Корреспондент "Огонька" побывала в национальном парке "Мещера" — там, где горят лес и торфяники. Придет ли в этом году дым от них в большие города?
— Пожар, огонь!.. Что, интересно вам?..— Серега, водитель муромской пожарной машины, дразня, оттопыривает уши.— Треск слышите?
Я стою в эпицентре одного из 186 очагов природных пожаров, которые, по официальной сводке МЧС, возникли в России как раз накануне ее официального праздника — дня 12 июня. От корней сосен идет дым, а только что потушенные пни загораются снова. Тлеет лесная подстилка, пахнет русской баней.
— Думаете, от пожара треск? А вот я думаю, что у меня в животе. Две недели на тушенке! Сегодня должны были домой ехать — отвоевали свое. И вот тебе, домой.
Показывая, куда перетягивать пожарный рукав, Серега делает уйму лихих жестов и даже пританцовывает от нетерпения. Пожарным хочется домой — прочь из "сводного отряда" МЧС, который направили для помощи национальному парку "Мещера" во Владимирской области. Пять пожарных отрядов — из Владимира, Мурома и других городов — все 14 дней выезжали тушить лес и торф, теперь ждут сменщиков.
Тут же, в 76-м квартале мещерского леса, стоит дирекция парка. Ее сменить некому, разве что уволят. Поэтому "мещерские", не в пример отчаянно-веселым эмчеэсникам, угрюмы.
— У нас одна пожарная машина, один трактор. Правда, тракторист хороший, непьющий,— рассказывает о своих оперативных возможностях рослый и моложавый Сергей Теплухов, и.о. директора парка (прошлого директора пожары, как видно, подкосили).— Есть еще помпы, пилы — это понятно. И где-то 45 человек в штате. Ну а гектаров у нас, сами понимаете, 117 тысяч...
Мещерская пожарная машина тоже здесь, приехала первой. Вокруг нее суетятся работники парка. Непрофессиональные пожарные, они путаются в рукавах, крепежах и прочей фурнитуре.
— Дай мне наган!
— Это не пистолет, это называется по-научному ствол. Что вы как деревня.
— Я и говорю, наган. Мы лес тушим или разговоры разговариваем? — получив искомый конец рукава, местный работник еще долго смотрится в его жерло, ожидая подачи воды.
Лучи солнца уже почти не пробиваются к почерневшему дну сосняка, от едкого дыма у всех слезятся глаза. Тракторист — гордость директора — как раз заканчивает окапывать горящий участок леса. Муромская пожарная машина вылила всю воду и, потряхивая на кочках трехцветным флагом (в честь Дня России), выехала из дыма. Земля продолжает тлеть. Я топчу теплый пепел и в мыслях прикидываю, когда местный дым дойдет до Москвы.
Никто не крайний
Если жары не будет, может, и не дойдет. А если будет?
Кроме погоды надеяться, собственно, не на что. Леса уже горят, торфяники — тем более. По официальным сводкам, площадь природных пожаров, несмотря на все рапорты и телевизионный парад сил, в 3,3 раза превысила прошлогодние цифры. А кто их должен тушить — понятнее не стало.
Лесной кодекс, кажется, исповедует фатализм гоголевского Земляники: дерево — оно простое, если сгорит, то и так сгорит. Поэтому вся ответственность за противопожарное обустройство возложена на арендаторов или владельцев того или иного участка леса. С тушением пожаров то же самое: если земля в ведении Минприроды — за тушение отвечает оно, если Минобороны — это ведомство, если значится в Лесном фонде — региональные органы управления лесами. МЧС координирует общие действия, а также тушит все прочие территории. Работать эта многоуровневая схема не хочет вот уже второй год.
— Мы, получается, должны сами тушить 117 тысяч гектаров,— поясняет замдиректора национального парка "Мещера" Владимир Глуховский. Он стоит в дыму, надев солнцезащитные очки, радуясь, что можно излить душу журналистам.— Понятно, что только своими силами не справиться. Значит, надо заключать договоры, чтобы помогали другие организации. А кто у нас есть в округе? Ну, колхозы, строительные фирмы всякие. Договорились с ними, чтобы они — в случае чего — пригоняли трактора и машины. А вот МЧС после прошлого года с нами полноценный договор о пожарной охране заключать не решилось. Пообещали приезжать только в экстренных случаях. Боятся,— последнее слово Глуховский произносит тихо, шифруясь и от начальника, и от эмчеэсников.
Впрочем, экстренный здесь — каждый день, поэтому в мещерских дебрях спасатели застряли надолго. С воздуха им помогают самолеты ФГУ "Авиалесохрана". Они патрулируют местность и сообщают о фактах возгорания. Это государственное ведомство, кстати, на главной странице своего сайта вопреки всей субординации критикует Лесной кодекс и даже недвусмысленно угрожает: "Целостность некогда централизованной системы авиалесохраны оказалась нарушена, что неизбежно скажется на результатах ее работы". Я задумываюсь: что бы они делали — все наши пожарные службы,— будь в России хороший Лесной кодекс? Кто бы отвечал за огонь?
То, что проблема не в одном кодексе, уже очевидно. Например, Минприроды обещает выделить парку деньги на закупку новой техники: обещает, когда лес уже вовсю горит, а официальные лица еще весной отчитались, что на местах все есть. "На местах", между тем, нет очень многого и даже прямо необходимого — например, дорог.
Чтобы потушить пожар, нужно до него добраться. А что такое добраться до "76-го квартала леса", где самолет увидел огонь, не объяснить ни одному чиновнику. Мы, например, с госинспекторами полтора часа колесили на уазике Иваныча - сотрудника нацпарка. Проедем несколько метров, остановимся и принюхаемся: пахнет гарью или нет. Вот вам и GPS-навигация. Беспрерывно матерясь, Иваныч — нос крючком, белая панама на затылке — вел свое авто по краю пропасти, которую только законченный формалист может назвать дорожной колеей. Сквозь лобовое стекло виднелись каньоны и горные кряжи, а из-за тряски в салоне даже комары разбивались о стенки кабины. Пожарные, которые приезжают в такие места из города, часто застревают на полдороге. Вися под потолком уазика, оставалось признать: если мы не можем разобраться с тем, кто должен чинить дороги, куда уж нам замахиваться на тушение пожаров.
Выжженная земля
— Нет, здесь дороги еще ничего,— уверяет меня Анна Баскакова, волонтер "Гринписа России", когда я выгружаюсь на следующей остановке — торфяном поле. Передо мной снова пожар: насколько хватает глаз, инфернально чернеет земля, выпуская из недр коричневатый дым. Воздух тошнотворно-кислый — горит торф, желтые листья берез напоминают то ли об осени, то ли об экологической катастрофе.
Осторожно переступая (это вам не теплая лесная подстилка, здесь почва под ногами кое-где почти кипит), я добираюсь до места тушения. Анна — по будням сотрудник Департамента культуры Москвы, по выходным пожарный — вытирает лицо от слоя коричневой грязи.
— Вообще-то, согласно пожарной инструкции, женщины не должны подходить к кромке огня ближе, чем на 100 метров. Но на самом деле мы здесь как раз незаменимы. Тушение торфа очень напоминает вязание или вышивание крючком — так же монотонно. Смотрите сами,— Анна берет пожарный рукав, под напором подающий воду от мотопомпы, и направляет его в землю. Вырывается клуб пара. Просто лить воду бесполезно: чтобы торф потушить, нужно разбить его пласты. Поэтому мощной струей приходится не спеша взрыхлять слой за слоем — один квадратный метр почвы человек может "проливать" целый день. Оглядываясь по сторонам — дым повсюду,— я выдыхаю:
— Это никогда не кончить!
На одном пожаре, с разных сторон поля, работают одновременно сотрудники Национального парка, МЧС (отбивают огонь от леса), администрации Гусь-Хрустального и волонтеры "Гринписа". Последние выглядят самыми сосредоточенно-деловитыми. Несколько человек — юристы, физики, поэты, искусствоведы, психологи и архитекторы — под начальством сотрудника "Гринписа", руководителя противопожарной программы Григория Куксина отстаивают свой фрагмент поля с железным спокойствием. Они приехали из Москвы и уж точно знают, зачем работают в выходной день. План действий отточен с прошлого лета, зимой многие еще успели походить на специальные противопожарные курсы. Идейные, абсолютно чумазые и очень улыбчивые люди.
— Пожар нужно тушить, пока он помещается в кепке,— юрист "Гринписа" Михаил Крейндлин в доказательство слов снимает с головы прожженную кепочку, которой пару раз захватывал куски торфа, чтобы бросить их в воду.— Поэтому сейчас, в общем-то, момент упущен. Этот торф нужно было проливать, пока не ушла вода — ранней весной. Сейчас она стремительно убывает.
Администрация парка обводняла поле, но вырытые канавы, по словам гринписовцев, мало что дают: нет дренажа и вода не задерживается. Совсем недавно МЧС у границы с лесом соорудило канаву по всем правилам. К сожалению, талая вода с графиками министерств и ведомств не считается, и в долгожданный ирригационный объект зайдет не раньше следующей весны. Много пользы приносят обводные каналы дружины биофака МГУ и дружины охраны природы Владимира "Точка росы", понятно, правда, что на все поля их сил не хватит.
Температуры горящего торфа с лихвой хватает, чтобы прямо на поле вскипятить чайник
Фото: Максим Новиков, Коммерсантъ
Чтобы удержать пожар, поле окапывают, но какая-нибудь упавшая березка или подхваченный ветром кусочек торфа в любой момент могут перебросить пламя дальше. Когда земля на торфянике пышет жаром (гринписовцы прямо на ней кипятят чайник), даже воздух становится пожароопасным.
Сами поджигаем, сами тушим
— Но знаете, самовозгораний тут почти не бывает. Тихое место,— уверяет Владимир Глуховский.— А пожары случаются. Вывод? Поджигают местные.
Это кажется невероятным только на первый взгляд. В начале прошлого века писатель Андрей Белый, проехав по России, был поражен, что никто — несмотря на аресты и митинги — не замечает близкой политической катастрофы. Удивляясь спокойствию граждан, он решил, что "добрая половина обитателей глухой провинции — бессознательные буддисты". В этот раз, глядя, как человек окучивает картошку, когда дымок от лесного пожара уже чувствуется на его участке, я тоже удивлялась умиротворенной созерцательности местных. Проносящиеся пожарные машины вызывают не больше интереса, чем рейсовый автобус.
— Ничего страшного. Я же знаю, далеко горит. Бежать что ли, как на свадьбу? — и снова за тяпку.
С одной стороны, привыкли. С другой — для кого-то потенциальная опасность не так важна, как реальная выгода. Когда едешь в сторону Гусь-Хрустального, вдоль дороги (за вычетом рекламы хрусталя) попадаются два вида плакатов. Одни трогательно напоминают, что "Лес — это наше богатство", что "Мусор не гармонирует с природой", а также что "От лесных пожаров гибнут поселки". Другие предлагают сдать цветмет и лом. Последние презирают риторику, но выглядят убедительно: три огромные буквы "ЛОМ", а внизу — телефон.
— Здесь были торфоразработки, до сих пор осталась куча металла,— рассказывает госинспектор Юрий Телицын.— Но в траве, в молодой поросли его вообще не видно. Вот люди и научились: подожгут поле, потом осторожно пройдут и соберут урожай.
Лесам по традиции достается еще и от пикников. Жарить шашлык на торфянике — это такое особое, авантюрное развлечение.
Справедливости ради надо сказать, что ходят упорные слухи, будто в одном из близлежащих поселков — Уршельском — собирается дружина добровольных пожарных. Госинспекторы ворчат, что "видно, бомжи какие-то решили податься", а вот сотрудники "Гринписа" в народ верят. Им ли не знать, что если не верить в личную инициативу и добровольно взятую ответственность, остается только шаманить и заклинать дождь. Большинство населенных пунктов в России настолько отдалены от центров пожарной охраны, что рассчитывать могут только на собственные силы: те, кто это понял прошлым летом, уже закупили помпы и спецодежду, а кто не понял — к несчастью — еще могут убедиться в пользе такой предусмотрительности.
С пожаров добровольцы, сотрудники парка, спасатели возвращаются уже при видной луне. Вечерняя свежесть вдруг обнаруживает, как пахнет дымом моя одежда. На заборе рядом с базой, где ночует "Гринпис", с 1980-х годов осталась огромная надпись "Гласность".
— Это хорошо, что кто-то приезжает и смотрит, что делается,— указывает на забор Григорий Куксин.— А то кричишь: "Пожар, пожар!" — а никто не слышит.