Бесами мучимы

26 различных видов зловредных заговоров насчитывали в XVII веке дьяки, занимавшиеся сыском по делам о ворожбе и колдовстве. За их использование и передачу другим лицам в те времена полагались самые суровые наказания — от забивания насмерть кнутом до сожжения в срубе. Однако, несмотря ни на что, вера в нечистую силу и разнообразные возможности избавления и наведения чар продолжала жить в народе, причем абсолютно во всех его слоях.

ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Бесовская кара

С верою в нечисть, равно как и с колдовством, за долгую историю Руси пытались бороться самыми разнообразными способами. Исследования историков доказывают, что с давних времен в клятву на верность правящим особам непременно входили обещания не использовать колдовство и заговор против своего господина. В одном из таких документов XVI века говорилось:

"Также мне над Государем своим в естве и питье, ни в платье, ни в ином ни в чем лиха никакого не учинити и не испортити... на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не насылати и следу не выимати".

А отступления от установленных канонов и много позднее считались страшным преступлением. К примеру, в 1690 году сожгли в срубе волхва-коновала Дорофея Прокофьева, который по наущению стольника Андрея Безобразова пытался навести порчу на царя Петра Алексеевича, "пущая по ветру заговорные слова" в селе Хорошове.

В некоторых случаях, правда, если обвиняемые могли доказать, что действовали без злого умысла, наказание смягчали. Так, например, произошло в том же XVII веке после долгого сыска по делу дворцовой мастерицы Дарьи Ламановой. Она, как выяснили пыточных дел мастера, обратилась к ворожее, чтобы добыть колдовское средство для воздействия на царскую семью, и по наущению колдуньи сжигала свои рубахи и посыпала пеплом след царицы Евдокии Лукьяновны, из-за чего, как писали дьяки, случилась "в их государском здоровье помешка". Сыск длился долго, ворожею подвергали допросам с пристрастием. Однако она призналась лишь в том, что средство предназначалось для добрых целей, чтобы царь Михаил Федорович с царицей стали добрее к челобитчикам и с большей сердечностью рассматривали их жалобы. Так что в итоге Дарья Ламанова осталась в живых и вместе с мужем отправилась на вечную ссылку в Сибирь.

Однако какие бы наказания ни применялись против ведьм и колдунов, ряды желающих воспользоваться их услугами не редели. Причем, к удивлению многих историков XIX-XX веков, занимавшихся исследованием личных архивов знатных русских родов, практически в каждом собрании бумаг находились заветные тетрадки или листы, на которых записывались заговоры и заклинания, передававшиеся из поколения в поколение.

"В ходу,— как отмечала этнограф и историк Е. Елеонская,— были заговоры: 1) От врагов видимых и невидимых... (для) ко властям идущим; 2) от грому; 3) от грыжи; 4) на заицы; 5) от застреления человека; 6) от звериного съедения; 7) от зубной боли; 8) от лиха человека (колдуна и т. п.); 9) для лошадей; 10) для любви людей; 11) для остужения мужа с женою; 12) от очной болезни; 13) для привороту женщин; 14) от всяких пакостей (болезней); 15) от пищальной стрельбы; 16) от притки; 17) на птиц; 18) как пчел водить; 19) на руду; 20) от разбойников; 21) от ружья; 22) свадебный заговор; 23) от скотского падежа; 24) от трясовицы; 25) уразной заговор; 26) к роженицам".

Но даже в эту обширную классификацию входили далеко не все виды заклинаний. К примеру, во время сыска по делу Дарьи Ламановой дьяки установили, что в Москве есть ворожея, которая помогает купцам в увеличении прибыли. Выяснилось, что она заговаривает особым заклинанием мед, которым жаждущему хорошей прибыли следует умываться по утрам.

В XVIII веке, по мере распространения знаний в России, вера в бесовщину среди правящей элиты начала постепенно угасать. А вслед за тем начали смягчать и наказания для признанных виновными в колдовстве и ворожбе.

"То, что в XVII в. каралось сожжением в срубе,— писала Елеонская,— в XVIII в. вызывает постановление лишь "...подвергнуть шестилетнему запрещению с посылкою в монастырь, дабы он (виновный), сожалея, яко в намерениях своих он не на Бога вся действующего, но на бесов... полагал надежду, истинное приносил покаяние и, упражняясь в посте и молитвах, просил Всемилостивого Господа Бога оставить его преступления"".

Бесовская вера

Событие, после которого окончательно прекратилось жестокое преследование колдунов, случилось в 1779 году, в царствование императрицы Екатерины II. Начало делу, как писал известный русский писатель и этнограф С. В. Максимов, положил епископ Устюжский, который донес в столицу "о появлении колдунов и волшебников из крестьян мужеского и женского пола, которые не только отвращают других от правоверия, но и многих заражают разными болезнями посредством червей".

"Колдунов отправили в Сенат, как повинившихся в том, что отреклись от веры и имели свидание с чертом, который приносил им червей. Тот же Сенат, узнавши из расспросов колдунов, что их не раз нещадно били и этими побоями принудили виниться в том, в чем они вовсе не виноваты, распорядился воеводу с товарищем отрешить от должности, мнимых чародеев освободить и отпустить, а архиереям и прочим духовным особам запретить вступать в следственные дела о чародействах и волшебствах, ибо эти дела считаются подлежащими гражданскому суду".

А в самом конце XIX века в деле борьбы с нечистой силой и колдовством появилось неслыханное новшество — власти попросту запретили в них верить. Вот только осуществить эту меру на практике оказалось совсем не просто. В исследовании С. В. Максимова, вышедшем в свет в 1903 году, приводился рассказ очевидца из Орловской губернии, описавшего следующую историю:

"В начале 1899 г. чуть было не убили одну женщину (по имени Татьяну), которую все считают за ведьму. Татьяна поругалась с другой женщиной и пригрозила ей, что испортит ее. И вот что произошло потом из-за уличной бабьей перебранки: когда на крики сошлись мужики и обратились к Татьяне с строгим запросом, она им обещала превратить всех в собак. Один из мужиков подошел к ней с кулаком и сказал: "Ты вот ведьма, а заговори мой кулак так, чтобы он тебя не ударил". И ударил ее по затылку. Татьяна упала, на нее, как по сигналу, напали остальные мужики и начали бить. Решено было осмотреть бабу, найти у ней хвост и оторвать. Баба кричала благим матом и защищалась настолько отчаянно, что у многих оказались исцарапаны лица, у других покусаны были руки. Хвоста, однако, не нашли. На крик Татьяны прибежал ее муж и стал защищать, но мужики стали бить и его. Наконец, сильно избитую, но не перестававшую угрожать женщину связали, отвезли в волость (рябинскую) и посадили в холодную. В волости им сказали, что за такие дела всем мужикам попадет от земского начальника, так как де теперь в колдунов и ведьм верить не велят. Вернувшись же домой, мужики объявили мужу Татьяны, Антипу, что жену его, должно быть, порешат послать в Сибирь и что они на это согласны будут дать свой приговор, если он не выставит ведра водки всему обществу. За выпивкой Антип божился и клялся, что не только не видал, но ни разу в жизни даже не заметил никакого хвоста у Татьяны. При этом, однако, он не скрыл, что жена угрожает оборотить его в жеребца всякий раз, когда он захочет ее побить. На другой день пришла из волости Татьяна, и все мужики явились к ней договариваться о том, чтобы она в своей деревне не колдовала, никого не портила и не отымала у коров молока. За вчерашние же побои просили великодушно прощения. Она побожилась, что исполнит просьбу, а через неделю из волости получился приказ, в котором было сказано, чтобы впредь таких глупостей не было, а если что подобное повторится, то виновные за это будут наказаны по закону и, кроме того, об этом будет доводиться до сведения земского начальника. Выслушали крестьяне приказ и порешили всем миром, что наверняка ведьма околдовала начальство и что поэтому впредь не следует доходить до него, а нужно расправляться своим судом".

В исследовании рассказывалось и о другом показательном событии, происшедшем в Калужской губернии:

"В деревне Теребеневе (Жиздринск. у., Калужск. г.) семилетняя девочка Саша говорила матери, что она с теткой Марьей, у которой жила в няньках, каждую ночь летала на лысую гору. "Когда все заснут, погасят огни, тетка Марья прилетит сорокой и застрекочет. Я выскочу, а она бросит мне сорочью шкуру, надену я ее — и полетим. На горе скинем шкуру, разложим костры, варим зелье, чтобы людей поить. Слетается баб много: и старых, и молодых. Марье весело — свищет да пляшет со всеми, а мне скучно в сторонке, потому что все большие, а я одна маленькая". То же самое Саша рассказала отцу, а этот бросился прямо к Марье: "Безбожница, зачем ты мне дочь испортила?" Заступился Марьин муж: вытолкал дурака за порог и дверь за ним затворил. Но тот не унялся и к старосте. Подумал, подумал староста и говорит: "Нет, я тут действовать не могу, иди к попу и в волость". Думал, думал отец и надумал сводить свою дочку в церковь, исповедать ее, причастить и попытаться, не возьмется ли священник ее отчитать. От исповеди, однако, девочка сама отказалась: "Ведьмы не молятся и не исповедуются!" И в церкви повернулась к иконостасу спиной. Священник отчитывать отказался и посоветовал девчонку хорошенько выпороть: "Какой сорокой она скидывалась, куда летала? И ты, дурак, веришь болтовне ребенка?" Между тем у избы встревоженного отца толпа мужиков и баб не расходится, и девчонка продолжает болтать свой вздор. В волости жалобщику поверили и Марью признали за колдунью. Порылся писарь в законах и оповестил: "Нет, брат, против черта ничего не поделаешь: никакой статьи противу его я не подыскал". Пало на Марью подозрение, и слава ведьмы стала расти. Стали соседки следить за каждым ее шагом, припоминать и подмечать всякие мелочи. Одна рассказывала, что видела, как Марья умывалась, перегнувшись через порог на улицу; другая — что Марья черпала воду на сутоках, третья — что Марья в ночь на Ивана Купалу собирала травы и т. п. Каждый шаг несчастной женщины стали перетолковывать в дурную сторону. Мальчишки из-за угла начали в нее камнями бросать. Ни ей, ни мужу нельзя стало на улице показываться, чуть в глаза не плюют. "Хоть бы ты, батюшка, вступился за нас!" — умолял Марьин муж священника. Священник пробовал убеждать толпу и успокаивать Марью, но ничто не помогало, и в конце концов невинная и кроткая Марья умерла в чахотке. С того времени прошло лет 15. Саша уже давно выросла, давно уверяет, что рассказ ее — чистая выдумка, но теперь ей уже никто не верит: вошла девка в полный смысл и поняла, что этого рассказывать не следует. Девка она хорошая, но ни один жених за нее не сватается: никому нет охоты жениться на ведьме".

То, что подобные случаи наблюдались по всей стране, свидетельствовали рассказы, которые корреспонденты-добровольцы записывали по всем губерниям Российской империи и присылали в Этнографическое бюро, созданное и финансируемое князем В. Н. Тенишевым. К примеру, о колдуне Сухоруком из села Жидкого Болховского уезда Орловской губернии в бюро писали:

"Незадолго до смерти Сухорукого,— рассказывает один из потерпевших от его проделок,— вышел такой случай. Косили Гавриковы луг, вот я в обедах и зашел к ним пособить и убрать сено. Они поднесли мне водочки. А духота стояла — страсть. И так меня разобрало с двух стаканов, что пошел я по кладям, через ручей, да и оступился, клади-то в воду, а за ними — я. Намок я, а Сухорукий стоит на возу, навивает сено, увидал меня да и кричит: "Хоть бы тебе захлебнуться там: все клади разгородил". А я-то спьяну: "Не мне, а тебе,— говорю,— ведьме, давно бы пора захлебнуться, а то никак не потонешь, нечистый". Пришел я вечером домой, разостлал свитку по конику под святыми и лег спать. Поутру встаю весь мокрый. Что, думаю, за притча, никогда со мной этого не бывало, не только что с трезвым, а и с пьяным. На другую ночь — то же. Я не стал ложиться, перешел на другое место, к печке, а на конику-то легла моя дочь Наташка. Поутру встала и она мокрая. И пошло так изо дня в день. Как только уляжемся спать, а ен, Сухорукий, на Наташку-то — с потолка. Пошли у Наташки по телу волдыри, расхворалась совсем девка. "Зачем ты,— говорит,— тятя, Сухорукова обругал? Сходи к нему и попроси у него прощения". Пошел я к нему, захожу, кланяюсь, а он и не глядит на меня. "Поди,— говорю,— ко мне, дядя Петр, сделай такую милость, посмотри мою Наташку". "Приду",— пробурчал он. Я скорее домой, купил бутылку водки и поставил на стол. Пришел Сухорукий, посмотрел Наташку и, никому ничего не говоря, сел за стол да и выпил всю бутылку. "Ну что, дядя,— спрашиваю я,— полегчает Наташке?" "Полегчает,— опять пробурчал он,— тоже, молод ты еще говорить-то со мной: помнишь, чай, покос-то?" И ушел. Глядь поутру — Наташка встала сухая, а через два дня и совсем оздоровела. Вот какой был анахима Сухорукий, дух его не махни!"

Бесовская крыша

Конечно, малые успехи борьбы с верой в нечистую силу и колдовство можно было отнести на счет малограмотности и темноты крестьян, плохого распространения школ и недостатка врачей в глубинке. Однако о колдовских и бесовских чудесах рассказывали не только жители забытых богом мест. На рубеже XIX-XX веков газеты полнились историями о воющих в столичных домах домовых и бродящих там призраках. Естественно, большая часть подобных случаев выдумывалась репортерами для привлечения внимания читателей к бульварным изданиям. Но некоторые из этих историй рассказывались реальными людьми, так что публика не только с интересом читала рассказы о бесовщине, но и приезжала к местам, где происходят необычайные явления.

Как правило, при внимательном изучении места происшествия оказывалось, что вой по ночам происходит не от наличия в доме разного рода нечисти, а от того, что его владельцы недоплатили строителям или печникам. А те в отместку проделывали один из своих излюбленных трюков. К примеру, в печную трубу специальным образом замуровывалось гусиное перо или пустая бутылка, которая от ветра издавала звук, похожий на стоны и вой. Проблема легко решалась вызовом обиженных работников, извинениями и выдачей недоплаченного, как правило — с прибавкой. После такого мероприятия "закладки" изымались, и мучивший обитателей дома таинственный вой прекращался.

Но даже после подобных разоблачений вера в нечисть и колдунов ничуть не уменьшалась. И в этом тоже не было ничего странного. Всегда проще переложить свои ошибки и возникающие по собственной вине проблемы, и уж тем более совершенные преступления на неуловимых и злобных бесов. В Этнографическом бюро собралась масса историй подобного рода, часть которых опубликовал в 1903 году С. В. Максимов.

Безусловно, самые изощренные из них относились к большой беде русского народа — пьянству. Народная фантазия сделала спиртное порождением дьявола, бороться с которым, понятно, было трудно или даже невозможно. И в фольклоре эта фантастическая версия обрастала выглядевшими вполне реально деталями.

"Вологжане,— писал Максимов,— думают, что предков их выучил варить веселое пойло какой-то странник в благодарность за то, что один добрый мужик приютил его: посадил за стол, нарезал несколько ломтей хлеба, поставил солонку с солью, жбан с квасом. Вдвоем они открыли несколько кабаков, и потянулся туда народ бесчисленными толпами. Во Владимирской губ. черт (также в виде странника, в лаптях, в кафтане и с котомкой за плечами) поведал тайну варить пиво встречному бедняге, который выплакал ему свое житейское горе и разжалобил его. Счастливый мужичок впоследствии похвастался своим уменьем царю, а неизвестный царь велел варить во всем государстве это самое пиво, которое теперь прозывают вином. У смоляков черт со своим винокуренным мастерством нанялся в работники и научил доброго хозяина гнать водку как раз накануне свадьбы дочери и т. д.".

Не менее впечатляюще выглядели описанные тем же автором истории о попытках переложить на дьявола пьяные похождения и преступления:

"Жил в деревне парень хороший, одинокий и в полном достатке: лошадей имел всегда штуки по четыре, богомольный был — и жить бы ему да радоваться. Но вдруг ни с того ни с сего начал он пьянствовать, а потом, через неделю после того, свою деревню поджег. Мужики поймали его на месте: и спички из рук еще не успел выбросить. Связали его крепко, наладились вести в волость. На задах поджигатель остановился, стал с народом прощаться, поклонился в землю и заголосил: "Простите меня, православные! И сам не ведаю, как такой грех прилучился,— и один ли я поджигал, или кто помогал и подговаривал — сказать не могу. Помню одно, что кто-то мне сунул в руки зажженную спичку. Я думал, что дает прикурить цыгарку, а он взял мою руку и подвел с огнем под чужую крышу. И то был незнакомый человек, весь черный. Я отдернул руку, а крыша уже загорелась. Оглянулся — половина деревни горит. Простите, православные!" Стоит на коленях бледный, тоскливо на всех глядит и голосом жалобно молит; слезами своими иных в слезы вогнал. Кто-то вымолвил: "Глядите на него: такие ли бывают лиходеи?" "Видимое дело: черт попутал. Черт попутал парня!" — так все и заголосили. Судили-рядили и порешили всем миром его простить. Да старшина настращал: всей-де деревней за него отвечать придется. Сослали его на поселенье. Где же теперь разыскать того, кто толкал его под руку и шептал ему в ухо? Разве сам по себе, ведомый парень-смирена, на такое недоброе дело решился бы?"

Разного рода дьявольщина и бесовщина использовалась как для оправдания, мягко говоря, не вполне добродетельного поведения, так и для сведения счетов между бабами-соседками:

"Стоит и в наши дни,— описывал нравы народа Максимов,— у нас на Руси поскучать молодой бабе по ушедшем на заработки муже, в особенности же вдове по умершем, как бесы и готовы уже на утеху и на услуги. Начинают, например, замечать соседи, что баба-вдова иногда то сделается как бы на положении беременной, а то и опять ничего незаметно, нет никаких перемен. В то же время она со всякой работой справляется отлично, летом выходит в поле одна, а делает за троих. Все это, вместе взятое, приводит к предположению, что баба находится в преступной связи с дьяволом. Убеждаются в том, когда начнет баба худеть и до того исхудает, что останутся только кожа да кости. Прозорливые соседки видят даже, как влетает в избу нечистый в виде огненного змея, и с клятвою уверяют, что на глазах у всех бес влетел в трубу и рассыпался огненными искрами над крышей. Поверья об огненных змеях настолько распространены, а способы избавляться от их посещений до того разнообразны, что перечисление главных и описание существенных может послужить предметом особого исследования. Рассказы о таких приключениях поражают своею многочисленностью, но в тоже время и докучным однообразием. Входит бес во временную сделку с несчастной, поддавшейся обману и соблазну, и всего чаще с женщиной, допустившей себя до полного распутства. Оба стараются, по условию и под страхом тяжелого наказания, держать эту связь в величайшей тайне, но греховное дело с нечистым утаиться не может. Находится достойный человек, которому доверяется тайна и отыскивается средство благополучно прекратить это сношение. Помогает в таких случаях накинутый на беса (обычно являющегося в виде дородного мужчины) лошадиный недоуздок. Отваживают от посещений еще тем, что нащупывают у соблазнителя спинной хребет, какового обычно у этих оборотней не бывает. Иных баб, сверх того, спасают отчитываньем (от блудного беса по требнику Петра Могилы); другим помогает чертополох (cisium и carduus) — колючая сорная трава, равно ненавистная всей нечистой силе. Приглашают также в дом священника служить молебен; пишут во всех углах мелом и дегтем кресты, курят из ручной жаровенки ладаном и проч.".

На бесов и прочую нечистую силу перелагалась ответственность за рождение больных детей или смерть младенцев. Максимов фиксировал следующие народные представления:

"Вращается часто в деревенском быту ругательное слово оммен (т. е. обмен, обменыш), основанное на твердом веровании в то, что дьявол подменяет своими чертенятами некрещеных человеческих младенцев. Без разбору черти уносят и тех, которых в сердцах проклинают матери, и таких, которым в недобрый час скажут неладное (черное) слово вроде: хоть бы леший тебя унес. Уносят и младенцев, оставленных до крещения без надлежащего присмотра, т. е. когда младенцам дают заснуть, не перекрестивши их, дают чихнуть и не поздраствуют ангельскую душу, не пожелают роста и здоровья. Особенно не советуют зевать в банях, где обыкновенно роженицы проводят первые дни после родов. Нечистая сила зорко сторожит и пользуется каждым случаем, когда роженица вздремнет или останется одна. Вот почему опытные повитухи стараются не покидать матерей ни на одну минуту, а в крайнем случае при выходе из бани крестят все углы. Если же эти меры предосторожности не будут приняты, то мать и не заметит, как за крышей зашумит сильный ветер, спустится нечистая сила и обменит ребенка, положив под бок роженицы своего "лешачонка" или "обменыша". Эти обменыши бывают очень тощи телом и крайне уродливы: ноги у них всегда тоненькие, руки висят плетью, брюхо огромное, а голова непременно большая и свисшая на сторону. Сверх того, они отличаются природной тупостью и злостью и охотно покидают своих приемных родителей, уходя в лес".

Бесовская ниша

И конечно же, именно бесы были повинны во всех нервных и душевных болезнях, случавшихся с людьми, поскольку только они вызывали травмирующие людей наваждения. Белорусский этнограф и фольклорист Н. Я. Никифоровский в 1907 году так описывал взгляды крестьян на проблему:

"Наваждение на греховные помыслы и деяния происходит двояко: путем незримых наветов (нашептываний) и путем подставления чувственных предметов, для чего бесы пользуются подходящею почвою — физическим изнеможением, скудным, запутанным материальным положением, невзгодами общественного и семейного положения жертвы, страстями ее, между которыми наиболее удобною следует считать притяжение к рюмке. Находясь в состоянии наваждения, жертва видит и чинит буквально несообразности: разговаривает и бранится с мнимым знакомым, давним покойником, отсутствующим семьянином; ходит по полю и собирает ни к чему непригодные камешки, хворостинки; подпирает дерево или стену, точно хочет поддержать накренившийся воз; подпрыгивает по-воробьиному, считая себя воробьем, или поет петухом, кудахчет курицею, гогочет и ржет по-лошадиному, ревет, хрюкает, лает и проч., или скачет по болотине и квакает; в стужу раздевается донага, лезет на первый возвышенный предмет, как на банный полок, и там хлещется рукавицею, или, точно в летнюю воду, мечется в полынью, плавает по сугробу; садится на бревно, встречное полено и галопирует на них до изнеможения, а не то — отчетливо видит, как, обувшись в лапти, надев рукавицы и шапку, лягушка лезет ему в рот, как змея вползает и выползает из носа, глаз, ушей и т. п. Да и невозможно перечесть всех наваждений, клонящихся к одновременной погибели тела и души человека!.."

Как писали практиковавшие в деревнях врачи, нервные расстройства и психические отклонения всегда были коньком сельских знахарей и ворожей, которые порой справлялись с ними лучше земских медиков.

Корреспондент Этнографического бюро из Болховского уезда Орловской губернии свидетельствовал:

"Если знахари и не достигают прямой цели помочь больному, то они разными механическими действиями, употребляемыми при заговорах,— поглаживаниями, постукиваниями и нашептываниями значительно успокаивают нервы больного. Известная обстановка и таинственность, запахи каких-то трав, окуривание — все это так или иначе действует на психическую сторону больного и в особенности крестьянина, верующего и в силу черта, и могущество колдуна".

Окончательно побороть эту веру не смогли ни царские власти, ни большевики, ни даже система всеобщего и обязательного образования. К примеру, считаные годы назад Подмосковье и некоторые другие регионы страны охватила эпидемия борьбы с дьявольскими предметами домашнего обихода, приносящими в дом неудачи и разлад. Вполне интеллигентные дамы, проникшись верой в поучения некой целительницы, рубили топорами подушки, чтобы вернуть счастье и покой в семью. Ведь в этом процессе главное — вера. А полностью и окончательно победить веру не удавалось еще нигде и никому.