В Мариинском театре прошла премьера "Щелкунчика" в постановке художника Михаила Шемякина и хореографа Кирилла Симонова.
Перед премьерой только и говорили о "сумасшествии в пределах разумного", которое Мариинка собирается учинить в "Щелкунчике". Попутно гадая, где эти самые пределы могут проходить. По-всякому выходило черт знает что: просто дух захватывало. Тем удивительнее было на премьере констатировать совершенную безобидность и благонамеренность сделанного.
Несколько лет назад в питерском Манеже развернули большую экспозицию художника Шемякина. Почти все, что ныне вошло в "Щелкунчик" — мясные туши, крысиные морды, там было. Теперь туши повисли на кухне советника Штальбаума, туши как туши. Крысиные морды похожи на длинноносые венецианские маски, крысы как крысы. Взрослые кривляются, Маша поэтически страдает, игрушечные солдатики маршируют. Интенсивные анилиновые цвета. Во втором акте — с упором на веселенькое сочетание розового и зеленого. На стенах, колоннах и завитушках висят капли, ползают мухи и осы, намекая, что вся эта пластмасса съедобна.
Маша (Наталья Сологуб) с Щелкунчиком прилетают в дедушкином башмаке на дивертисмент. Поскольку ожидаются танцы, пластичного Кирилла Симонова, изображавшего Щелкунчика в первом акте, под маской меняют на вышколенного принца Андриана Фадеева: новый Щелкунчик, приземлившись, ступает по сцене так, будто его сильно укачало в ненадежном башмаке. Но танцует чисто.
Танцевальный рельеф нового "Щелкунчика" вообще вполне предсказуем. В первом акте, закручивая кухонную суету, закатывая рождественскую вечеринку, сталкивая в игрушечном бое мышей и солдатиков, Кирилл Симонов еще смог худо-бедно удержать зрелище на плаву. Но во втором акте по воле композитора начались собственно танцы: характерный дивертисмент, большой кордебалетный вальс и pas de deux. Как ни напрягался хореограф, в каждом пассаже билась одна мысль: только бы ночь простоять и день продержаться — ремесла не хватает, времени не хватает, репетиций не хватает, а деваться некуда. Исполнители барахтались как могли. Сами по себе существовали в спектакле только двое: мим Антон Адасинский, специально приглашенный на роль Дроссельмейера, и Дарья Павленко, которой, ввиду малой творческой активности коллег, достались две партии сразу — Королевы снежинок и женщины-змеи в восточном танце. Горбун с голым черепом и фантастической пластикой, очевидно, сам выстроил себе рисунок роли. А Дарья Павленко умудрялась проживать предложенные немудрящие танцы так интенсивно, как это могут только одаренные русские солистки, не избалованные современной хореографией.
"Щелкунчик" — самое крупное недоразумение в фонде шедевров. Его ставили многие, провалили все. Судьба спектакля не задалась с самого начала. Затея принадлежала Мариусу Петипа. Россия тогда резко развернула внешнюю политику в сторону Франции, и ловкий Петипа, спеша за требованиями времени, решил отметить "Щелкунчиком" столетие Великой французской революции. Напихал в сценарий революционные гимны, танцы черни, палящие пушки, удары картечи и сделал папашу Клары и Фрица Председателем. Но вскоре его то ли спугнули, то ли он остыл сам: написал благонравный сценарий с елкой, феей Драже, розовыми морями и кисельными берегами — по сказке даже не Гофмана, а Дюма. И, не раздумывая, спихнул опостылевшую постановку своему помощнику Льву Иванову. Музыку заказали Чайковскому. "Щелкунчик" угодил между "Пиковой дамой" и Шестой симфонией. Как отнесся композитор, выяснявший в музыке свои отношения с фатумом и смертью, к карамельному великолепию Конфитюренбурга, легко догадаться. Согласился — вспоминая недавнюю удачу "Спящей красавицы". Но написал о своем. Посреди безмятежного Вальса цветов его вдруг скручивала смертельная тоска, вальсирующих снежинок душила ледяная ярость, в любовном адажио разверзалась бездна. Лев Иванов заткнул уши и поставил сказку (которая провалилась).
Эта головная боль терзает хореографов по сей день. Про что ставить: про приключения Маши и Щелкунчика или про Чайковского? про смерть или про шоколад? А если про смерть, то куда девать шоколад, тонны шоколада? А если закатить кондитерскую феерию, как предписано Петипа, то игнорировать гениальную музыку? В Советском Союзе ставить про смерть, понятно, не рисковали. Пытались атаковать "Щелкунчик" со стороны Гофмана (Федор Лопухов). Узнав про черновые пушки и карманьолу, напрасно подозревали в Петипа бессознательного революционера-террориста (тот же Лопухов). Бесхитростно отыгрывали сладкую сказку (Василий Вайнонен). Рассказывали о драме взросления (Юрий Григорович). Устами Лопухова говорил балетный авангард 1920-х. Вайнонен ответствовал от хореодрамы 1930-1950-х. В лице Григоровича по поводу "Щелкунчика" высказались симфонисты, стартовавшие в 1960-е. В наиболее трагичные моменты музыки Григорович постарался максимально самоустраниться: герои просто "не мешали" высказаться композитору. Такова последняя значительная русская интерпретация "Щелкунчика". За границей тоже ставили сказки (Джордж Баланчин и Ролан Пети, Roland Petit), погружались в мутный психоанализ (Морис Бежар, Maurice Bejart). В начале 1990-х американец Марк Моррис (Mark Morris) торопливо вывернул "Щелкунчика" наизнанку — во вкусе нашумевших операций, проделанных над академической классикой Матсом Эком (Mats Ek): видимо, пока за дело не успел взяться сам Эк. На сцене носили узкие пиджаки, надирались и танцевали рок-н-ролл. Моррис назвал свой спектакль "Крепкий орешек", не столько имея в виду одноименный боевик, сколько честно признаваясь в собственном фиаско и призывая не искать в спектакле ничего, кроме веселого прикола.
Рассказать эти предварительные вещи необходимо, чтобы понять, что именно обещали сделать со "Щелкунчиком" в Мариинке, упоминая о пиетете перед Чайковским (и Гофманом, добавлял художник Шемякин). Зря упоминая, потому что только даром запутали публику. В вековую битву хореографов-титанов с богом-композитором Мариинка ввязываться не стала. Ситуация гораздо проще. Большую часть сезона театр гастролирует. Театр, подчеркнем, русский, поэтому хотят от него прежде всего чего-нибудь "русского": на пуантах, в пачках, желательно под Чайковского. "Щелкунчик" заказывают часто. Долгие годы возили спектакль Вайнонена. Потом он приелся. Театр был вынужден сделать качественный новый спектакль, не распугав консервативных зарубежных ценителей "русского балета". Это заранее поставило предел выдумкам приглашенного Михаила Шемякина, автора визуальной концепции, и позволило свободно поменять хореографа за считанные месяцы до премьеры. Удались танцы или нет, блещут ли оригинальностью и смелостью мысли, неважно. А что не цепляют взгляд, это даже к лучшему. Роль броской упаковки должна была сыграть сценография. Так и вышло. Тень же раздираемого трагедиями Чайковского потревожил только оркестр под управлением Валерия Гергиева.
Ругаться глупо: "Щелкунчиком" Мариинский театр заявил новую репертуарную стратегию, и стратегия эта не предполагает сосредоточенных и многолетних усилий над каким-нибудь нетленным вкладом в золотой фонд. Глобальные претензии исключены. Поставили, продали, обкатали на гастролях, истрепали, поставили новый — подобный цикл, скорее всего, займет несколько лет. А затем станет привычным, регулярным и деловитым, как ремонт квартиры. Что отнюдь не исключает того, что, перелопатив гору мусора, между делом удастся однажды изваять шедевр.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург