Ай Вэйвэй

В Лондоне, Берлине и Нью-Йорке открылись выставки Ай Вэйвэя. Они стали частью мировой кампании в поддержку главного современного китайского художника, арестованного властями

Художники, галеристы, писатели, политики и люди на улицах требуют освобождения Ай Вэйвэя — пишут петиции и граффити, устраивают пикеты и перформансы. Самый известный художник современного Китая по-прежнему находится в заключении, и о его местонахождении ничего не известно. Это печальное положение — новая стадия в истории вражды Ай Вэйвэя с правительством, длящейся уже три года. Возникла она, конечно, не из-за искусства, а из-за общественной деятельности Ай Вэйвэя, которая началась с того, что он предпринял собственное расследование последствий сычуаньского землетрясения. До этого момента карьера художника удивляла на редкость гармоничным сочетанием вписанности в китайский истеблишмент и искреннего нонконформизма.

Пересказывая даже вкратце биографию Ай Вэйвэя, сложно удержаться от житийной тональности. Его репрессированный в конце 50-х отец, известный поэт-модернист и убежденнейший коммунист Ай Цин, пять лет чистил общественные сортиры и жил с женой и малолетним сыном в яслях — буквально как Святое семейство. Сына, Вэйвэя, он с модернистской иронией называет удвоенным иероглифом "нет еще". После родительской реабилитации и попыток устроиться в Китае Ай Вэйвэй уезжает на 12 лет в Нью-Йорк, познает там весь западный авангард, возвращается к больному отцу в Китай в 93-м году и в последующие 15 лет становится главным художником страны. За эти годы он устраивает запрещенные выставки и участвует в проектировании павильона пекинской Олимпиады, работает в построенной властями специально для него большой мастерской и видит, как эту мастерскую громят бульдозеры. С 2008 года главным его интересом становится Сычуань, он ищет пострадавшие семьи, вывешивает списки погибших и завязывает непрерывные утомительные тяжбы с властями.

Однако нынешнее возбуждение мирового арт-сообщества связано не только с правозащитной деятельностью Ай Вэйвэя и с его тяжелой ситуацией и даже не с тем волнующим фактом, что знаменитого художника могут преследовать по политическим соображениям и, значит, искусство все еще может кому-то угрожать. Ай Вэйвэй просится в иконы современного искусства не просто как мученик, это лишь одна сторона.

Ай Вэйвэй — один из немногих художников, возвращающих современное искусство к его корням, к героическому авангарду первой четверти XX века. Он разыгрывает в других декорациях дадаистские и конструктивистские практики так, что они вдруг обретают смысл не воспоминания, а живого жеста. Международная известность Ай Вэйвэя началась, кажется, с того, что он — как князь Мышкин — разбил вазу (серия фотографий "Роняя вазу династии Хань"). Древние сосуды стали одним из любимых его материалов: еще парочку он позже украсил логотипом кока-колы; на открывшейся только что лондонской выставке есть три десятка ваз, тоже проживших пару тысячелетий, покрашенных в веселенькие цвета строительной краской. Если верить художнику, он творчески воспроизводит агрессивное наплевательство по отношению к историческому наследию, на котором стоит современный Китай. Но помимо критического, есть еще один важный аспект: когда Вэйвэй портит свои вазы, мы не вспоминаем ностальгически о том, как Дюшан рисовал Джоконде усы, а удивляемся, что такая яркая профанация снова возможна. Такое же ощущение и от его неоконструктивистских инсталляций.

Если он и посылает иронические приветы своим любимым художникам (громоздит друг на друга сотню велосипедов в честь первого дюшановского реди-мейда или превращает татлинскую "Башню III Интернационала" в огромный фонарик), это скорее трепетное студенческое издевательство над учителями, чем над беспомощной отстраненной традицией.

Конструктивизм для Ай Вэйвэя — не только предмет визуальных отсылок. Большая часть его искусства основана на экспериментах с социальным строительством. Они есть в самых известных вэйвэевских проектах: в "Сказке", где материалом для работы служит недельный быт тысячи человек, в "Семенах подсолнуха", где ремесленники, изготавливавшие семена, и посетители выставки, взбивавшие их в фарфоровую пыль,— полноценные соавторы проекта. И даже в его правозащитной деятельности, построенной во многом на изобретательном вовлечении все большего количества людей — помощников, сочувствующих, случайных свидетелей, становящихся полноправными участниками действия.

В России преследование и исчезновение Ай Вэйвэя привлекло меньше внимания, чем по всему миру. У нас тем временем разворачивается своя история с группой "Война", нам не до чужого политического искусства. Между анархической русской группой и китайским художником есть важная разница. Ай Вэйвэй почти признает за китайским режимом право на существование, пытается жить по его формальным правилам и требовать от него того же, проповедует не революцию, а хорошо знакомое нам "жить не по лжи" — хотя в его случае, скорее всего, этот иероглиф означал бы одновременно что-нибудь обсценное. По одной из версий, поводом для ареста Ай Вэйвэя послужила фотография, на которой он — голый в прыжке прикрывает гениталии игрушечной ламой; иероглифы под ней можно прочитать двумя способами, один из них: "еб твою мать, ЦК компартии".

Когда видишь вроде бы архивное слово "диссидент", примененное к ироничному современному художнику, последователю дада, это чуточку смешно. Но Ай Вэйвэй — именно то. Все его издевательские отношения с китайскими властями — это классическое "соблюдайте свои законы".

Классическое диссидентство он превратил в радикальный жизнестроительный перформанс — с ерническим, безжалостно-творческим отношением ко всему. К лицемерной судебной системе, которую он допекает бесконечными запросами, к вечной слежке (в ответ на расставленные вокруг его дома камеры Ай Вэйвэй сам стал снимать каждый свой шаг), к дурацкой ситуации с "Твиттером" (официально запрещенным в Китае, но используемым там миллионами и долгое время бывшим главным средством связи Ай Вэйвэя с миром), к мастерским, от которых раз за разом ничего не остается, к собственному переносящему избиения симпатичному пухлому телу. Он соединяет изобретательность диссидента, думающего, как бы еще ущучить систему, с изобретательностью художника-акциониста, умеющего превратить каждый такой ход в остроумный и страшный жест.

У него получается то, что не очень удается "Войне". Ай Вэйвэй возвращает индивидуальному политическому жесту то же пропавшее звучание, что и омертвевшим практикам авангарда. И одно от другого, конечно же, неотделимо. Грубо говоря, Ай Вэйвэй бьет вазы потому же, почему его бьет полиция,— и отчасти эти действия наполняют смыслом друг друга.

Есть еще одна удивительная вещь. В истории с расследованием последствий сычуаньского землетрясения, со списками жертв, тасканием по судам, с осмысляющими этот опыт текстами и инсталляциями Ай Вэйвэй придумал, как сделать материалом искусства такую странную вещь, как "правда". Не право на независимое расследование, не память о погибших — вещи необходимейшие,— а именно "правду", такую в общем скомпрометированную, ненадежную вещь, в которую искусство привыкло верить примерно так же, как китайское правительство. И, может, именно этот опыт делает Ай Вэйвэя кем-то более важным, чем жертва борьбы за свободу художника в тоталитарном государстве.

Игорь Гулин

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран