 |
| Террорист Салман Радуев и журналист Андрей Бабицкий |
"Они не знали, кого остановили"
— Владимир Путин, помнится, говорил, что у тебя при задержании нашли карту с расположением блокпостов федеральных сил вокруг Грозного. Так и было?
— Бред собачий. У меня была с собой карта района границы с Игушетией, переснятая на ксероксе, сделанная, по всей видимости, еще в первую военную кампанию. Жалкий огрызок — просто я должен был знать, куда иду. Единственное, что дало повод к моему задержанию — это видеокассеты.
— И что на них было?
— Погибшие, дети, все подряд. Две кассеты по 45 минут, кажется. Полностью снятые в Грозном. Там, конечно, были уникальные кадры: подвалы, подвалы, подвалы, полные людей, могилы, убитые люди. Там очень много русских было.
— А как ты пробирался в Грозный?
— Под видом беженца.
— И выбирался под видом беженца?
— Ну, я был очень плохо одет. Вообще, беженец — это единственная роль, которая давала возможность хоть как-то передвигаться в Чечне. Но у меня были с собой все документы: два паспорта — заграничный и внутренний, аккредитация иностранного корреспондента, водительские права. Этого вполне достаточно, чтобы определить, кто перед вами, если задерживают.
— Арестовали беженца или именно журналиста Бабицкого?
— Я думаю, что это произошло случайно. Они не знали, кого они остановили — просто человека, который оказался не в том месте не в то время.
— А потом тебя обыскали и нашли документы?
— Сначала нашли кассеты. Когда нашли кассеты, я сразу же предъявил документы. Потому что атмосфера на блокпосту была не самая располагающая к пространным объяснениям. Там сидел человек, просто забитый до состояния куска говядины,— в пяти метрах хрипел, не поднимая головы. Дальше мне связали руки, завязали глаза, закинули на броню. На БТР доставили в Ханкалу, в расположение командования.
— Не били?
— Сначала, когда задержали, меня ударил какой-то чеченский мент, совершенно пьяный. Потом, когда я сидел в палатке, зашел какой-то майор... Да, им очень не понравилось, что у меня в паспорте написана национальность "таджик". Так что смазали пару раз по физиономии.
"Я это написал. Написал и забыл"
— Где тебя держали?
— Двое суток я провел в Ханкале в автозаке. Когда меня подвели к нему, то сначала раздели — я полчаса пролежал голый на земле в грязи, пока они обыскивали вещи. Я помню, что, когда туда попал, у меня было ощущение, что до утра не доживу. Пощупал стены — света там, естественно, нет, везде лед. Там было холоднее, чем на улице. Я был один в секции, а в соседней — трое совершенно измочаленных чеченцев.
Дальше поехали в Чернокозово. Я-то думал, что везут в Моздок. Я даже представить себе не мог, что меня отвезут в фильтрационный пункт. У меня тогда было ощущение, что это какая-то идиотская ошибка.
— Тебя допрашивали?
— Меня вызывали к следователю, молодому пацану лет 25. Это не были допросы, не велось никаких записей, задержание никак документально не оформлялось. Позже он мне сказал: тобой заинтересовались очень большие люди, плохо твое дело.
— А ты сам не думал, что все происходящее с тобой — результат этого интереса "очень больших людей"?
— Нет, я, надо сказать, там не очень думал. Надо представлять Чернокозово. Все время холодно, постоянный голод, потому что в тот момент кормили один раз в сутки. Комбикормом. Иногда выводили, иногда не выводили в туалет раз в сутки. Все время думаешь о том, что будут избивать. Этого боишься, потому что то и дело слышишь чудовищные крики. Я для себя там определил какие-то правила выживания: ничего не просить, не пытаться входить с ними в контакт... Но, как ни странно, когда меня привезли в Чернокозово, мне стало немножко полегче. Это был концлагерь, но государственный концлагерь, уже какая-то система. И оттуда просто взять и выдернуть человека не так просто. Так мне казалось. Поэтому, думаю, и была придумана эта безумная акция с моим обменом.
— Так с чего же это началось?
— 27 января меня снова вызвали к следователю. В его кабинете сидел немолодой человек, который представился сотрудником комиссии при президенте России по освобождению военнослужащих. Он сказал, что Атгериев обратился с публичным предложением к военным властям произвести обмен — выдать двух российских военнослужащих в обмен на мое освобождение. При этом обмен как бы должен формально состояться, но меня сразу же освобождают после того, как он будет произведен.
— А ты знал Атгериева?
— Да. Он при Масхадове возглавлял силовой блок, был его заместителем. У меня с ним никаких отношений не было. Я брал у него интервью. У него была относительно благопристойная репутация человека, который не имел отношения к похищениям людей, не был связан с бандитами, воевал с ваххабитами. Думаю, не случайно была выбрана именно эта фигура.
— А как этот человек из "центра" мотивировал свое предложение?
— Он сказал: солдаты получат свободу, это очень важно, и ты получишь свободу, если поучаствуешь. Я ему сказал, что не верю в возможность такого обмена, но если вы считаете...
— А письменную просьбу Атгериева тебе показали? Ты вообще просил как-то доказать, что Атгериев действительно это предлагал?
— Нет. Никакого документа мне не показали, просто на словах все передали. Я здесь изменил принципу, который для себя установил,— не верить ни одному слову. Поверил.
— Ты подписал готовый документ?
— Нет, это я сам все написал. Он говорит: вы можете написать какое-то заявление о том, что будете участвовать в таком обмене? Я говорю: пожалуйста. Написал, что поддерживаю гуманные цели этой комиссии, и поэтому даю свое согласие. Еще я сказал: но я не хочу, чтобы это выглядело как попытка уйти от ответственности. Я себя не считаю ни в чем виноватым и думаю, что меня должны освободить. И я это написал. Написал и забыл.
"В прокуратуре были уверены, что меня отпускают"
 |
| "Та дурацкая фраза, которую произнес человек в маске, схватив меня за руку: 'Мы своих не сдаем'-- это была такая импровизация, которая понадобилась, потому что провалился первоначальный план зафиксировать мое согласие на обмен" |
— Нет, я просто продолжал сидеть в камере. Вдруг 2 февраля меня выдергивают из камеры и везут в Наурскую прокуратуру. И там я подписываю постановление об освобождении под подписку о невыезде на четыре дня. То есть понятно, что ничего у прокуратуры не было. Четыре дня эти даются по закону, если вдруг появятся какие-то дополнительные сведения. Я убежден, что в прокуратуре абсолютно были уверены, что действительно меня отпускают. Говорили: подождите там во дворе, вас отвезут куда-то, где вы встретитесь с журналистами, вашими знакомыми, они вас заберут. Наурский прокурор говорил мне, что вот сегодня уже буду с женой разговаривать.
Я сидел во дворе. К этому моменту стало уже понятно, что я оказался в центре какого-то скандала и, видимо, публичного, потому что подходили прокурорские работники и просили разрешения со мной сфотографироваться. Потом подъехал уазик, там было четыре вооруженных милиционера, и мы куда-то поехали. Я у них выяснил, что они везут меня в Гудермес.
— Тебя это не удивило?
— Я подумал, что это странно, но решил, что там будет встреча с ребятами со "Свободы". Меня привезли в Гудермес, в горотдел внутренних дел. Снова обыскали, изъяли все вещи и закинули в камеру. Вот здесь я начал нервничать, потому что уже поверил... Знаешь, если ты начинаешь испытывать какую-то надежду — на освобождение близкое, на то, что это мучение вот сейчас кончится,— тебе очень тяжело снова собраться с силами, когда осознаешь, что твои надежды были напрасными. Нервы сдают абсолютно. Я начал стучаться. Абсолютно пьяные менты новгородские охраняли этот изолятор, ничего они не знали. Пришел тоже не вязавший лыка начальник отдела, говорит: я тоже ничего не понимаю.
И утром меня снова забирают, никто ничего не объясняет. Привозят на место и говорят: будем тебя менять. Подошел такой омерзительного вида парень и начал меня снимать на камеру. Я говорю: "Уберите камеру!" Он отвечает: "Сейчас будет обмен, вы дали согласие, так что готовьтесь". Я говорю, что нет, на такой обмен я не давал согласия. Во-первых, меня сутки без всякого основания продержали под арестом, и я хотел бы, чтобы виновные были наказаны. Потом, родные не знают, что со мной, и я, естественно, хотел бы с ними связаться. И, наконец, обмен может быть только гласным, должны присутствовать журналисты, чтобы всем было понятно, что происходит. Я говорю: "Вы можете делать, что хотите. Естественно, я не буду бросаться на вас, но на такой обмен я не давал согласия, это насилие". Я думаю, они хотели снять какой-то другой монолог, что я действительно не против, и не смогли. И вот та дурацкая фраза, которую произнес человек в маске, схватив меня за руку: "Мы своих не сдаем",— это была такая импровизация, которая понадобилась, потому что провалился первоначальный план зафиксировать мое согласие на такой обмен в момент его проведения.
— А на той стороне что происходило?
— Приехала машина, встала. "Мертвый сезон" помнишь? Оттуда пошли двое ребят, я пошел им навстречу.
— А тот человек в маске, который тебя за руку схватил, он потом маску снял?
— Снял.
— И кто под маской?
— Неизвестный мне чеченец. Назвался Русланом. Меня посадили в машину и повезли. Первое, что меня поразило: мне натянули на голову черную шапку, чтобы я не видел. Какие-то странности в поведении — говорит: "Мы своих не оставляем", а хватает меня так, как будто собирается сломать мне руку. Потом надевают мне мешок на голову, хотя говорят, что свяжутся с Атгериевым.
"Я попал к какой-то промежуточной структуре"
— Куда тебя привезли?
— В какую-то деревню, в какой-то дом. Теперь уже известно, что это была деревня близкой к федеральным властям чеченской семьи Дениевых — Автуры. Отвели сначала в подвал, потом к вечеру уже перевели в дом. Привезли двух молодых вооруженных чеченцев, которые со мной все это время и находились. Этот парень в маске сказал: "Я иду в горы, мне нужно встретиться с Атгериевым, узнать, что с тобой делать. Это очень опасный переход, несколько дней, но ты потерпи, все с тобой в порядке, за тобой будут присматривать мои ребята".
Там было много какой-то несогласованности и противоречий. И все же особых сомнений у меня не возникло. Единственное, что я предположил через несколько дней,— что попал к какой-то промежуточной структуре.
— Ты был спокоен?
— Нет. Я ощущал, что в отношении меня есть некоторая вариантность решений: может так сложиться, а может и этак. И это зависит вовсе не от Атгериева, а вот от этих людей, которые никакого дружелюбия ко мне не проявляли. И это было странно, потому что я повидал многих чеченцев и всегда в Чечне чувствовал себя уверенно. Я все-таки очень много писал о том, что реально происходит, и у многих чеченцев это вызывало уважение. Хотя мне чужда и далека, например, идея чеченского суверенитета.
— Тебе было страшно?
— Да, как только я почувствовал вот эту вариантность. Я думал, что эта промежуточная структура может не передать меня никакому Атгериеву, а, скажем, попытаться продать, и тогда это затянется на много месяцев или будет какая-то беда.
— А что, вся эта история как-то связана с Москвой?
— Это мне вообще не приходило в голову. Абсолютно. Потом уже начались вообще странные вещи. Через несколько дней, как я уже сейчас знаю, младший брат Дениева — Гази, ныне покойный — сказал: так, сейчас мы будем снимать, ты должен сказать то-то и то-то. Я сказал, что не могу. Он говорит: не скажешь — до завтра не доживешь.
— Что именно он просил сказать?
— Что все у меня более или менее нормально, что я не могу сейчас выбраться, поскольку идет война. Надо сказать, что для этой работы выбрали не самого удачного человека. Если бы они попросили более разумного человека снять эти кадры, они могли бы произвести в Москве то впечатление, на которое были рассчитаны. Но пришел этот дебил, сказал: убьем, садись, говори. Что мне очень помогло выглядеть человеком не самым бодрым и воодушевленным заботами о моем будущем.
— А снимали тебя один раз?
— Нет, дважды.
— Тебе была понятна цель — что им нужно?
— Нет. Я думал, что они просто хотят извлечь какую-то выгоду. Через пару дней он снова пришел, нес какую-то чушь: вот мы тебя пытались продать Хаттабу — не получилось, пытались Басаеву — он тоже от тебя отказался. Какие-то такие вещи, от которых я приходил в полное изумление.
"Нам нужно заявление, что ты готов воевать с Россией и Америкой"
 |
| В какой-то степени спецоперация оказалась результативной: Бабицкий с семьей уехал из России |
— Не только. Вместе с Дениевым появился какой-то человек, славянин, похож на русского. Он сказал, что украинец. Может быть. Назвался Сашей. С огромным пузом. Вообще, человек в камуфляже, на войне — и с таким пузом... Он как-то выбивается из общего фона. Сказал, что он бывший "афганец", попал в плен, его бросили, и вот теперь воюет на стороне чеченцев, что он теперь мусульманин, представляет какую-то организацию типа "Хезболлах", но не "Хезболлах"... Живет в Пакистане, воюет здесь. Он дал понять, что он старший.
— А он участвовал в записи этой кассеты?
— Первой — нет. Но после той записи у меня появилось ощущение, что судьба моя складывается не самым удачным образом, да и жизнь висит на волоске.
— Почему?
— От осознания, что они мной полностью владеют. А я очень хорошо знаю все-таки чеченские условия. Я знал, что в последнее время если не удавалось сразу человека продать, то его убивали. И у меня возникло такое чувство, что меня могут в любой момент прикончить. И оно меня не оставляло. А это было мучительно. Больше всего я боялся, когда во двор въезжала машина — открывались ворота, и вот это шуршание шин по песку... Каждый раз я думал, что вот это, возможно, мои последние нормальные мгновения. В принципе, что со мной происходило? Я понимал, что смерть — это смерть и к ней можно подготовиться. Но я, конечно, боялся, что это будет какая-то позорная смерть. Я как-то для себя определил, чего я не буду делать ни при каких обстоятельствах и как я буду, скажем, стараться спровоцировать смерть, если меня там заставят кого-то расстреливать... Ну, какие-то безумные мысли. Ведь это же все вертелось, как калейдоскоп, в башке, 500 вариантов в секунду проносятся в голове, ни о чем толком думать невозможно, спать невозможно, ходить невозможно, лежать невозможно... Это вот такой мучительный, очень липкий страх, от которого невозможно избавиться. Единственное, я старался там все время что-то делать: каждый день мыл полы, что-то шил — попросил иголку с ниткой. Я все время что-то делал, заставлял себя читать. Это помогало.
— А что же ты наговорил на второй кассете?
— Приехал этот парень толстопузый. И говорит: "Нам нужно от тебя заявление, что ты готов всячески содействовать бен Ладену, воевать с Россией и Америкой, вести борьбу — ну, невооруженную, если не хочешь". Я ответил: "Нет, я этого делать не буду". Он говорит: "Тогда мы тебя сейчас убьем". Он начал объяснять, что эта запись — их страховка, чтобы я не выдал их села... Ну ладно, я произнес какой-то такой текст.
Причем меня поразило, когда они сами мне сказали про первую кассету: "Она уже в Москве. Ее показали, но она произвела не то впечатление, которое нужно". Я не знал, какое впечатление нужно. Говорю тебе, мне было сложно понять, что происходит. Я наговорил вторую кассету.
— Она еще может появиться?
— Это вряд ли, потому что о том, что я ее наговорил, я сразу же сказал, когда вернулся. И видимо, и на этой кассете я выглядел неубедительно. Но в принципе сама идея всего, что со мной произошло, если отвлечься от ее конкретного наполнения, довольно элегантная. Что им нужно было доказать? Что я ушел туда, как сказал Манилов, где мне любо,— к чеченцам. Что думает Путин обо мне? Что я защищаю бандитов. Доказательств мало. Все мои тексты просмотрели, кроме одной цитаты, ничего не нашли. Значит, надо эти доказательства сформировать. Вот они их и формировали.
"На фото этот человек стоял рядом с Кадыровым"
— Что было дальше?
— Мне сказали, что меня переправят в Азербайджан.
— Как они объяснили — почему в Азербайджан?
— А Атгериев им якобы сказал вывезти меня в безопасное место. Я им ответил, что безопасное место — Ингушетия, откуда я улечу домой. Но это было бесполезно. 23-го они меня положили в багажник "Волги" и повезли. Я понял, что мы проезжаем по блокпостам, потому что машина делала характерные движения, огибая бетонные блоки на блокпостах. Мы проехали их штук семь. К тому же багажник не заперли на ключ, так что я его приоткрывал и смотрел, куда мы едем.
— И как же проезжали через блокпосты?
— А этот славянин — он мне объяснил, что работает у Кошмана мелким чиновником, у него есть пропуск, поэтому он может передвигаться. Он ехал в "Жигулях" впереди.
— Так он же в Пакистане живет?!
— Но вот он говорил, что вынужден был устроиться на работу к Кошману, чтобы иметь возможность свободно перемещаться и эффективно воевать против России.
Мы подъехали к Махачкале и переночевали на окраине города в сарае. Нас встречали два человека. Один из них — дагестанец, которого я потом опознал на фотографии. Я случайно увидел фотографию в газете "Сегодня". На фото этот человек стоял рядом с Кадыровым. Ребята навели справки и выяснили, что он сотрудник ФСБ. Мне потом рассказывали дагестанские журналисты, что после того, как я его опознал, бедолагу перевели на работу в Сибирь.
Славянин Саша напился. Показал мне пистолет размером в ладонь, который стреляет совершенно бесшумно без глушителя. Он это продемонстрировал в этом сарайчике. Утром поехали на границу Дагестана и Азербайджана.
— Ты опять в багажнике?
— Нет, там был пробит глушитель, так что они меня пересадили в салон. Саша сказал: "Если попытаешься обратить на себя внимание, вспомни про пистолет, который я тебе вчера показывал". Приехали на границу. Было очевидно, что этого дагестанца, которого я потом узнал на фотографии, местные пограничники хорошо знали. У меня был липовый загранпаспорт и не менее липовый внутренний, и 300 долларов, которые они мне выдали. Через дагестанских пограничников мы прошли легко, а русские меня не пропустили. Какой-то печати в паспорте не хватало. Им там что-то тихо минут сорок мои сопровождающие объясняли, но не помогло. Тогда меня оттуда вывели, забрали 100 долларов, наняли местного проводника и сказали: "Езжай сейчас с ним в объезд. Мы позвонили туда на пост, тебя пропустят, потом пешком, и минут через 40 будешь в Азербайджане". Брат Дениева сказал, что ему некогда, надо срочно улетать в Москву. Мы доехали до поста ГАИ, и проводник пошел узнать у гаишника, действительно ли ему звонили. Он ответил, что да, проезжайте. Мы отъехали, и я еще сказал проводнику, что не собираюсь ни в какой Азербайджан, что поеду в Махачкалу, а те люди, которые меня сюда привезли,— г... Я понял, что он с ними никак не связан. Он мне сказал: "А ты знаешь этих людей? Вроде они из ФСБ". Ну действительно, если они могли позвонить на пост ГАИ и приказать пропустить машину... Хотя с паспортом у них случилась осечка.
"Они не сомневались, что я уйду в Азербайджан"
— А твои настоящие документы куда делись?
— Так они их забрали, пока держали меня там в доме, в деревне. Недели за две до этого странного освобождения. И по ним делали фальшивку.
— Зачем?
— Я думаю, что все потому же: цель была доказать, что я у боевиков и они укрывают меня от возмездия. Они не сомневались, что выплыву я не в России, что уйду в Азербайджан точно. Этот же Саша меня пугал, говорил, что мне нельзя оставаться в России, что меня здесь разыскивают. Накануне отъезда он дал мне прочитать статью Третьякова в "Независимой" и говорит: "Видишь, как к тебе в России все относятся?" А я подыгрывал: конечно, надо уезжать. Почему они меня и оставили один на один с проводником — были уверены, что никаких неожиданностей не будет. С фальшивыми документами меня в Азербайджане довольно быстро бы задержали. Вот цель и достигнута: Бабицкий бежал из России от уголовного преследования, его вывезли боевики по фальшивым документам.
— В итоге с фальшивым паспортом тебя задержали в Махачкале. А как ты вернулся в Москву?
— На второй день, 29 февраля, меня забрали из махачкалинского централа, посадили на личный самолет Рушайло и привезли в Москву. В Быково, в военный аэропорт. Туда же привезли следователя, который оформил подписку о невыезде. В два часа ночи приволокли этого несчастного мужика в аэропорт. Странная была сцена. Он сидел, листал дело и говорил, что вот он его изучает, дело, но принял решение изменить меру пресечения на подписку о невыезде... из Москвы. После чего меня довезли до дома, высадили там посередь ночи. И все.
— Смешной финал. Так что же с тобой случилось? Что все это было?
— Сначала импровизация, а потом, с какого-то момента — спецоперация.
— Ну, в какой-то степени эта спецоперация оказалась результативной. Ты с семьей теперь живешь за границей и в Чечню вряд ли поедешь в ближайшее время.
— А вот это не факт.
 |
|