Призер Каннского фестиваля "Ариранг" Ким Ки Дука — фильм о попытках справиться с личным кризисом — может быть не допущен к прокату на родине режиссера. "Огонек" встретился с виновником скандала
"Ариранг" — название корейской народной песни, которая исполняется в моменты грусти и разочарования. Именно оно надолго овладело режиссером Ким Ки Дуком: ощутив неспособность реализовать себя в работе, он решил заснять свое одинокое существование на камеру.
На большом экране мелькают шокирующие интимностью кадры: режиссер напивается, ругается, поет, плачет и даже справляет нужду.
Фильм уже показали на фестивалях в Мюнхене и Карловых Варах, а Италия и Япония приобрели права на его прокат. Однако у продюсеров есть подозрения, что в самой Южной Корее фильм вряд ли покажут: кадры, в которых пьяный режиссер ругает правительство, вызвали недовольство. Также прокату, по слухам, противится и местная киноиндустрия, которая предпочитает развлекательное кино.
Сейчас Ким Ки Дук путешествует по Европе; он согласился ответить на вопросы нашего корреспондента.
— Ваша лента полна интимных признаний. Когда вы начали снимать фильм, планировали показать его зрителю?
Живопись, револьвер и домашние тапочки — герои личной документальной драмы корейского режиссера
— Камеру я поместил в доме после того, когда у меня сложилось впечатление, что мне она больше уже не понадобится. После ряда разочарований и неудач я долго не решался возвращаться к работе, пока, наконец, не решил прибегнуть к насильственному методу — сделать документацию о себе самом. Я хотел проанализировать свои будни: как живу, что чувствую, чем занимаюсь. Как и во всех своих проектах, я редко начинаю работать, планируя далеко наперед. Меня больше привлекает поэтапный подход. Сначала я снимаю, потом монтирую и так далее. Во время работы мне иногда приходили мысли о том, что неплохо бы показать свои кадры ближайшим друзьям, узнать их мнение о себе, но я никогда не планировал вынести эту съемку на суд широкой публики. Когда же возникла идея о большом экране, то я подумал, что голая документация может быстро наскучить зрителю. Поэтому я решил создать несколько образов Ким Ки Дука — уверенного в себе, одинокого и страдающего, а также его тени — и заставил их вести между собой разговор.
— Какой же из трех Ким Ки Дуков вам ближе?
— Каждый человек совмещает в себе несколько образов. Все они гармонично сосуществуют, несмотря на их абсолютную разность. Поэтому часто у разных людей составляется различное мнение об одном и том же человеке. Я не ставлю перед собой задачи поведать одну-единственную истину, я люблю жизнь в ее многозначительности.
— Вы сначала старательно мастерите пистолет, потом отправляетесь в путь, заходите в какие-то помещения, и оттуда раздаются выстрелы. При этом людей поблизости вообще не было. Что означали ваши действия?
Живопись, револьвер и домашние тапочки — герои личной документальной драмы корейского режиссера
— Мои выстрелы имели символистическое значение. Меня мучили три проблемы. Первая касалась лично меня, моего творчества и кризиса. Вторая была связана с обществом, его деградацией, истреблением природы и ее ресурсов. Третья — с людьми, знакомыми, коллегами. Тремя выстрелами я как бы убил свои проблемы, и они покинули меня. Я не единственный режиссер, который переживает творческий кризис, но, вероятно, у меня особый способ выхода из ситуации. Им я хотел поделиться с другими, надеюсь, что он если не вдохновит, то вызовет сочувствие или понимание.
— На пистолете, которым вы убивали свои неприятности, красовалась фигурка Будды. Какая связь между этим символом на пистолете и религией?
— Фигурка Будды заключает в себе иронию по отношению к тому, что происходит в современном мире, где вера сосуществует с насилием. Вообще, религия не связана для меня с конкретным образом, с определенным храмом или Священным писанием. Религия — это наши принципы, как мы живем и относимся к другим людям, что чувствуем. Религия — в природе, которая нас окружает.
— Когда камера фиксирует вас в повседневности, то, кроме кошки, вокруг нет ни одной живой души. Ваши дни проходят в будничных заботах, но обращает внимание тот факт, что вы много и охотно мастерите. Кроме пистолета вы еще и кофеварку делаете. Лечите кризис физическим трудом?
— Я не делю труд на умственный и физический. Для меня и то, и другое является работой. До съемок я работал на фабрике. А не так давно я сам построил себе дом. Я нахожу удовольствие во всех видах деятельности. Когда дети появляются на свет, у них практически одни и те же навыки, одинаковая моторика и способности. По мере взросления мы начинаем делиться на классы, социальные уровни, на тех, кто работает физически или умственно. Считаю это неправильным. Уважения и внимания заслуживает любая работа и каждый человек. А что касается одиночества, у меня и другие фильмы были не очень многословными. Я вообще предпочитаю тишину диалогу. Иногда молчание может скорее разрешить проблему, чем ее бурное обсуждение.
— Ваш фильм уже показали на нескольких европейских фестивалях. В Корее он еще не выходил. Какую реакцию ожидаете там?
— Об этом я еще не задумывался, как и не ожидал того, что фильм пригласят на международные фестивали. Поскольку картину показали в Канне, она уже привлекла внимание мировой общественности, а также некоторых моих соотечественников. Некоторым кажется, что фильм станет бомбой замедленного действия, поскольку он затрагивает некоторые важные проблемы, например внутреннюю политику или развитие местного кинобизнеса. Однако мои коллеги преувеличивают. Темы развития корейского общества и киноиндустрии занимают лишь несколько минут во всей картине, и не пойму, почему именно эти минуты привлекли внимание и даже спровоцировали политический конфликт. Жаль, что другие вопросы, которые были важны для меня, например отношение человека к природе, гуманизм и общество, заслужили так мало внимания этих людей. Меня не интересует реакция зрителей в Корее. Нашему обществу уже давно необходимы изменения, и если они вообще наступят, то я хочу внести в это свой вклад.
— Тем не менее, не верится, что вы совершенно равнодушны к тому, как примут ваши откровения на экране...
— Когда показывают мой фильм, я чувствую себя беззащитным и раздетым. Поэтому во время просмотра ухожу из зрительного зала, чтобы даже не думать о том, какие чувства вызовут мои откровения у зрителей. Хотя, с другой стороны, я верен принципу, что если фильм вышел на экран, то он меня "покинул", а значит, перешел в "собственность" публики. Что зритель решит почерпнуть из него, меня уже не касается. В этот момент я обдумываю свой следующий проект.
— И какой будет следующий?
— Пока не хочу разглашать тайну, но чувствую в себе прилив новых сил и окончание творческой блокады.
— У кино, как вам кажется, должна оставаться социальная функция?
— На этот вопрос вам никто не сможет ответить однозначно. Ответ будет варьироваться от континента к континенту. В Азии, в частности в Корее, фильмы играют педагогическую роль, с их помощью мы пытаемся осознать человеческое общество и его механизмы. Американская киноиндустрия напоминает мне орудие, с помощью которого они атакуют мир. Поэтому зрители многих стран находятся под сильным влиянием США, поскольку постоянно "потребляют" их кинематограф. Со своей стороны, сожалею, если кинематограф будет лишь развлекать. Мне бы хотелось, чтобы кино стало зеркалом, в котором отразилась бы наша реальность.