"НКВД перекричал гестапо"

В России выходит журнальная версия нового романа украинского писателя Оксаны Забужко "Музей заброшенных секретов". "Огонек" поговорил с...

Отечественному читателю Оксана Забужко известна прежде всего благодаря повести "Полевые исследования украинского секса", неистовому национально-гендерному манифесту середины 1990-х годов (книга, которая принесла Оксане Забужко славу, а современную украинскую литературу вывела на международный уровень.— "О"). Прочитав русский перевод этой книги, критик Лев Данилкин назвал писательницу "Солженицыным в юбке", определил ее прозу как "нервно-паралитическую" и предрек, что сто лет спустя вся Украина будет заставлена памятниками Забужко.

После "Музея заброшенных секретов" это предсказание выглядит еще более резонным. Действие 830-страничного романа растягивается более чем на полсотни лет. Два его главных центра тяжести — современность, канун оранжевой революции, и середина 1940-х, борьба западноукраинских повстанцев против захватчиков — сначала немецких, потом советских.

На Украине к роману отнеслись неоднозначно. Критики отмечали его неоправданное многословие, подчеркнутую идеологичность, чрезмерную сентиментальность. Ведущий украинский общественно-политический журнал "Корреспондент" назвал "Музей" лучшей книгой 2010 года, однако престижная премия "Книга года Би-би-си" предпочла этому роману Забужко "Ворошиловград" Сергея Жадана. Со времен "Полевых исследований..." Забужко не стала ни терпимей к оппонентам, ни скромнее в высказываниях, ни мягче в формулировках. Разговор о романе неизбежно свернул в сторону политики: все дороги в Киеве по-прежнему ведут именно к ней.

— Вы контролируете работу над русским переводом вашей книги?

— У переводчика Елены Мариничевой замечательное языковое чутье. Безусловно, мы сотрудничаем, это предусмотрено контрактом, но не мне ей, исконно русскому человеку с волжскими корнями, давать рекомендации по части словоупотребления. Язык у меня сложный, в западной славистике его определяют как самый сложный язык в современной украинской литературе, так что для переводчика "сделать Забужко" — сертификат качества. Хвастать особо нечем — это, наоборот, усложняет мой путь к неукраинскому читателю.

— "Музей заброшенных секретов" наверняка будет воспринят в России неоднозначно. К воинам Украинской повстанческой армии (УПА) многие там по-прежнему относятся как к врагам.

— Роман переводится в нескольких странах, дискуссии он, безусловно, вызовет, но в этом плане я с большим волнением ожидаю польской реакции. Что касается России, то в ней есть официальное мнение, которое насаждают СМИ, находящиеся под государственным контролем. В России нет свободы слова, поэтому определить действительное отношение русского читателя будет очень сложно. А вот чего ожидать от российских властей, буде они эту книгу заметят, понятно уже сейчас. Это абсолютно прогнозируемая реакция, мы ее слышим, начиная еще с 1944 года. Потому что с 1942-го по 1944-й, в период гитлеровской оккупации, УПА, или бандеровцы, каковыми они, кстати, себя никогда не называли, проходила в листовках немецкой пропаганды как "жидобольшевистская агентура Сталина".

— Жидобольшевистская? Сталина?

— Если вы не в курсе, могу продемонстрировать документы. Даже в киевском Музее Великой Отечественной войны (который до сих пор почему-то называется именно так, а не музеем Второй мировой войны) экспонируются эти листовки. В общем, три года бандеровцы были "агентурой Сталина", а потом, уже в течение 67 лет, считаются "фашистскими коллаборантами": НКВД перекричал гестапо. Так что реакция российских властей предсказуема и неинтересна. Интересна реакция живого читателя, который открыт к пониманию не только того, что там из Кремля его журналистам диктуют, который не зазомбирован пропагандой, который хочет услышать и понять точку зрения своего ближайшего соседа на его собственную историю. Такая публика в России есть. Это та часть россиян, которой безумно больно за свою страну и которая с 2004 года смотрела на Украину с надеждой. Как говорила мне одна моя московская подруга: "Если получится у вас, то, может, получится и у нас".

— А у Украины разве получилось? В оранжевой революции Россия могла увидеть отрицательный пример.

— Я бы не сказала, что не получилось, и вообще не слишком торопилась бы с историческими выводами. Я вот что хочу сказать: публика, которая откроет "Музей" без пропагандистских предубеждений, сможет услышать из моей книги не идеологию — там нет идеологии! — а человеческие голоса.

— Но в исторической части вашего романа слышны голоса только одной стороны. Это ведь все-таки была в какой-то степени гражданская война: Советская армия на треть состояла из украинцев.

— Вы что, тоже российскую прессу читаете? Не было этого! УПА не воевала с Советской армией — она воевала с так называемыми внутренними войсками МГБ СССР по борьбе с бандитизмом, где украинцев было ничтожно мало. Украинизация, или, как тогда говорили, "коренизация", органов началась позже. А вот УПА как раз являлась интернациональной армией: в ней были отряды по национальному составу, было множество дезертиров из Советской армии. Это огромная глава истории, до сих пор не систематизированная и не сведенная в компендиум. Историки занялись ею по большому счету только в последнее десятилетие, когда подросло поколение, готовое исследовать ее без предубеждения и страха. Начиная работать над романом, я еще не понимала, во что вляпалась: оказалось, что системных работ на эту тему просто не существует. Мне пришлось заниматься работой, извините, полевого историка. Я вот, как вы сейчас, сидела с диктофончиком перед десятками ветеранов. Причем на этих людей еще надо было выйти — многие просто не хотели говорить.

— Доводилось ли вам читать роман Александра Терехова "Каменный мост"? Там похожая картина: ветераны, с которым говорил автор, боялись рассказывать о событиях полувековой давности. Страх въелся в них на всю жизнь

— Нет, не читала, но знаю, что он вышел в 2009-м, как раз одновременно с "Музеем"... Вы знаете, это даже не страх, а инерция. После 50-летнего молчания людям уже легче молчать, чем начать говорить. Был интереснейший эпизод, когда мы с друзьями зимой отправились в горы, в район Черного леса, где происходило действие романа, и, спустившись, обнаружили избушку со старушкой, которая прожила там всю свою 80-летнюю жизнь. Она стала рассказывать, как девчонкой носила повстанцам еду, как "на облаву коровы ревели". Я лезу в сумку за диктофоном, и тут происходит то, что достойно камеры Спилберга или фон Триера: ее взгляд ловит этот несчастный девайсик с мигающим красным огоньком и на лицо словно опускается чугунная решетка. Мы начинаем уговаривать: мол, чего бояться, у нас ведь независимая Украина. По ее застывшему лицу видна напряженная борьба с собой, проходит секунд тридцать, и она, не поднимая век и покачав головой, говорит: "Нет. Не могу".

— Для половины Украины слова "УПА" и "бандеровцы" остаются чуть ли не ругательствами.

— Ну, не для половины!

— Если посмотреть по результатам голосования, все те, кто выбирал Януковича...

— Да чушь собачья, что вы говорите? Вы что же, впрямь идентифицируете голосование за Януковича с "пророссийским" электоратом, а голосование за Тимошенко с "проукраинским"? Эта байка и на выборах-то не сработала, а уж сегодня на нее всерьез ссылаться просто смешно. Я знаю кучу людей, которые, чертыхаясь, матерясь и рыдая крупными слезами, шли голосовать за Януковича с единственным аргументом: "чтобы не дать этой сучке ни одного шанса", а с другой стороны — вполне дружественных к РФ обывателей, точно так же голосовавших за Тимошенко — "только бы не за зека". То, о чем вы говорите сейчас, это чисто политтехнологическая разработка. Это сценарий, написанный даже не ими,— они оба слишком глупы для этого.

— Вы, я помню, активно призывали голосовать против обоих.

— Да. Вся страна помнит. И эта политическая "третья сила", которую я озвучила накануне второго тура выборов, то есть те, кто голосует против обоих, за полтора года, заметьте, выросла с 5 до 18-25 процентов. Ни один украинский политик не сделал такой карьеры. Треть страны не принимает обоих, а результат второго тура определило протестное голосование. Плебисцит по выбору меньшего зла.

— Вы действительно считаете, что Янукович меньшее зло, чем Тимошенко?

— Безусловно: масштаб меньше. У нее был общенациональный ("Она — это Украина"), у "донецких" — "локальный" ("Донбасс — это мы"). Что из этого получается, мы все видим: одной группировке удалось сделать пугало из целого региона, навязать ему имидж "бандюков", и сегодня уже никто не вспоминает, что Донбасс — это родина великого украинского тенора Анатолия Соловьяненко, великого украинского поэта Василия Стуса и т.д. Янукович и компания узурпировали Донбасс, заставили людей говорить: "Извините, я из Донецка". И теперь мы имеем кучу дураков из других регионов страны, которые смеют заявлять: "А давайте мы этот Донбасс отделим".

— Среди этой "кучи дураков" ваш коллега, писатель Юрий Андрухович.

— То, что он лепечет, это не только безответственно, это просто глупо, по-мальчишески. Юрин психологический возраст — 18 лет. Нет ничего грустнее, чем стареющие советские 18-летние мальчики, которые никогда не достигают возраста социальной зрелости и ответственности.

— Все-таки, мне кажется, Тимошенко так не сворачивала бы демократию, как это делает Янукович.

— Простите, вы уже забыли журналиста, уволенного за ролик "Все пропало"? Забыли решение Печерского суда, запрещавшее критику действий правительства? И ведь у нее тогда не было всей полноты власти, а если бы была? Нет уж, увольте: по части свободы слова при Тимошенко — три ха-ха.

— Если ее сейчас посадят, как вы к этому отнесетесь? Она ведь будет восприниматься такой же жертвой, как Ходорковский в России.

— Не думаю. Это все больше похоже на фарс, причем с обеих сторон. Для танго нужны двое, и они нашли друг друга. И вообще, почему вы решили, что она сядет в тюрьму? Давайте не будем строить гипотез. Единственно, от чего я испытываю некоторое смутное эстетическое удовлетворение, так это от того, что судит ее тот же Печерский суд.

— Сама создала, сама получила?

— Да. Любой человек, знающий толк в композиции, оценит красоту ситуации. Люблю такие сюжеты.

— Возможен ли в Украине белорусский вариант? То есть построение авторитарного или даже тоталитарного государства?

— Нет. У нас все-таки был майдан, в корне изменивший отношения между властью и обществом. "Они" "нас" боятся. Весь вопрос только в самоорганизации общества, в его возможности внятно артикулировать свое "нет" и свои запросы к власти. Как сказала на днях моя соседка, приносившая мне на подпись требования к райадминистрации от собрания жильцов: "Если бы мы шесть лет назад так начали бороться, а не разошлись по домам ждать перемен сверху, мы бы уже жили в другой стране".

Беседовал Юрий Володарский, Киев