 |
"Нам достался утешительный приз — сотрудница абвера"
— Как вы стали розыскником, Борис Александрович?
— В сорок первом году, сразу после начала войны, я добровольцем ушел на фронт и стал политбойцом. Это была специальная категория военнослужащих, предназначенная, как нам говорили, для цементирования наших отступавших войск. Одеты мы были в офицерскую форму — даже бриджи у нас были командирские — синие, но никаких званий не имели. Нас направили на Западный фронт, и практически с ходу мы оказались в бою. Наш полк остановил немцев. Но две трети ребят из нашей группы политбойцов в этом бою погибли. 9 августа 1941 года в бою под Каменкой меня ранило. Потом был госпиталь, запасной полк. И оттуда, уже в сорок втором, как человека с незаконченным высшим образованием и к тому же неплохо знающего немецкий язык, меня направили на учебу в Высшую школу НКВД. А после ее окончания в январе 1943 года — во фронтовые органы контрразведки.
— И много шпионов вы поймали?
— Полагаю, что столько, сколько попало в поле моего зрения,— двоих. Особенно запомнился мне забрасывавшийся не в первый раз немецкий агент-диверсант Георгий Гаркуша. Его разыскивал "Смерш" и другие органы госбезопасности. К нам в полк он попал с пополнением под фамилией Соколов. По деталям его поведения я заподозрил неладное, у него при чисто украинской внешности была русская фамилия. Он ни с кем не переписывался. Мне удалось установить его подлинную фамилию. Затем я проверил его по ориентировкам розыска и убедился, что он известен как агент диверсионного органа "Бранденбург-800".
Полк, в котором я был контрразведчиком, дошел до Берлина, до самого Рейхстага. Меня включили в группу розыска работников немецкой разведки. Мы размещались в элитном районе Берлина — Далеме. Там жили крупные промышленники, банкиры, ученые и многие высшие нацистские чины. Часть из них ушла на Запад, другие затаились. Но я понял, что практически со дня на день оставшиеся бонзы побегут к американцам и англичанам. Я прикинул, по каким маршрутам они могут уйти из Далема, взял из отдела контрразведки взвод охраны, потом еще десяток бойцов полка и устроил засады.
Попалось около сорока человек. И каждый из них был большой шишкой. Среди задержанных оказались несколько крупных инженеров, адмирал, заместитель имперского министра Шахта и один разведчик. Самое главное было использовать фактор внезапности — допросить их, пока они не оправились от шока. И в этом состоянии они рассказывали много интересного вообще и для нашего розыска в частности: кто еще не успел сбежать, где скрывается.
Позднее, уже будучи работником розыскного отдела контрразведки 1-й танковой армии, я задержал шесть сотрудников центрального аппарата немецкой военной разведки — абвера. Они дали сведения о других своих коллегах, но результаты дальнейшего поиска были неутешительными. Большинство немецких разведчиков заблаговременно перебрались под крыло наших англо-американских союзников.
— А картотеку немецкой агентуры вы искали?
— А как же! И оказалось, что она была уничтожена. Но два сотрудника абвера втайне друг от друга и начальства пересняли данные на агентуру. Мы начали их поиск, но слишком поздно. Я установил, что начальник отдела абвер-картай Хюбнер передал свою фильмотеку американцам в местечке Пробст-Целла в Тюрингии. Конечно, предварительно выговорив условия службы у новых хозяев. Американцы получили и второй комплект пленок. Нам достался, можно сказать, утешительный приз — сотрудница абвера Софи Луиза Норвольт-Гаупт. Она установила контакты с французской разведкой, но не успела сбежать. Эта дама имела феноменальную память и дала нам сведения о сотрудниках и агентах абвера. Вот после этой операции меня и перевели на службу в розыскной отдел управления "Смерш" советских оккупационных войск в Германии.
— И кого вы искали?
— Агентов недавних союзников — англичан и американцев. Они тысячами вербовали немцев и отправляли их в нашу зону оккупации. Мне пришлось заниматься английской агентурной сетью на урановых рудниках в Тюрингии — на принадлежавшем СССР АО "Висмут". Мы получили данные о том, что совершенно секретная информация о работе "Висмута" уходит на Запад, и начали поиск. Практически ничего сложного тут не было. Выявили подозрительных, допросили. Один из них признался в работе на англичан. И назвал тех английских агентов, которых знал. Те, в свою очередь, назвали других. Так за несколько дней вся сеть была обезврежена. И руководство после этого успеха предложило мне перейти в следственный отдел. Но я категорически отказался. Слишком хорошо знал о том, что у большинства следователей карьера заканчивалась трагически. А в сентябре 1950 года меня перевели в розыскной отдел нашего главка (в 1946 году "Смерш" был слит с Министерством госбезопасности и стал называться Третьим главным управлением МГБ СССР.— Ъ).
"Качалов молча сел в танк и поехал в сторону немцев"
 |
| Партизаны ведут на допрос предателя, захваченного в прифронтовой полосе |
— Доступ к ней я имел по мере необходимости и во время войны, и работая в Германии. Вокруг нее витает ореол таинственности, но это были просто алфавитные списки агентов иностранных разведок и изменников разного рода. Установочные данные и описания совершенных ими деяний. По мере накопления изменений — кого-то находили, на кого-то получали дополнительные данные — книга переиздавалась. Читать "Розыскную книгу" было интересней, чем любой детектив.
— Например?
— Помню, там были данные на командира боевого корабля Балтийского флота, который вместе со своим старшим помощником застрелил старшего оперуполномоченного, увел свой корабль к немцам и сдался в плен. Помню, там были данные и на брата Александра Твардовского — Ивана. О том, что, попав в плен к финнам, он стал агентом финской разведки, перебрасывался в наш тыл и имел за это финские и немецкие награды.
— Вы уверены, что это правда?
— Я читал много позднее, что он вернулся в Советский Союз и получил большой срок. Но за то ли, за другое — не знаю. А в книге, конечно, было немалое количество недостоверной информации. Так вот, мне после прихода в отдел передали в производство около пятидесяти розыскных дел. Самым интересным было дело #1184 на агента американской разведки Качалова. Из дела следовало, что в августе 1941 году Качалов Владимир Яковлевич, генерал-лейтенант, командующий 28-й армией Резервного фронта, добровольно сдался в плен к немцам в районе Смоленска. 29 сентября 1941 года Военной коллегией Верховного суда СССР он был заочно приговорен к высшей мере наказания. Моей задачей было разыскать Качалова для приведения приговора в исполнение. В деле были свидетельские показания о том, что до конца войны он содержался в специальных лагерях в Германии. А после войны, как показал один репатриант из Франции, Качалов скрывался в Марокко, где установил преступную связь с американскими спецслужбами.
— Но имя Качалова не на слуху... Он ведь не был соратником генерала Власова?
— В том-то и дело. Все показания о пребывании Качалова в немецких лагерях отличались подозрительной неконкретностью. Никто из допрошенных не видел Качалова в Германии сам. Все ссылались на какие-то разговоры, слухи. Но самым странным было то, что с момента возникновения розыскного дела в 1941 году никто не удосужился получить хоть какие-то данные из немецких источников — от сидевших у нас в плену немцев и из немецких архивов. Я согласовал с руководством проведение допросов сидевших у нас руководящих работников абвера Штольце, Бентевеньи и Пикенброка о Качалове. И получил разрешение на ознакомление со следственным делом генерала.
Руководители абвера заявили, что о каком-либо сотрудничестве Качалова с германской разведкой или другими специальными органами им ничего не известно. Не принесло ясности и следственное дело. Все обвинение строилось на показаниях единственного свидетеля — порученца Качалова капитана Погребивского. Он утверждал, что Качалов на глазах у него молча сел в танк и поехал в сторону занятой немцами деревни Ермолино. Единственным свидетельством преступных намерений генерала было показание того же Погребивского о том, что за день до этого Качалову передали две немецкие листовки с призывом сдаваться в плен. Генерал спросил, не нужны ли они кому? И сказал: "Возьму себе, авось пригодится".
Единственное, что ясно было видно в деле,— участие в нем начальника Главного политического управления Красной армии Льва Мехлиса. Он давил и на следствие, и на свидетелей. Он доложил Сталину о переходе Качалова на сторону врага и участвовал в подготовке приказа Ставки Верховного главнокомандования о "позорной измене командующих" (см. документы). А приговор Качалову дословно совпадал с формулировками этого приказа.
Еще более странно выглядела телеграмма, направленная на фронты в 1943 году (см. документы). В ней говорилось, что Качалов в числе прочих генералов, значившийся пропавшим без вести, "как теперь точно установлено", работает с немцами против нашей родины. Я запросил все наши учеты, но никаких данных о Качалове, поступивших в 1943 году, там не было. И я решил допросить жителей деревни, возле которой пропал без вести генерал Качалов. Что тут началось! Мой начальник подполковник Лифанов отказался дать разрешение на это.
А вот начальник розыскного отдела полковник Пуминов прочитал следственное дело и подписал поручение управлению МГБ Смоленской области — допросить свидетелей и очевидцев того боя. И результат пришел очень быстро. Старожилы деревни Старинки подтвердили, что Качалов погиб в бою, что немецкий генерал был восхищен его храбростью и поручил сельчанам "похоронить его как положено". Оставалось только подтвердить факт смерти, провести эксгумацию. Из личного дела генерала были взяты данные, позволившие опознать останки.
Одновременно в архиве Министерства обороны по моему запросу нашли среди захваченных у немцев в 1941 году документов обзор боевых действий, где говорилось о гибели Качалова в бою. Нашлась даже заметка в газете "Мюнхише беобахтер", в которой ее фронтовой корреспондент рассказывал о похоронах Качалова.
— Почему же эти запросы не были сделаны раньше?
— Все боялись. Раз Сталин сказал, что Качалов предатель, значит, так оно и есть. Мы закрыли розыскное дело и направили материалы в Военную коллегию. Но все, чего нам удалось в тот момент добиться,— вернуть из ссылки жену генерала Ханчин-Качалову. А в правах ее восстановить было нельзя. Для этого нужно было отменить соответствующие пункты приказа 1941 года, но маршал Булганин, которому было направлено наше представление, не решился на это. Жена генерала обивала пороги всех инстанций, но ничего не менялось. Она написала анонимку, надеясь так ускорить решение дела, но ее арестовали сотрудники Московского УМГБ, и она была осуждена на семь лет лагерей. Все оставалось без движения до января 1954 года. Тогда Военная коллегия реабилитировала Качалова. Его жену освободили, но лагерный режим к долголетию не располагает, и вскоре она умерла.
"Товарищу Фурцевой нужно брать пример с товарища Ворошилова"
 |
| Сталин сказал, что генерал Качалов — предатель. А он погиб как герой, и немцы похоронили его с почестями |
— К сожалению. Иногда мне удавалось прекратить незаконно возбужденные розыскные дела. В 1952 году среди розыскных дел у меня оказалось несколько дел на агентов немецкой разведки. Все они были одного возраста и уроженцами одной местности — Снегиревского и Николаевского районов Николаевской области на Украине. Выяснилось, что немцы во время распутицы пригнали для работы на своем аэродроме молодых парней из двух соседних с аэродромом районов. Двоих из них завербовала немецкая разведка. Потом Николаевскую область освободили, и один из этих агентов попал в руки территориальных органов госбезопасности. И вот под пером следователя батальон аэродромного обслуживания превратился в разведорган, а все парни — в агентов немецкой разведки. Без всякой проверки все они были объявлены в розыск. Большая часть из них — около ста человек — к 1952 году была найдена и осуждена на большие сроки заключения. В поднятых делах я нашел ходатайства районных и областных властей о пересмотре дел этих ребят. Я все досконально проверил, составил подробную справку о незаконности объявления их в розыск. Замминистра Лаврентий Цанава возглавлял комиссию по проверке нашего главка. Ему доложили мою справку. Так он приказал передать мне: "Вникать в это дело не следует". Надеюсь, что все они впоследствии были реабилитированы.
— Вы считаете, что Цанава тоже боялся?
— Конечно. Мы все боялись. Такой была система. И после смерти Сталина мало что изменилось. Помню, в Институте связи Советской армии, который я тогда оперативно обслуживал, один из рабочих, соображая на троих, сказал: "Товарищу Фурцевой нужно брать пример с товарища Ворошилова". Что он имел в виду, никто не знал, но об этом "антисоветском высказывании" Московское управление КГБ доложило самой Фурцевой. И она приказала арестовать клеветника. За что? Но никто не посмел ослушаться члена президиума ЦК. Я пытался спасти этого рабочего, но безуспешно. Такой была система...
 |
|
При содействии издательства ВАГРИУС "Власть" представляет серию исторических материалов в рубрике АРХИВ