 |
"Надо писать песню!" — эту фразу от Фельцмана слышали многие и по разному поводу. Роберт Рождественский, например,— после того, как прочел в "Правде" про самолет, у которого над Берлином отказали моторы, и летчики спасли город ценой собственных жизней. Владимир Войнович — когда накануне первого гагаринского полета (бывают же такие календарные совпадения!) принес Фельцману текст про "караваны ракет". Михаил Матусовский, когда, сомневаясь, предложил озвучить ужасные, на его взгляд, строки: "Самое синее в мире Черное море мое".
"Замечательные строчки! — моментально возбуждался композитор и — пока горячо — резюмировал: — Надо писать песню!" Часто песня сочинялась прямо на глазах ошалевшего поэта. "Огромное небо", "Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом", "Черное море". Всех не перечесть. Самое место закатать про "всемирную отзывчивость русской души", если б не пятый пункт. Впрочем, пункт этот по большому счету не подвел советского композитора Фельцмана ни разу.
 |
| Вундеркинд из одесской школы Столярского |
Когда Оскару стукнуло семнадцать лет, секретный еврейский PR привел в его дом Дмитрия Шостаковича. Не берусь описать, какое родительское давление испытала на себе поправлявшая здоровье питерская знаменитость, но семейные апокрифы Фельцманов восстанавливают ситуацию изящно. "Будучи очень деликатным человеком, Шостакович сказал: 'Спросите у его родителей, когда будет удобно мне к ним прийти?'" И пришел. И сказал: "Оскар будет известным композитором, ему сразу нужно приезжать в столицу. Пусть учится у Шебалина".
Так Оскар Фельцман оказался в Московской консерватории. Единственному на композиторском факультете ему дали сталинскую стипендию — 500 рублей. На эти деньги тогда на Арбате можно было купить пять пар концертных туфель. К слову, Шостакович в те годы преподавал совсем в другой — Ленинградской — консерватории.
 |
| На пыльных тропинках далеких планет |
А песни пришли к Фельцману вместе с оттепелью. "На тебе сошелся клином белый свет" пела Майя Кристаллинская. "Венок Дуная" и "Огромное небо" — Эдита Пьеха. "Балладу о красках" — Иосиф Кобзон. Еще были "Манжерок", "Ходит песенка по кругу". Но главнее всего, пожалуй, "Ландыши". Тот самый безответственно-внесоциальный "светлого мая привет", за который композитору досталось по полной программе.
 |
| Старые друзья Иосиф Кобзон, Оскар Фельцман и Евгений Леонов |
Впрочем, более серьезным словесно-музыкальным анализом фельцмановских песен можно и подпортить общее впечатление. С одной стороны, Фельцман осовременил советскую эстраду небывалыми в ней твистом и шлягерной лирикой, кромешной интимностью дамского самовыражения и новой пикантностью русского языка. Возможно, именно после фельцмановских исполнителей лексический норматив эстрадной песни съехал на неправильные ударения и выпендрежные гласные. "Манжерок", например, могли петь и Пьеха, и Хиль — главное, чтобы исполнитель не забывал подхлестывать публику тирольскими подскоками голоса и неисчезающей улыбкой. Вот из этой улыбки, искажающей дикцию и родились позднейшие эстрадные экземпляры, вроде Сергея Челобанова, чей русский, как говорится, без пол-литра не разберешь.
 |
| Эдита Пьеха — любимая певица Оскара Фельцмана |
Ко всему, что поется-играется сейчас, Оскар Фельцман относится толерантно. В разговорах о примитивизме современной попсы он словно бы стесняется положения мэтра. А в рассуждениях, касающихся его давних коллег-песенников, придерживается табели о рангах. Мокроусов, Блантер, Соловьев-Седой — куда же их денешь? Они — золотой век советской песни. Так и хочется воскликнуть: так массовой же, Оскар Борисович, массовой песни, а не лирической; коллективной, а не, так сказать, индивидуального пользования. Выступать, однако, бесполезно. У композитора, пережившего, должно быть, не без последствий американскую эмиграцию сына (сейчас Владимир Фельцман — известный пианист, пожизненный профессор Нью-Йоркского университета), тормоза на месте. "Чтобы понять, какую надо написать песню, я должен чувствовать, какими горестями и радостями живут люди". Это, впрочем, тоньше совкового штампа "я пишу для народа".
ЕЛЕНА ЧЕРЕМНЫХ