Ломка по-европейски

Мэр Москвы Сергей Собянин запретил все новое строительство в историческом центре — как коммерческое, так и жилое. То есть от одной крайности — сносить все, что мешает новостройкам,— мы переходим к противоположной. Между тем в европейских городах давно уже выработана концепция мирного сосуществования старого и нового.

Взять и запретить

В апреле--мае 2011 года ситуация с охраной архитектурного наследия в Москве накалилась до предела. После нескольких скандальных несанкционированных сносов мэр издал распоряжение о приостановке действия всех уже выданных разрешений на снос и необходимости получения повторных согласований.

Ситуация патовая: с одной стороны, надо бы радоваться, что хоть какие-то памятники культуры и архитектуры еще удастся спасти. С другой — специалисты недоумевают: Москва не может застыть в XIX и даже XX веке, город должен жить и развиваться, и новая современная архитектура — непременное условие его развития. Любая из европейских столиц, да и любой миниатюрнейший средневековый городок, тщательно охраняет и капитализирует каждый свой старый камень, но только очень редкие и уникальные города вроде Венеции полностью запрещают новое строительство.

Кто в авангарде

У сосуществования нового и старого есть несколько опробованных путей.

Путь первый: новая архитектура — это авангардная, часто скандальная и не сразу принимаемая обществом "звездная" архитектура, архитектура как шоу, точечно встраиваемая в старый город. Возьмем Бильбао на севере Испании — пусть и столица провинции Бискайя, пусть и крупнейший город Страны Басков, но городок вполне себе средний, ничем особо не примечательный, небольшой (около 350 тыс. жителей), устаревше-индустриальный и на фоне соседних прославленных курортных Сан-Себастьяна и Сантандера совсем незнаменитый. Точнее, был незнаменитый, пока американец звезда Фрэнк Гери не построил там филиал Музея современного искусства Соломона Гуггенхайма в виде вороха титановых листков. Зачем в этом старом, вполне умиротворенном городе была нужна столь экстравагантная, броская архитектура? Чтобы вдохнуть в него новые силы, новую кровь. Сработало? Безусловно. Теперь Бильбао — центр международного туризма: за 2010 год музей в этом когда-то умиравшем городке принял почти 1 млн туристов и принес в казну более €26 млн. Вокруг музея кипит строительство: вслед за туристами приехал и большой бизнес. Метро в городе построил Норман Фостер. Аэропорт — Сантьяго Калатрава. По офисному небоскребу возводят Сезар Пелли и Арата Исодзаки. Заха Хадид застраивает целый остров. И даже вездесущий Филипп Старк здесь отметился: реконструировал винный склад XIX века, превратив его в культурно-развлекательный центр. Так что строительство авангардного музея было хорошо просчитанным маркетинговым ходом, который дал толчок не только культурному, но и экономическому развитию города.

И таких примеров по миру — тысячи. Вспомним хотя бы Лувр и стеклянную пирамиду у него во дворе, построенную американским архитектором Ио Минг Пеем. Пирамиду ругали, по поводу нее возмущались и сомневались, но сейчас Париж без нее нельзя уже себе и представить. Не благодаря ли этой громко обсуждавшейся реконструкции Лувр стал самым посещаемым музеем мира: ежегодное число его посетителей превысило 8 млн, тогда как вестибюль под пирамидой, законченный в 1993 году, рассчитан не более чем на 4 млн? Теперь архитектору Пею снова приходится думать над расширением и улучшением обслуживающих туристов музейных зон.

Париж вообще славен тем, что не боится архитектурных скандалов и смело доверяет самым модернистским архитекторам, своим и западным, строительство в центре города. Не будем уж поминать всуе Эйфелеву башню, но и в ХХ веке ни одна другая европейская столица не добилась такой интеграции современного и исторического. Что превратило Париж в главную точку притяжения для людей, интересующихся современной архитектурой, и не только для них. Лишь несколько примеров навскидку. Центр Жоржа Помпиду — Бобур — с его разноцветными трубами и застекленным эскалатором, идущими вдоль фасада вырос в самом центре города, рядом с кварталами Ле-Аль и Марэ, и с него началась звездная архитектурная карьера британца Ричарда Роджерса и итальянца Ренцо Пьяно. Самый прославленный архитектор Франции Жан Нувель сначала построил в Париже Фонд Картье — стеклянный параллелепипед с бамбуковым лесом внутри, потом Институт арабского мира с алюминиевыми панелями-диафгармами по всему фасаду, затем Музей Бранли с нанизанными на основной стеклянно-металлический корпус цветными кубиками.

В одну из достопримечательностей французской столицы превратились и "колонны Бюрена": 260 колонн разной высоты, облицованных белым и черным мрамором, были возведены французским художником-концептуалистом Даниэлем Бюреном во внутреннем дворе дворца Пале-Рояль, где жили сначала кардинал Ришелье, а потом Анна Австрийская, прямо через дорогу от Лувра. Установке колонн предшествовали два года споров среди архитекторов, искусствоведов, чиновников и рядовых граждан, но в итоге колонны стоят, и даже старожилы спрашивают туристов: "Видели колонны Бюрена? Нет? Обязательно посмотрите!"

В результате такой государственной политики в Париже выросли десятки современных зданий, в том числе в старых частях, в исторически высокочувствительном окружении, которое всегда расширялось только за счет стилистически соответствующей архитектуры. И это при том, что площадь города относительно небольшая — 105 кв. км (для сравнения: Лондон — 1530 кв. км, Рим — 1500 кв. км, Берлин — 891 кв. км), а плотность исторической застройки там, соответственно, достаточно высокая. Но каждое из построенных зданий если не шедевр, то, по крайней мере, образец хорошей архитектуры и по своему художественному уровню вполне равноценно историческому контексту. Также каждое из них является вкладом в продолжающуюся эволюцию города и подтверждением того, что в исторической среде возможно работать и средствами современной архитектуры.

Квартальная история

Другой путь мирного сосуществования нового и старого в исторических городах — не отдельными зданиями, а целыми кварталами. Там, где образуются свободные территории после вывода промышленных или других устаревших, потерявших свою функцию предприятий, где тем или иным образом в исторической застройке образовались незастроенные "проплешины" (такое бывает даже в старых городах — см. ниже), градоправители и градостроители прибегают к комплексной, цельной современной застройке. В том же Париже Елисейские Поля, пройдя через Триумфальную арку, через какое-то время упираются в другую арку — хайтековскую — в центре высотного квартала Дефанс. Там, кстати, среди офисных небоскребов нашлось место и для пяти жилых башен, в которых живут 20 тыс. человек. В Лондоне небоскребы дружно выросли в деловом Сити, а в остальных частях города доминируют скорее парки и скверы, чем башни. Еще более наглядный пример — Берлин, отстроенный заново после объединения Германии. Масштабные стройки на Потсдамерплац и Лейпцигерплац стали возможны, потому что были ликвидированы стена между Западным и Восточным Берлином и полоса отчуждения вокруг нее. Теперь там настоящий город XXI века, столица современной архитектуры, где поработали все ведущие архитекторы мира: Фрэнк Гери, Даниэль Либескинд, Питер Айзенман, Николас Гримшоу, Ренцо Пьяно, Ханс Холляйн и др. При этом старые берлинские кварталы — и совершенно французские на вид, и совершенно советские — никуда не делись, и в этом соседстве состоит особый шарм сегодняшней столицы объединенной Германии.

Одно в другом

Третий способ впустить новую архитектуру в исторические города — грамотная реконструкция, при которой старинные здания становятся частью современных, продолжаются в них. Новая постройка, как правило, делается из стекла и металла и зрительно воспринимается как более легкая, более нейтральная. За такими примерами тоже далеко ходить не надо. Так, в Берлине Норман Фостер реконструировал Рейхстаг и надстроил разрушенный в 1945 году купол. Купол стал смотровой площадкой, куда ежегодно поднимаются порядка 3 млн посетителей — и это вторая по популярности немецкая достопримечательность после Кельнского собора. При этом на стенах Рейхстага были сохранены надписи, сделанные советскими солдатами — это говорит об уровне реконструкции: здание не снесли и не построили заново из монолита и гипсокартона, как это принято в Москве, а именно реконструировали, бережно сохранив старое и смело добавив к нему новое.

В реконструированных зданиях отлично приживается и жилье — взять хотя бы распространенную западную практику переделывания бывших заводов и фабрик в жилые лофты, этому опыту уже с полвека будет, и он по-прежнему актуален. Запомнилась и реконструкция таких небанальных сооружений, как газгольдеры — над четырьмя гигантскими кирпичными башнями в Вене поработали Жан Нувель, компания Coop Himmelblau, Манфред Вехдорн и Вильгельм Хольцбауэр: каждому досталось по одному газгольдеру. На верхних этажах нового комплекса поместилось 615 современных квартир, средние этажи были отданы под офисы, в нижних расположились зал для общественных мероприятий на 3,5 тыс. человек, шопинг-молл, кинотеатр, детсад, школа, поликлиника и тому подобные учреждения. И теперь ни одна из газгольдерных башен не похожа на другую: у Нувеля — холодное стекло и игра с отражениями, у Вехдорна — внутренний сад и этажи террасами, у Хольцбауэра во внутренний двор выведены лестницы и лифты, а стены покрывают висячие сады.

В старом контексте

Принципиально иной подход — контекстуальный, когда новая застройка делается в первую очередь исходя из исторического контекста. Часто она просто сливается со старой, хотя это совсем не значит, что новые дома подделываются под старые, имитируют их. На самом деле никакой архаики, никаких фальшивок. Одни лишь соответствуют другим по пропорциям, высотности, отделке фасадов. Но если приглядеться, то детали в них упрощены, а материалы современны.

Так сделана, например, торгово-прогулочная улица Альров Мамилла в Иерусалиме, расположившаяся прямо под стенами старого города (архитектор Моше Сафди). По ней и не поймешь сразу, то ли это так отчистили и отмыли квартал столетней давности, то ли построили в таком ключе новый, современный. На самом деле часть домов, мостовые, переходы, лестницы построены с нуля, а старые дома, бывшие на этом месте, разобраны по кирпичикам и собраны заново, но уже с новой начинкой и даже иногда на новом месте. Но это — внимание! — все те же здания, буквально сложенные из тех же самых кирпичей. Их фасады снизу доверху испещрены цифрами, которыми нумеровали каждый камень, чтобы потом собрать все в том же порядке, что и было.

И наконец, безусловно, есть города или отдельные районы в городах, где новая застройка полностью исключена, когда целые кварталы застроены в одну эпоху и в одном стиле и любое вторжение эту целостность может нарушить. Например, Венеция: там памятниками архитектуры являются не отдельные здания, а город целиком, весь, до последнего камня. И государство, и закон эти камни тщательно охраняет — недаром посмотреть на них в город за год приезжают 3 млн туристов (при стотысячном населении). Никакого нового строительства в Венеции принципиально не ведется — например, появившийся около четырех лет назад новый мост от вокзала к автовокзалу — первый и единственный за 70 лет, и построившему его Сантьяго Калатраве развернуться особо не дали — мост скромен и незаметен, хотя автор его знаменит как раз виртуозными, незабываемого вида мостами. В принципе и в истории с петербургским "Охта-центром" ситуация похожая: в Санкт-Петербурге не только центральные старые кварталы, но и сам городской силуэт с его шпилями-доминантами является культурным феноменом и охраняется высотным регламентом.

Надо признать, что описанный западный опыт еще слишком абстрактен для нас, чтобы служить образцом для подражания. Он базируется на многолетней культурной традиции, святости частного права, в том числе на землю, и четкой правовой базе. На Западе никого не приходится убеждать, что культура и наследие бесценны и что исторические здания априори надо беречь. Но осознание этого не мешает появляться и современной архитектуре, не мешает городам развиваться, потому что города предназначены, чтобы в них жить, а не любоваться, и вопрос лишь в нахождении грамотного, разумного, уместного в каждом конкретном случае компромисса.

Ольга Косырева