Х Московский пасхальный фестиваль только начался, но одно из его главных событий уже состоялось. Во второй вечер после статусного концерта-открытия Валерий Гергиев представил в том же зале Чайковского концертное исполнение оперы Доницетти "Лючия ди Ламмермур" со знаменитой французской колоратурой Натали Дессей в заглавной партии. Рассказывает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
На открытии оркестр Мариинского театра играл "Хороводы" Родиона Щедрина, Третий фортепианный концерт Прокофьева (с Денисом Мацуевым), "Волшебное озеро" Лядова и, наконец, прокофьевского "Александра Невского" (с Ольгой Бородиной в качестве солистки). С ходу переключиться после всего этого на одну из самых драгоценных партитур итальянского бельканто — не самая тривиальная задача, хотя при беглом знакомстве с афишами нынешнего фестиваля она выглядит так, рутиной. За 16 дней, отпущенных Пасхальному фестивалю в этом году, Валерий Гергиев и его оркестранты объездят всю страну от Калининградской области до Сибири, а также выступят в Казахстане, Литве, Белоруссии и на Украине. График по обыкновению отчаянный — зачастую по два концерта в день, причем с заведомо сложными программами. Невольные восклицания о том, что эта нереальная страда кажется превышающей человеческое разумение, за десять лет приобрели какой-то ритуальный оттенок — ну, превышает и превышает, а на будущий год все равно, небось, экспансии будет еще больше. Возможно, даже и эластичные рамки Пасхального фестиваля для этой экспансии становятся тесны: теперь вот маэстро Гергиев обмолвился, что под эгидой Министерства культуры планирует некую кооперацию своего театра с несколькими значительными оперными театрами в регионах.
Как бы то ни было, в недостатке дирижерского вдохновения или оркестровой энергичности нынешнюю "Лючию" упрекнуть было сложно — если начистоту, то концерт-открытие оставлял в этом смысле более формальное впечатление. Тому есть объяснения: в конце концов, театр и ставил эту оперу, и представлял ее в концертном исполнении в "Мариинке-3" (с участием той же Натали Дессей), и даже сделал по итогам того исполнения новую запись для лейбла Mariinsky. Другое дело, что по стилистическим соображениям с этой атакой можно и не согласиться — оркестр Валерия Гергиева вместо красивого, но деликатного аккомпанемента для певческих чудес демонстрировал брутальность, подходящую, скорее, уж зрелому Верди. Но если это материи обсуждаемые, то никак не увернешься от ощущения того, что концертное исполнение оперы, известной своими виртуозными страницами, свидетельствовало именно о небезграничности человеческих возможностей.
Начать приходится с самой Натали Дессей. Не берусь судить, что именно было тому причиной — скоротечная ли простуда, более серьезные проблемы с голосовым аппаратом или, быть может, всего-то тропическая духота, царившая в КЗЧ, — но форму французская примадонна демонстрировала не лучшую. Сиплая клякса, которой обернулись самые первые ее ноты, выглядела совсем уж пугающе, но потом она распелась и провела свою партию без интонационных потерь даже в самых зверских местах — и все равно смущало, что вместо привольного, сверкающего, текучего, нежащегося в своей феноменальной свободе звука (а именно такую Натали Дессей мы в основном знаем по записям) предъявлялась тяжелая и присушенная вокальная работа, в которой на образ и на роль уже просто не оставалось сил.
Остальные исполнители безоговорочного впечатления тоже не произвели: Владислав Сулимский со слегка сдавленным тоном доложил партию Генри Эштона, преподобного Раймонда блекло и с тяжелым произношением исполнил Аскар Абдразаков; Сергей Скороходов, судя по всему, может быть прекрасным Эдгаром, но в этот раз он покашливал, покашливал и в конце концов поперхнулся в финале, повторяя свой патетический призыв к душе умершей возлюбленной.
В концерте, помимо Натали Дессей, была и еще одна специально анонсированная гостья, на сей раз неодушевленная, — редчайший инструмент под названием глассгармоника (или стеклянная гармоника), который был в некоторой моде в конце XVIII — первой трети XIX века и для которого Доницетти написал соло в сцене безумия Лючии. Правда, потом переписал это соло для флейты, которая сейчас при исполнении оперы и звучит чаще всего. По инициативе Валерия Гергиева инструмент вернулся в партитуру; говорят, что в видах аутентизма, но та "глассгармоника", которую имел в виду Доницетти, скорее всего, была совсем иной. Это был изобретенный, между прочим, Бенджамином Франклином инструмент, состоявший из насаженных на вращающуюся ось стеклянных чаш, непрерывно увлажняющихся водой; исполнителю достаточно было только положить палец на край чаши, чтобы зазвучала нота. В теперешнем исполнении участвовал, по сути, новый инструмент — элегантная конструкция из стеклянных труб разной длины (чем-то напоминающая маримбу), придуманная немцем Сашей Реккертом, который и играл на этой гармонике. Его магические пассы на авансцене больше походили на ярмарочное шоу, но странный, мистически тревожный звук его детища, столь непохожий на привычно-уютные тембры стандартных оркестровых инструментов, гораздо больше соответствовал той атмосфере чудесного, которую должны были бы создать, но не создали солисты-певцы.