книга Фукуямы имеет все шансы стать одной из самых влиятельных работ десятилетия. Во-первых, она достаточно удачно дает выход накопившейся фрустрации обществоведов и гуманитариев, оттесненных на обочину экономистами и пытающихся найти свой голос в современной дискуссии о траекториях глобального развития. Во-вторых, и это, пожалуй, еще важнее, Фукуяма набрался храбрости признаться, что у нас нет однозначного ответа на главный вопрос о том, почему же одни общества построили качественные институты, а другие — нет. По его мнению, такого ответа и не может быть.
Источник: Francis Fukuyama, The Origins of Political Order: From Prehuman Times to the French Revolution. Farrar, Straus and Giroux: New York, 2011.