Путч в никуда

Исполняется 20 лет августовским событиям 1991 года. Попытка ГКЧП совершить государственный переворот стала агонией советской системы. То, кем были заговорщики, как они действовали и с чем столкнулись...

Александр Борин, публицист

Вечером 19 августа 1991 года по телевизору передавали пресс-конференцию: растерянные лица путчистов, их невнятные слова, трясущиеся руки Янаева: "Горбачев заслуживает всяческого уважения... Я надеюсь, что мой друг Горбачев будет в строю и мы будем с ним вместе работать..." А я вспомнил, как восемь месяцев назад по редакционным делам я был в Кремле у Александра Николаевича Яковлева. В это время в кабинет заглянул его помощник, сказал, что начинается заседание Съезда народных депутатов и Александру Николаевичу просят напомнить. Секретарь вышел, и Яковлев вдруг произнес: "Не пойду, Горбачев будет тянуть Янаева в вице-президенты, противно". Я не помнил, кто такой Янаев, и Яковлев коротко объяснил: из комсомольских вожаков. В этом году стал членом Политбюро и секретарем ЦК по международным вопросам. Видимо, Михаил Сергеевич теперь делает на него ставку.

В тот раз на съезде кандидатуру Янаева провалили, но Горбачев настоял на повторном голосовании. Что ж, теперь Янаев хорошо его отблагодарил.

Нервничать они стали уже назавтра

20-го вечером я пошел к Белому дому. В вестибюле метро "Баррикадная" стояли мальчишки, показывали, как лучше пройти, и раздавали листовки с текстом "Обращения к гражданам России", подписанного вчера, 19 августа в 9 часов утра, Ельциным, Силаевым и Хасбулатовым: "В ночь с 18 на 19 августа 1991 года отстранен от власти законно избранный президент... Призываем граждан России дать достойный ответ путчистам... Призываем к всеобщей бессрочной забастовке... Не сомневаемся, что мировое сообщество даст объективную оценку циничной попытке правого переворота".

Вечером 18 августа, после бессмысленного полета Бакланова, Болдина, Варенникова и Шенина в Крым к Горбачеву, заговорщики образовали Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП).

Однако нервничать они стали уже назавтра. В середине дня 19 августа премьер-министр Павлов с опухшим лицом пришел на заседание кабинета министров. Подходил к каждому из министров и подозрительно спрашивал: "Ты — за?" Поступило сообщение о забастовке шахтеров в Кузбассе. Павлов позвонил Язову и истерически потребовал: "Арестуй этих забастовщиков!" На пресс-конференцию, транслируемую по телевидению, Павлов не пошел, уехал к себе на дачу и больше уже не показывался.

21 августа в 8 утра Язов позвонил Крючкову и сказал, что он выходит из игры. Сейчас соберется коллегия министерства и примет решение о выводе войск из Москвы, а сам Язов тут же полетит к Горбачеву. Через некоторое время к Язову, его уговаривать, приехали Крючков, Бакланов, Тизяков и Лукьянов. Но не договорились. Тогда Крючков и Лукьянов тоже решили лететь к Горбачеву. В тот же день, пред отлетом, Лукьянов по телефону дал интервью Егору Яковлеву, главному редактору "Московских новостей". Сказал, что обязательно сегодня же полетит к Михаилу Сергеевичу, пусть даже рискуя жизнью, что "не может не поехать к человеку, с которым его связывали сорок лет" дружбы, что Михаила Сергеевича удерживают в Форосе незаконно.

Интервью это было несколько опрометчивым. В материалах дела есть документ, что накануне разговора Лукьянова с Егором Яковлевым, 20 августа, к Лукьянову пришла делегация депутатов, в которую входили также Руцкой, Силаев, Хасбулатов, и по свидетельству Хасбулатова, "Лукьянов сказал, что не считает необходимым срочно собирать сессию, что мы ошибаемся в оценке ГКЧП. Он говорил: "Вернется завтра президент, поручит все тому же ГКЧП, а как вы будете в таком случае с ним сотрудничать?"" Подтвердил это и Силаев: "...Лукьянов стал нас упрекать. Вот вы дождались, вы неправильно себя ведете. Горбачев заболел, тяжело заболел, возможно, безнадежно".

Позже Горбачев расскажет: прилетев к нему в Форос, Лукьянов начал уверять, будто он с самого начала был против путча, на стороне Горбачева, но Михаил Сергеевич не стал его слушать: "Ты мне мозги не пудри. Как ты мог? Наши с тобой студенческие годы, все предал?"

Заговорщики предприняли также попытку перетянуть на свою сторону Ельцина, но тот их послал. "Надо отдать должное Борису,— скажет потом Горбачев,— другие бы не выдержали... Я думаю, Борис понимал, что дело у них уже разваливается".

"Да там же будут машины с чекистами..."

О событиях в крымском Форосе, о том, как заблокировали там Горбачева, а потом, 21 августа, туда полетели два самолета, на одном были раскаявшиеся, надеявшиеся вымолить прощение гекачеписты — Крючков, Язов, Бакланов, Тизяков, Лукьянов и Ивашко, а на другом — сторонники Михаила Сергеевича — Руцкой, Силаев, Примаков и Бакатин,— уже много раз было сказано и написано. По телевизору мы видели вечерний прилет Горбачева в Москву, а назавтра — его вместе с Ельциным на сессии Верховного Совета РСФСР. Борис Николаевич держался хозяином, почти помыкал Горбачевым, в его присутствии подписал Указ о приостановлении деятельности Российской коммунистической партии.

24 августа и Горбачев сделал заявление о том, "что он не считает для себя возможным дальнейшее выполнение функций Генерального секретаря ЦК КПСС и слагает соответствующие полномочия". Сказано было: "Секретариат, Политбюро ЦК КПСС не выступили против государственного переворота. Центральный Комитет не сумел занять решительную позицию осуждения и противодействия, не поднял коммунистов на борьбу против попрания конституционной законности. Среди заговорщиков оказались члены партийного руководства, ряд партийных комитетов и средств массовой информации поддержал действия государственных преступников. Это поставило коммунистов в ложное положение... В этой обстановке ЦК КПСС должен принять трудное, но честное решение о самороспуске". Одновременно Горбачев велел опечатать здание ЦК КПСС.

По возвращении из Фороса Крючкова арестовали прямо в аэропорту Внуково-2. Он летел одним самолетом с Горбачевым, так было задумано, чтобы никому не пришло в голову сбить самолет с президентом. Уголовное дело против ГКЧП возбудил Генеральный прокурор СССР Николай Семенович Трубин, тот самый, кто годом раньше отказался привлечь к ответственности палачей Новочеркасска (до Горбачева об этом и речи не могло быть), однако брать Крючкова в аэропорту Трубин побоялся. Сказал: "Да там же будут машины с чекистами, хотите развязать бой?" Российский генеральный прокурор Валентин Георгиевич Степанков позвонил Бурбулису: "Мы будем брать на свой страх и риск". Когда Крючков спустился по трапу, Степанков подошел к нему, назвался, сказал, что у него есть полномочия задержать Крючкова. Тот встрепенулся: "А почему российская прокуратура? Где союзная?" "Мы ведем ваше дело",— сказал Степанков. Машины с чекистами, ожидавшими Крючкова, как стояли на взлетном поле, так и продолжали стоять, никто и носа не высунул.

Задержанного отвезли сначала в какой-то правительственный санаторий, а уж затем в "Матросскую Тишину". Крючков написал покаянное письмо Горбачеву с просьбой заменить ему следственный изолятор "самым строгим домашним арестом", но Горбачев не ответил. К следователям Крючков обратился с просьбой: стресс он обычно снимает небольшим количеством виски с водой. "Окажите мне такую милость". Не оказали: спиртное заключенным не полагается.

Там же, в аэропорту, арестовали Язова и Тизякова. Янаев вечером отправился в свой кабинет, улегся на диване и спокойно проспал всю ночь. Проснулся он только утром, когда за ним пришли. В тот же день, 23 августа, взяли Павлова и Стародубцева. В ночь на 24 августа уже союзная прокуратура арестовала Бакланова, Шенина, Болдина и Плеханова. 28 августа Трубин и Степанков, совместно, направили в Верховный Совет СССР ходатайство о снятии депутатской неприкосновенности с Лукьянова. Очень быстро это ходатайство удовлетворили, и уже 29 августа, на даче, Лукьянова тоже арестовали.

Министра внутренних дел СССР Бориса Пуго 22 августа искали три часа. Установил, где он находится, директор Агентства безопасности РСФСР Виктор Иваненко. Позвонил, Пуго снял трубку. "Борис Карлович,— сказал Иваненко,— это председатель КГБ России Иваненко. Я хотел бы с вами поговорить". После долгой паузы Пуго ответил: "Хорошо". "Мы сейчас к вам приедем, никуда не уходите". — "Ладно". Нашли они уже его труп. Рядом лежала смертельно раненная жена Пуго Валентина Ивановна. Судя по всему, после того, как он застрелился, она стала стрелять в себя, на полу валялись три гильзы. Умерла она в больнице через три дня. В операции по задержанию Пуго зачем-то принимал участие Григорий Явлинский.

Пуго был не единственный, кто в те дни покончил с собой.

24 августа в 10 вечера в служебном кабинете в Кремле обнаружили труп советника президента маршала Сергея Федоровича Ахромеева. На столе лежала записка: "Не могу жить, когда гибнет мое отечество... Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право уйти из жизни. Я боролся до конца".

26 августа около 5 часов утра при странных обстоятельствах с балкона своей квартиры на пятом этаже выпал управделами ЦК КПСС Николай Ефимович Кручина. Он тоже оставил записку: "Я не заговорщик, но я трус. Сообщите, пожалуйста, об этом советскому народу". В прессе появилась информация о том, что на кресле у рабочего стола Кручины лежала толстая папка с документами, относящимися к нелегальной деятельности КПСС и КГБ за рубежом, в том числе бумаги об офшорных предприятиях, созданных на деньги партии.

И уж совсем странное совпадение: вскоре после гибели Кручины, 6 октября, точно так же выпал из окна своей квартиры предшественник Кручины на должности управделами ЦК КПСС Георгий Павлов, ему был 81 год.

Позже материалы следствия по делу ГКЧП каким-то образом оказались в германском журнале "Шпигель". А недавно мне попалась выпущенная в 1998 году в Смоленске издательством "Русич" книга Н. Зеньковича "Новости из Кремля". Там дается перепечатка из "Шпигеля" — протоколы допросов арестованных путчистов. Очень любопытное чтение.

Допрашивают Дмитрия Язова.

— ...Лично я испытываю большие симпатии к Горбачеву... Вывода, что президента надо лишить власти я никогда не делал... Я мог бы, вероятно, предотвратить это, я был, вероятно, обязан проинформировать президента... Заговора и плана не было... В субботу мы собрались...

— Кто собирал?

— Крючков... Позвонил в конце дня и сказал: "Мы должны кое-что обсудить". И я приехал... Потом прибыл Шенин, потом Бакланов... У меня всегда был известный скепсис в отношении того, стоит ли вообще что-то предпринимать... У меня были свои сомнения... Пять человек вылетели к Горбачеву, но вернулись они с довольно кислыми физиономиями. Тот практически их выгнал... Когда они вернулись, мы сидели в Кремле в кабинете Павлова...

— Вы, Павлов, кто еще? Был при этом Янаев?

— Да, он подошел после восьми... Был создан комитет... Потом прибыл на самолете Лукьянов, его вызвали, он был в отпуске... Янаев к этому времени был довольно пьян, он в какой-то степени как следует повеселился...

— А Крючков тоже был пьян?

— Пуго, я и Крючков...

— Вы, вероятно, рассчитывали на то, что все это проглотят, что вас поддержат...?

— Такая мысль у нас была в подсознании...

— Но вы же должны были продумать ситуацию...

— Мы ни о чем не думали ни на ближайшую, ни на длительную перспективу...

— Если бы получилось, как дальше поступить с Горбачевым?

— Об этом никто не думал...

— Зачем вы вообще все это затеяли?

— Так всегда бывает с авантюрами: плана нет, никакой подготовки, и хорошо, что у нас все рухнуло... Расстреляют ли нас, повесят или заставят мучиться — это лучше, чем позор, который мог бы случиться...

— Какой сейчас вы видите свою роль?

— Лучше всего провалиться бы мне сквозь землю, чувствую себя бесконечно несчастным. Хотел бы попросить прощения и у Горбачевой, и у Михаила Сергеевича...

В отличие от Язова Валентин Павлов на допросе крутился как уж: я не я и хата не моя.

— ...Валентин Сергеевич, признаете ли вы себя виновным в том обвинении, которое вам предъявлено?

— Нет.

— По какой причине?

— Прежде всего потому, что не было никакого заговора... Если что-то подобное было, то мне об этом ничего не известно... Во время заседания, на котором был образован этот комитет (ГКЧП), у меня начались уже очень сильные головные боли, очень поднялось давление, и я принял таблетки...Во время этих очень резких дебатов нам принесли кофе и к тому же немного алкоголя. Через какое-то время я, вероятно, потерял сознание... Участвовать в дискуссиях или решениях я просто был не в состоянии... И я хотел бы обратить внимание на то, что я ничего не слышал о каком-то вводе войск, о штурме Белого дома или о чем-то еще подобном, о лишении власти российского руководства. Если об этом и велась какая-то дискуссия, то я был вообще не в состоянии ее воспринимать... Группа, которая вернулась из Крыма, сообщила: "Президент сегодня не в состоянии что-либо делать. И он отказался что-либо подписать. Он недееспособен, и с ним нельзя разговаривать"... Поэтому на какое-то время нужно было принимать решения самим. А когда он вернется, 20-го — 21-го, тогда все снова уладится. Ну, так мы это представляли...

— Но это не значит, что у президента нужно было отнять власть?

— Нет, этого мы не решали.

— Почему же — нет? Если создается комитет по чрезвычайному положению, а власть передается Янаеву?

— Если врачи говорят, что он нездоров и недееспособен, что же я должен был делать?

— Вы не пытались позвонить президенту?

— ...С середины заседания я уже лежал пластом... То есть я чисто физически не мог позвонить.

— Вы принимали спиртное или кофе днем?

— Нет, нет.

— Хотя ваши охранники говорят совсем другое.

— То есть у нас был кофе и немного спиртного. Теперь я знаю, что это было виски, так как на столе стояла бутылка виски. И, вероятно, я выпил глоток.

— Если бы у вас была возможность поговорить с Горбачевым, могли бы смотреть ему прямо в глаза?

— Я тогда, вероятно, попросил бы у него извинения...

А вот что показывал закоперщик путча Владимир Крючков. Допрос велся 22 августа.

— Мы собирались сказать Горбачеву, чтобы на какое-то время он, возможно, сложил бы с себя полномочия и когда он затем мог бы вернуться...

— Вы хотели предложить ему, чтобы он объявил о своей отставке?

— Чтобы он делегировал свои полномочия вице-президенту Янаеву...

— А если бы Горбачев не согласился?

— На этот случай мы должны были еще раз поговорить в Москве.

— Конкретно обсуждалась изоляция Горбачева?.. Имел бы он возможность выехать в Москву или Киев?..

— Нет, такой возможности у него не было...

— Можно прямо сказать: он был изолирован?

— Конечно, да...

— Кто так решил?

— Мы все.

— А специально от вашего заведения кто давал инструкцию? Вы?

— Да, лично я.

— Как были отключены коммуникации?

— Я отдал приказ начальнику управления.

— Когда вы отдали этот приказ?

— 18-го вечером... Речь не шла о том, чтобы полностью лишить власти президента. Это очень важно: ни в одной беседе мы не говорили об этом.

— Вы имеете в виду физическое уничтожение?

— О чем вы говорите?! То, что вы имеете в виду, мы вообще не думали и не обсуждали. Об этом и речи не было. Горбачев должен был жить... Когда речь заходила о Янаеве, все мы, конечно, очень хорошо могли себе представить, что он может быть очень короткое время...

Крутится, юлит, оправдывается, как может, и этот.

Заговорщики уверяли, что причиной их действий было угрожающее положение в стране, которую они взялись спасать. Но на самом деле истинный мотив был у них куда проще. Ночной разговор Горбачева, Ельцина и Назарбаева в Ново-Огареве, когда готовился союзный договор, был подслушан и записан, а там при распределении будущих должностей не нашлось места ни Крючкову, ни Бакланову, ни Болдину, ни другим "спасителям Родины". Вот они и засуетились.

Амнистию перепутали с помилованием

Впрочем, в конце концов для всех арестованных все закончилось благополучно.

Суд над ними начался 14 апреля 1993 года. Каждый из 12 подсудимых всячески затягивал процесс. Кто-то заявлял о болезни, кто-то давал отвод судьям, кто-то вносил другие ходатайства. Защищали подсудимых известные адвокаты — Генри Резник, Генрих Падва, Дмитрий Штейнберг.

А уже меньше чем через год, 23 февраля 1994 года, Госдума объявила всем путчистам амнистию. В первом пункте постановления говорилось: "Прекратить все уголовные дела, которые находятся в производстве по событиям 19-21 августа 1991-го, связанные с образованием ГКЧП". 1 марта 1994 года процесс закончился. Все подсудимые заявили о своей невиновности, однако амнистию приняли. Кроме Валентина Варенникова, тот потребовал суда, и суд его оправдал.

В это время генеральным прокурором России был уже Алексей Иванович Казанник. Ельцин к нему весьма благоволил: в свое время, когда на Съезде народных депутатов выбирали членов Верховного Совета СССР, Ельцин в их число не вошел, и омский юрист Казанник уступил ему свое место. Постановление Думы об амнистии Казанник немедленно выполнил...

На том история путча не заканчивается. После ареста членов ГКЧП вышла книга тогдашнего генерального прокурора В. Степанкова и его заместителя Е. Лисова "Кремлевский заговор. Версия следствия". До суда вряд ли стоило публиковать эти материалы, чем и воспользовались бывшие подсудимые. Выйдя на свободу, В. Павлов и О. Бакланов предъявили иск к авторам книги и журналу "Огонек", напечатавшему выдержки из нее. Истцы просили возместить им моральный вред, признать, что приведенные в книге сведения "порочат их честь, достоинство и деловую репутацию" и "имеют цель воздействовать на общественное мнение и суд с обвинительных позиций". Останкинский народный суд Москвы иск удовлетворил, решил с "Огонька" взыскать в пользу истцов по 15 млн неденоминированных рублей, а с авторов книги — по 3 млн.

Так почти анекдотически закончилась эта драматическая история, которая, как выяснилось, с самого начала и была пустым фарсом.