Учебник по истории архитектуры живописует рождение романского стиля словами средневекового хрониста: "К 1000 году вся Европа покрылась белыми церквями". Третье тысячелетие мир тоже встречает архитектурой. Европа — Millennium Dome. Россия — храмом Христа Спасителя.
Millennium Dome построил Ричард Роджерс — архитектор центра Помпиду в Париже. Это такой цирк-шапито, только очень большой. Диаметр у него 360 м, длина окружности — 1 км, а высота — 50 м. Сооружение конструктивно довольно сложное, хотя и до обидного несерьезное. Представьте себе палатку длиной в километр и что надо сделать, чтобы она не порвалась и не упала. Простоит, говорят, 20 лет при правильной эксплуатации, то есть на Новый год хватит.
Мы встречаем храмом Христа Спасителя. Хотя в Millenium Dome влезает 20 храмов Христа, все равно это крупное сооружение общенационального масштаба. Из-за досадного несовпадения сроков выборов с Новым годом пришлось освятить храм за две недели до Рождества, но понятно, что строили его все-таки с тысячелетним прицелом.
Эти "мы" и "Европа" звучат сомнительно. Мы — это не мы, это Юрий Лужков с Зурабом Церетели встречают Новый год таким способом. Забавно, но аналогичное высказывание справедливо и для другой стороны. Ричард Роджерс — личный друг британского премьера Тони Блэра, и они между собой договорились. Ни конкурса, ни всенародного обсуждения, принц Чарльз (большой противник Роджерса) весь Интернет протестами против этого сооружения завалил. И мы, критики, вовсю против храма протестовали. Ничему эти протесты не помогли — и то и другое построили.
Но это и примечательно. Строительство таких сооружений — многолюдное дело. Инвесторы, архитекторы, конструкторы, строители, производители... От индивидуальной воли тут зависит только первый импульс. Дальше, если все не согласны с тем, что надо построить именно это сооружение, ничего не выйдет. Миллениумы потому и встречают архитектурой, что такие здания — символы единения всех.
Представьте себе, был бы у нас всенародный референдум на тему, как встречать этот Новый год. Если бы был по поводу этого референдума тотализатор, я бы стопроцентно поставил на то, что народ проголосует за храм. Ну аттракцион какой-нибудь предложат, памятник — ведь ясно, что за храм проголосуют! Храм выражает максимально общее, максимально стертое отношение граждан России к 2000 году. И Millennium Dome выражает максимально стертое отношение европейцев к той же проблеме.
Главное свойство будущего таково: что будет, неизвестно. Тут есть неприятная неопределенность, и архитектура — средство как-то от этого дела обезопаситься. Она представляет тот запас, который мы захватим с собой и которой нам позволит уверенно себя в этом будущем ощущать, как бы дело ни обернулось.
Dome по английски "храм", так что их Millenium Dome — это тоже некоторым образом храм, только не сразу понятно чего. Но вдумайтесь в их ритуал. Стоит это сооружение на Гринвичском меридиане, откуда идет начало отсчета времени. То есть Земля докрутилась до этой линии, что-то щелкнуло, и началось новое время. Земля — это очень большая сложная машинка — вроде будильника. На ней ставится большое сложное сооружение — вроде цирка-шапито. Это ритуал прославления Механизма — момент, когда щелкнет, отмечается громким коллективным воплем радости.
Millenium Dome — символ всего, что вертится и тикает. Образный строй этого сооружения поддерживается всей их техникой: самолетами, машинами, телевизорами, холодильниками и прочими современными механизмами. И ясно, откуда вопль радости: оно и дальше будет тикать. В будущее они вступают со своей великой современностью, чему и рады.
Для нас же будущее, как выясняется, дело довольно мистическое. Европа потому укрылась белыми храмами к 1000 году, что все ждали конца света. Храм — это стремление обезопаситься при таком раскладе богоугодным делом. Наш храм добавляет к этому стремлению дополнительный аспект. Представьте, пять лет назад был бы конкурс на храм Христа Спасителя, в котором тоновский проект соревновался бы с любыми современными архитекторами. Ну так Тон бы и победил! Нет никакого современного решения, которое православная общественность (вся целиком — от академиков до старушек) признала бы лучшим того, что уже было построено и полвека простояло. Из чего следует, что никакое современное дело мы не можем признать в достаточной мере богоугодным. Единственное, что мы (всем миром) можем предъявить будущему,— это наше великое прошлое.
Так что, как ни старайся, мы с ними две совершенно различные цивилизации. На самый базовый вопрос — как ответить на будущее? — мы отвечаем принципиально по-разному. Они — елки-палки! — верят в технический прогресс и собираются спокойно туда доехать на своих механизмах. Нас от таких идей прочно избавила советская власть. Технический прогресс для нас — это путь к коммунизму, то есть до добра он не доведет. Мы собираемся проскочить, помолясь Господу и положившись на деяния дедов и прадедов. Это очень почтенный способ. Он известен еще с первобытности.
ГРИГОРИЙ РЕВЗИН