Знай не "Наших"!

Корреспондент "Огонька" отправился на "Антиселигер" с той же, вероятно, целью, что и большинство его участников и гостей: узнать, можно ли в России быть против и при этом не считаться преступником

Андрей Архангельский

Если очень обобщенно определять тех, кто собрался у озера в Химкинском лесу, неподалеку от Вашутинского шоссе, то можно сказать, что это люди, которые хотели бы ходить на марши несогласных на Триумфальной площади, но боятся получить омоновской дубиной по башке и попасть в отделение милиции. Интеллигенты привыкли выражаться витиевато, но когда они говорят: "Не хожу, потому что это бессмысленно", то имеют в виду то самое: не хотят получить дубиной. Собственно, на "Антиселигер" ехали примерно с таким чувством: что надо же наконец что-то сделать для гражданского общества, но так, чтобы при этом не остаться инвалидом. И хотя на въезде в лес — три автобуса с ОМОНом и бронемашина, а в самом лагере — милицейский газик, люди, демонстрируя миролюбие, сами заговаривают с милиционерами, благодарят "за интересный разговор", приглашают к чаю. "У вас сейчас переаттестация из милиции в полицию",— сочувственно говорю майору. "Да,— неожиданно ответил он.— Нам трудно. Но генералам еще труднее, потому что их лично президент аттестует и смотрит их декларации о доходах, а там..." — майор по-военному четко обрывает фразу; заметно, что он хорошо контролирует себя и знает, где остановиться. Но, с другой стороны, все это он нам почему-то именно здесь, в этом лесу говорит.

Здороваются "на входе в лес" с дюжими офицерами-омоновцами ("Как пройти, э-э-э...господа, не подскажете..." — "Мы не господа, мы товарищи" — но дорогу показывают). Прикиньте, братцы, мне омоновец показал дорогу на "Антиселигер". Растет общий восторг — что это же мы сами, значит, типа, мы сила!

Название мероприятия объясняет, как причудливо устроено гражданское общество в России. С одной стороны, судя по приставке "анти-", это явный вызов некоему провластному мероприятию — сурковскому, как его называют, "Селигеру". С другой стороны, кощунственным образом получается, что самим фактом существования мероприятие также обязано господину Суркову. Когда я делюсь со знакомым политологом удивлением, какие, мол, тут менты вежливые, он пренебрежительно машет рукой: "Просто Михаил Федотов (глава Совета по развитию гражданского общества и правам человека при президенте РФ.— "О") позвонил Суркову, попросил, чтобы не мешали "Антиселигер" проводить, а Сурков ответил: "Па-а-ажалста!", вот поэтому "они" такие предупредительные". "На Триумфальной, допустим, понятно, зачем и куда разгонять — философствует коллега, написавший о разгонах митингов десяток репортажей.— А тут,— он широким жестом обводит рукой лес и поле,— ну куда тут разгонять?.."

Итак, этой свободой мы также обязаны власти; но, все-таки можно сказать, что мы сами себе все это разрешили. Как говорится, двойственное чувство. Всем хочется думать, что с появлением этого лагеря откроется какая-то новая страница демократии. Бывалые, однако, отмечают: пришли в основном те же, что обычно ходят на митинги и акции, в народе называемые "демшизой": "И получается, что это мы, по сути, сами себя развлекаем".

Нужно признать, что лица в основном приятные; однако обобщить их никак не получается, что объяснимо. Потому что, например, если сказать "путинский электорат" — то сразу представляешь себе завод или фабрику, большой коллектив, где все немного похожи друг на друга. А здесь сложнее. Конечно, блогеры, конечно, студенты и средний класс; но также нацболы, социалисты, экологи, правозащитники, пиратская партия России; а еще — либеральные старухи и старик без передних зубов, с наградами, который нараспев читает стихи — про Чирикову, про Химкинский лес, в духе булгаковского Ивана Бездомного: "Просеки, как ленты,— где же документы?.. Что ОМОНа вихри — когда Божий суд!.."

...Это напоминает, конечно, гайд-парки, которые стихийно складывались в перестройку в крупных советских городах. Все так же, как и 25 лет назад: на деревьях фотографии и документы, раздают майки, газеты и листовки. Про себя думаешь с тоской, что визуально либерализм с тех пор не изменился и что он по-прежнему какой-то провинциальный, доморощенный, не приобрел лоска за эти годы; осталось в нем что-то слезливое, жалкое. Но, говоришь себе, хотел же "гражданского общества", чего же тебе еще надо, собака?..

Выступающие — главное кушанье "Антиселигера". Вот стоит очередной трибун и кроет и Путина, и Медведева, и "Единую Россию", а рядом, в двух шагах, сидит милиционер на бревнышке и даже ухом не ведет. Видно, что когда им никто не приказывает мочить, то им все эти слова глубоко по фигу. Но важен "Антиселигер", понимаешь, в конечном счете именно этим он приучает к тому, что можно быть против и при этом не чувствовать себя врагом. И те, кто должен был бы тебя окорачивать, думают примерно то же самое.

Главный герой всех дней тут, конечно, Навальный. "Навальный — это Ельцин сегодня" — так тут и думают, и говорят, только в отличие от Б.Н. Навальный вышел не из кандидатов в Политбюро, а из народа. Это имеет свои минусы: Навальный хорошо понимает, что на "Антиселигере" его национализм — слабое место. Как ни назови: "цивилизованный, умеренный, здоровый",— ни само слово, ни его носитель доверия у начитанных интеллигентов не вызывает. "Знаешь, как говорят умеренные? — спросила меня как-то коллега.— Мы не националисты — мы просто хачей не любим". Конечно, Навальный говорит, что слово не виновато, а виноваты скинхеды, "...в то время как 90 процентов националистов — нормальные люди". В общем, он тут — герой с оговоркой, но половина из 300 собравшихся противоречий между демократией и национализмом не видят — и аплодируют. Потом Навального еще окружит возле стендов "РосПила" плотная толпа: слушают, отходят, задают вопросы, очень уважительно благодарят, фотографируются. Многим хочется верить, что национализм Навального не опасен. Люди всегда верят в хорошее, тем более что Навальный очень располагает. Взгляд прямой, открытый. Говорит какие-то откровенные вещи: да, я знаю, что сейчас я на волне, но потом людям это надоест. Да, я знаю, что моя узнаваемость по стране — 2 процента и связана только с интернетом, а в провинции люди ничего не знают. Я не устал, потому что мне нравится то, чем я занимаюсь. Наконец его отпускают. Знакомые журналисты кричат ему: "Эй, Навальный, станешь президентом — не забудь нас!" "А-а-а, продажная пресса! Уж вас-то я первых... К стенке..." — шутит он в ответ.

Или вот, допустим, лидер АКМ (Авангард красной молодежи) Сергей Удальцов. Читаешь обычно в газете: "Удальцов арестован на трое суток, на пять суток" — а тут он ходит спокойно и никто его не трогает. "Где Удальцов?" — "Удальцов играет в футбол". Подошел, познакомился. Вежлив. (Он, говорят, даже с милицией вежлив.) И тоже хорошо понимает, насколько абсурдным может показаться его поведение со стороны: выходить каждый раз на митинг, чтобы немедленно быть арестованным. Но кое-чего они своими выступлениями все-таки добились. "Например, раньше нас затаскивали в автобус и просто били. А теперь тащат, конечно, но уже никакого рукоприкладства. Поскольку во всех отделениях нас уже знают, относятся с уважением. В милиции бывают, конечно, идейные, но таких мало. В основном, я думаю, они втайне если не сочувствуют, то уважают нас". Не производит впечатления пламенного революционера: "Я против крайностей в любых делах". "Ну а как же,— говорю,— ведь коммунизм закончился ГУЛАГом". "Ну,— говорит,— коммунисты давно уже другие. Мы же не догматики. Не собираемся повторять ошибок прошлого".

Ни о каком либерализме нельзя было бы говорить, если бы в лагере были только либералы. Но в качестве наблюдателей тут были представители движения "Наши", а Александр Белов, бывший лидер ДПНИ, даже имел возможность выступить, правда, коротко. "Но вы ведь боретесь за чистоту крови?" — старались вызвать на откровенность. Белов, прекрасно понимая, где находится, отшучивался: "Да, я за чистоту крови — от СПИДа, от наркотиков". Призвал в конце брать пример с Кадырова — рожать детей, не меньше трех: "У меня двое". Два мужика в толпе обсуждали, видимо, самого Белова: "Какая-то азиатская примесь крови есть. Армянская, что-то вроде того".

Видимо, если бы я побеседовал с Беловым-Поткиным, то он тоже убеждал бы меня, что его национализм не имеет ничего общего с тем самым, и что сейчас все не так, как раньше, и никто не призывает к погромам, просто выгнать всех че... то есть, установить визовый режим для приезжих с юга (тот же тезис и у Навального. Кстати, Белов внимательно слушал выступление Навального, а Навальный крикнул в шутку: "Вот и Белов здесь, слава России, Саша!", и все засмеялись). Но надо отметить, что никто из выступавших не пытался использовать трибуну "Антиселигера" для лобовой пропаганды — все хорошо понимали, что нельзя рубить одинокий сук свободы, который внезапно прикрутили сбоку от вертикали. И получилось вот что в результате: если дать людям право свободно высказывать свои мнения и слышать в ответ чужие — все жуткие и непримиримые, казалось бы, противоречия как-то сглаживаются, в результате все ведут себя прилично, пока, по крайней мере. "Антиселигер" — это история о том, что общество само, без ОМОНа, способно гасить собственный же радикализм.

На меня лично самое сильное впечатление произвел Егор Бычков — тот, который организовал в Нижнем Тагиле "Город без наркотиков" и лечил наркоманов, пока ему не дали два года условно (судимость недавно сняли). Бычков очень спокойный, похож на Максима из известной трилогии. "Государство сегодня на стороне наркоманов,— говорит он.— Чиновники, милиция, судьи и наркоторговцы могут сегодня пожать друг другу руки. Они делают одно дело". Он прирожденный трибун и общественный лидер — ни грамма позерства, бравады. Отвечает на вопросы так, словно родился в семье английского пэра. При том, конечно, что человек повидал виды. Ему активно оппонировало некое московское лобби: две девочки в панамах и двое расхристанных юношей — они были за сознательный выбор, а стало быть, за легализацию легких наркотиков. "От травки ничего не бывает. За нее человек не пойдет убивать",— девушка явно ощущала поддержку молодого гражданского общества. "Что значит — легкие наркотики? Не бывает никаких легких наркотиков. Мы вот проводим опрос наркоманов,— отвечал Бычков.— 90 процентов героиновых наркоманов начинали с легких наркотиков". — "Но опыт Голландии... Но воздействие... Но ученые доказали..." Бычков с какой-то саркастической улыбкой все это слушал. "А вы знаете, как гашиш попадает в Россию? Его перевозят в ж...пах таджиков. Они глотают и перевозят". Лицо девочки-одувана подернулось легкой досадой.

В глазах Бычкова читалось: ни вы, ребята, ни ваши голландские друзья, ни ваши британские ученые не видели нижнетагильских наркоманов — а я видел.

И благодаря ему я тоже как бы слегка увидел. Заглянул в Нижний Тагил, как в бездну. "А мы тут еще на что-то жалуемся",— не хотел, но невольно именно так и подумал.