В Центральном доме архитектора открылась выставка Галины Балашовой. Это первый в мире архитектор, проектировавший для космоса.
Жанр выставки настолько отличается от всего, что происходит в России в последнее десятилетие, что исключительно трудно найти интонацию ее описания. Более всего бы подошел очерк из журнала "Костер" или "Пионер", если бы приподнятую радость этих изданий можно было бы воспринимать прямо так, как написано.
На стенах висели тщательно вырисованные акварельные листы интерьеров космических кораблей. Такие, как в хороших детских книжках эпохи раннего космоса,— не когда он превратился в анилиновое пространство, по которому бегает малопонятная мразь с бластерами, а когда хороший, ответственный, но и озорной Ваня Иванов летит в космос, примерно застелив койку, сделав зарядку под приемник, отгладив пионерский галстук, ну и на всякий случай сунув в карман рогатку для борьбы с несправедливостью.
Шок — от того, что это все не занимательные картинки для советских отрочат, а реальные проекты, по которым строились советские корабли от "Восходов" до станции "Мир". Как-то казалось, что одно дело — детская чистота пионерии, и совсем другое — реальные объекты. Одни — порождение наивно-светлой советской души, другие — интеллектуальные капсулы, порожденные трагической судьбы академиками под недреманным оком ГБ. Не тут-то было. Галина Балашова проектировала советские спутники в шестидесятнической модной стилистике хрущевской квартиры — тут тебе и проект "серванта" (так и называется), и тумблеры с полукруглыми ручками, напоминающими дизайн советской стиральной машины "ЗИС" с автономной центрифугой. Так они и летали — с этой застеленной койкой и чем-то отчаянно напоминавшим радиоприемник для прослушивания "Пионерской зорьки".
Сценарий выставки виртуозно обыгрывал сочетание несочетаемого — детски-чистой ноты сознания тех, кто делал эти корабли, и несколько более умудренного сознания тех, кто умеет курировать, делать выставки, продавать события и произведения. То, что за наивностью одних стоит космическая интеллектуальная изощренность, а за опытностью других — несколько приземленное умение тереться среди себе подобных, придавало происходящему дополнительную пикантность.
Балашову открыл архитектурный критик Андрей Кафтанов, и это бесспорное достижение. Проекты советских космических кораблей тридцать лет пролежали у автора в серванте в пятиэтажке в Королеве, сначала под гнетом секретности, потом забвения. Господин Кафтанов случайно их увидел и мгновенно оценил, что это сокровище — первые архитектурные проекты в реальном космосе. Он нашел спонсоров для выставки в Швейцарии, потом организовал выставку в Москве, и можно не сомневаться, что впереди еще десяток подобных. Есть что показывать — эти листы в равной мере повергают в шок и нас, и иностранцев, для которых самым фантастическим оказывается, что проекты советских космических кораблей делались не на компьютерах, а вот так — вырисовывались акварелью. Есть что продавать — Балашова украшала интерьеры космических станций своими акварелями-пейзажами, чтобы космонавты не скучали, акварели улетали в космос и там сгорали, но она делала копии. Вы понимаете, авторские копии акварелей, которые улетели в Космос тогда, в 60-е,— сколько это стоит? Словом, фантастически успешный кураторский проект.
Прелесть в том, что сама Галина Балашова совершенно не подыгрывает этому сценарию, но скорее транслирует ту же чистоту интонации, которая в ее проектах. Как будто гриф секретности как-то законсервировал настроение наивной радости девушки эпохи "поцелуй меня, Юрочка Гагарин". Она должна держаться с монументальностью и величественностью звезды, какой-нибудь Захи Хадид,— не дешевые авангардные эксперименты, а первый архитектор, проектировавший космос, да еще женщина. Где восторженная толпа феминисток? Вместо этого она выходит к микрофону и удивленно начинает благодарить за всю эту славу, и объяснять, что главное тут инженеры, конструкторы, что архитектор был на подчиненных ролях, и спасибо тем, кто ее выучил, и Оленеву, и Шевердяеву, и кто с ней работал, и одной Танечке, и другой Танечке и так далее. И за всем этим вдруг ясно встает этот счастливый отдел 60-х, в закрытой зоне проектировавший эти аппараты, и веривший, что через двадцать лет наступит коммунизм, все улетят в Космос и будут жить там счастливо, как в новой квартире в пятиэтажке.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН