Смесь веселья и тоски - национальный рецепт спасения. Или забвения?
Кто бывал в дорогих и престижных ночных клубах Москвы, никогда не забудет той неповторимой атмосферы гульбы и тоски, которая создает метафизический эффект. Прорвавшись сквозь кордон охранников, одетых в черные погребальные одежды привратников запредельного мира, ты оказываешься в царстве, где все позволено и одновременно ничего не разрешено. Строгий регламент запрещает тебе совершать какие-либо агрессивные действия, но подтаявшая среда удовольствия зовет тебя к нарушению всяческих норм. В отличие от любых других международных ночных клубов, за исключением амстердамских гей-заведений с черными комнатами востребованного разврата, московский ночной клуб призывает тебя к максимальному развлечению. Не танцы ради танцев, не барная стойка ради выпивки, не случайные знакомства ради знакомств, а стахановское перевыполнение плана по всем статьям гульбы, вплоть до полного безумия и забытья. Девки в максимально коротких мини-юбках с пьяными визгами, потные от танцев и коктейлей, утрамбовываются в твоем подсознании, лезут на поверхность и развозятся по саунам, дачам, берлогам и логовам. Это важнее, чем работа, семья, рассудок и жизненная стратегия. Гульба — это самое важное занятие, которое достойно пересказа и зависти.
По примеру клубов-законодателей работает вся развлекательная индустрия нашего общества. Отличие только в качестве ассортимента. Смесь веселья и тоски — это национальный коктейль язычества и христианства, вакханалии и покаяния. Левая рука хватает девок за задницу, правая не забывает, в конце концов, перекреститься. Веселье и тоска — это не примирение религиозных противоречий, а их волнующее душу столкновение. Мы не изжили древних обрядов язычества, мы все по-прежнему с похотью и визгом прыгаем через костер и гордимся реальными или вымышленными авантюрами великого блуда. Целомудрие рассматривается как фригидность, сдержанность — как импотенция. Но тоска зарождается в самом угаре веселья, она гложет человека необъяснимыми угрызениями, что превращает гульбу в настоящую драму жизни.
Даже те, что никогда не гуляли по-крупному, таят эти возможности в своем нутре и содрогаются от земных и низменных желаний. Мы никогда не нашли в своей жизни золотой середины — она нам кажется мещанской отрыжкой. Олигархи, политики, режиссеры, музыканты, правозащитники, силовики — все слои нашего общества охвачены языческой волей к удовольствию. Со временем, перебесившись, эта страсть выражается в удовлетворении тщеславия, строительстве замков на песке или на самом деле. Потаенная, наглая и одновременно стыдящаяся себя мечта о роскоши — это тоже наше неизбывное язычество. А ненависть к тем, кто реализовал свое язычество в жизни,— это тоже черта язычества. Христианство часто оказывается только скорлупой, которую разрывает наш ненасытный дух бесшабашной радости. В других странах нам быстро становится скучно. На Западе нет этого пламени язычества. Оно там под запретом морального воспитания, которое складывалось веками, просвещения и основ христианского поведения, даже если христианство превратилось только в инерцию. Мы живем в стране удивительно подвижной морали, которой нет ни на запад, ни на восток от нас. Мы глубоко аморальны, мы готовы к кромешному самооправданию, и наша тоска — тоска по идеалу, которого мы не достигли. Но его и нельзя достичь. Он — схоластически продукт нашего запоздалого покаяния, и наше христианство живет в наших крокодильих слезах.
Чтобы совладать с нашим вечным разрывом души, мы ищем не работы, не личной ответственности, а забвенья. Мы идем в ночные клубы, на дискотеки, танцплощадки, на гульбу в общежитиях как на главную стройку нашей жизни.
У нас нет терпения и сил себя перестроить. Нам страшно, когда совесть спит, нам страшно, когда она проснется.