В рамках фестиваля «Черешневый лес» на Новой сцене Большого театра состоялась самая ожидаемая премьера сезона: трехактный балет «Утраченные иллюзии», сочиненный Леонидом Десятниковым, поставил Алексей Ратманский. Иллюзии утратила ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Эта премьера вызывала самые радужные надежды. Впервые в нашей новейшей истории композитор написал трехактный балет по заказу театра. Причем лучший композитор для лучшего хореографа. Причем в полной творческой гармонии: Алексей Ратманский не раз ставил балеты на музыку любимого им Леонида Десятникова; композитор, в свою очередь, всегда считал, что лучше Ратманского его не ставит никто. Надежды подкреплялись уверенностью, что «Утраченные иллюзии», задуманные Алексеем Ратманским еще четыре года назад, идеально соответствуют его дарованию. И к тому же по всем правилам драматургии закольцовывают взаимоотношения хореографа с Большим театром.
Восемь лет назад танцовщик Датского королевского балета выбрал для своей первой постановки в Большом утраченный балет 1930-х годов, использовав его старое либретто. Колхозная комедия «Светлый ручей» на музыку Дмитрия Шостаковича принесла Ратманскому триумф и пост балетного худрука театра. Ныне увенчанный мировыми лаврами балетмейстер-резидент Американского балетного театра вновь обратился к советскому прошлому, остановив свой выбор на балете «Утраченные иллюзии», исчезнувшем в глубине 1930-х.
Как и в «Светлом ручье», старое либретто (написанное Владимиром Дмитриевым по мотивам одноименного романа Бальзака) он сохранил. В нем много событий: провинциальный композитор Люсьен привозит в Парижскую оперу новаторский балет, музыка которого очаровывает балерину Корали. Ее содержатель банкир Камюзо субсидирует постановку — романтический балет «Сильфида» имеет огромный успех. Влюбленная Корали бросает банкира ради композитора. Завистливая конкурентка, балерина Флорина, обольщает Люсьена, ослепив его блеском светских удовольствий, а ее любовник Герцог оплачивает композитору новый балет «В горах Богемии». Купленная клака и продажные журналисты обеспечивают шумный прием и этому весьма посредственному опусу, однако друзья отворачиваются от Люсьена, продавшего свой талант. Осознав меру своего падения, композитор бросается к возлюбленной, но поздно: отчаявшаяся и вконец обнищавшая Корали возвращается к своему Камюзо.
Фабулой содержание либретто не исчерпывается. За придуманными балеринами маячили тени реальных — Марии Тальони и Фанни Эльслер, олицетворявших два полюса романтизма. Коллизия двух контрастных «балетов в балете» предоставляла хореографу бескрайний простор для стилизации, смачно выписанные характеры и нравы — для выразительных актерских портретов, живописная парижская среда — для ярких массовых сцен. То есть для всего того, что так блистательно проделал Ратманский в своем «Светлом ручье».
Похоже, само обилие возможностей напугало балетмейстера: на пресс-конференции он разъяснил, что из всех тем балета его волновала лишь «любовь двух сердец». Композитор Десятников тоже не стал развивать мотив творческой деградации Люсьена, заявив: «Музыка балета «Сильфида» и музыка балета «В горах Богемии» для меня равно прекрасны». Композитор поскромничал: «Утраченные иллюзии» прекрасны целиком. В них есть все: век XIX и век XXI, ирония и чувствительность, неоспоримая глубина и столь же неоспоримая дансантность — то есть то мелодическое, ритмическое и эмоциональное богатство, которое так и просится на язык танца.
Художник спектакля Жером Каплан сделал все, чтобы хореограф мог поставить эффектную балетную мелодраму. Его декорации, превратившие в реальность иллюзорный Париж 1830-х, позволяют переносить действие с парижских улиц в балетные залы и частные апартаменты в рекордно короткие сроки, а элегантные костюмы дотошно воспроизводят исторические, но ничуть не мешают танцу.
Помешал сам балетмейстер Ратманский. Славящийся своей музыкальностью, он не просто не использовал возможности партитуры. Хореограф поставил свой самый немузыкальный балет. Причем не только по темпоритмической букве, хотя глаз режут и анемичные арабески-селедки, в которых трухают герои балетика «В горах Богемии» под кастаньетную зажигательную коду; и примитивная пантомима развязки, разыгрываемая под проникновенную арию на стихи Тютчева (уж лучше бы персонажи не двигались вовсе!); и частые несоответствия музыки и амплитуды движений. Куда серьезнее то, что банальность этих движений противоречит самому духу музыки. Казалось, что хореограф заполняет сценическое время штампами, застрявшими в памяти еще со времен училища. Во всяком случае, никогда раньше выдумщик Ратманский не позволял себе запускать целые серии школярских па-де-бурре — па-де-ша, никогда еще не повторял так часто одну и ту же комбинацию. Обычные для Ратманского массовые пробеги из кулисы в кулису и поочередное исполнение кордебалетом одинаковых па здесь превысили все композиционные нормы, ввергнув в хаос и сцену маскарада, и представление балета «Сильфида», наблюдаемое нами как бы из-за кулис.
Надежда на то, что мастер стилизации Ратманский поиграет в романтический балет, рухнула, как только придуманные им сильфиды заволновались руками, точно водоросли в бурю, стали сигать в волевых прыжках и взбрыкивать ногами, как труженицы канкана. Главная сильфида, балерина Корали, «на сцене» танцевала примерно то же, что и «в жизни». И хотя танцевала она много, балетмейстер не поставил героине ни одной выигрышной вариации. Ее любовные дуэты с Люсьеном, полные всевозможных «бревнышек», «проездов» и воздыманий ввысь, тоже выглядели довольно аморфно (впрочем, эротика никогда не была коньком Ратманского — у него всегда то «до», то «после»). Из-за невнятности партии Корали на первый план вышла ее соперница: у Флорины по крайней мере есть одна полноценная вариация и в довесок 32 фуэте, исполняемые на столе, — единственный эпизод балета, вызвавший единодушную овацию.
Выбор солистов для премьеры кажется спорным. Иван Васильев в партии Люсьена был стреножен по рукам и ногам: его открытый темперамент, гигантский прыжок и бурное вращение вовсе не нужны в этой роли, полной нервных заносок, беспокойных рондов, поэтичных зависаний в воздухе и томительно-нежных арабесков, которые артист проделывал с видимым усилием над своей природой. Роль кроткой Корали обуздала исключительное дарование Натальи Осиповой — здесь она выглядела вполне заурядно. В своей тарелке оказалась разве что Екатерина Крысанова — коварная Флорина. Впрочем, всех главных героев затмил эпизодический персонаж — седовласый Балетмейстер в исполнении Яна Годовского, своим юношеским азартом похожий на самого Ратманского эпохи «Светлого ручья».