Об этом Сергей Гандлевский сообщил вчера (см. стр. 1), в редакцию "Ъ". О причинах отказа рассказывает сам лауреат.
Уважаемое жюри "Антибукера" удостоило меня премии "Незнакомка" за лучшую поэтическую книгу 1996 года. Спасибо. Редакционное письмо, в котором меня величали "господином", уведомляло: "Вы можете получить полагающийся Вам денежный приз в редакции 'Независимой газеты' в любой день после 27 января с. г. у г-на Шпакова Е. Э.". Под письмом стояла личная подпись председателя жюри и главного редактора "Независимой газеты" В. Т. Третьякова.
Потом был банкет, зал с позолотой и лепниной, речи в честь лауреатов, высокие гости: Р. М. и М. С. Горбачевы, иностранные послы, творческая элита, фотографы и репортеры. Чинное застолье оживила М. В. Розанова: ее, сказала она, удручает буржуазность происходящего, ей недостает карнавала.
Марья Васильевна, я могу Вас утешить: буржуазности хватило на сутки, уже назавтра начался наш специфический карнавал.
На торжества был приглашен петербургский издатель Г. Ф. Комаров — человек, имеющий прямое отношение к успеху моей книжки. "Независимая газета" обещала оплатить дорогу — не оплатила. Когда я спросил заместителя главного редактора "НГ" г-на Шпакова, что случилось, он ответил: "Комарова видели в коридоре, но все дождались, а он почему-то не дождался..."
Мой издатель родом с Баренцева моря; ему случалось водить самолет; когда он ехал через два штата на сорокадневье Иосифа Бродского, его машина перевернулась, но он отлежался часок, поблагодарил медиков, сел за руль и был в Нью-Йорке вовремя. Вот поэтому он "не дождался" в коридоре, где тебя кормят "завтраками", где надо просителем ходить от двери к двери, а в воздухе висит наше карнавальное "ушла на базу".
Несколько дней спустя настал мой черед ступить в этот коридор. Строго в соответствии с приглашением я пришел в редакцию, чтобы получить у г-на Шпакова "полагающийся" мне денежный приз. Вместо того, чтобы передать конверт, г-н Шпаков, поигрывая сотовым телефоном, сказал, что деньги будут переведены в банк и возможны кое-какие издержки. Я спустился в кабинет главного редактора за разъяснениями. Глядя куда-то в сторону, г-н Третьяков бесцветным голосом сказал, что в этом году они не все хорошо рассчитали, что Чубайс в недобрый час заплатил налоги, что при банковском переводе, конечно, может растаять четверть суммы, но, если у меня были расчеты на всю сумму (они у меня были!), то он советует занять у кого-нибудь. Я имел глупость прийти в редакцию еще раз, уже с женой. Нам был оказан вовсе оскорбительный прием. Довольно, я сыт.
Господа, вы в своем уме? Вам-то самим понравится получать не те подарки, что были обещаны, да еще послушно лезть за ними под диван?
При чем здесь налоги Чубайса, усушка и утруска? Есть долг налогоплательщика, но есть куда большая ответственность — ответственность за свои слова. Значит, вы переводили попусту бумагу (то есть лес), чтобы тиражировать вранье, блефовать? Почему тогда так скромно — "Антибукер", а не, скажем, "Антинобель"? Ведь если платить все равно на глазок, то что мешает пририсовать справа от единицы нолей побольше — и сзывай послов на банкет.
Мне крепко за сорок, я не сумасшедший, я литератор. И я действительно не понимаю и принципиально отказываюсь понимать, почему цифровое значение можно толковать вольно. Вы что, господа, не отличаете своей квартиры от чужой, наобум нажимаете клавиши ваших сотовых телефонов, скитаетесь по вокзалам, игнорируя расписание поездов? Я не понимаю, почему "приз в редакции" означает банковскую волокиту и почему "в ам. долларах" означает "в рублях". Я, наконец, не понимаю, почему мне все это сообщают, не бледнея и не извиняясь за стопроцентную ложь, а хладнокровно. У вас головы закружились — так вам англичан переплюнуть захотелось? Но ведь написано черным по белому в английском, кстати, стишке:
Рассчитывай силы свои
И, если сказать не умеешь "хрю-хрю",
Визжи, не стесняясь "и-и".
То, что случилось со мной, — неприятность средней руки, на беду это, конечно, не тянет. Но я уверен, что и большие неплатежи, и другие настоящие общественные беды, если сократить, как дробь, все затеняющие суть дела обстоятельства, есть прямое следствие главной причины — хамства.
И еще, господа культуртрегеры, раз уж вас нелегкая занесла в калашный ряд искусства, примите к сведению: поэтов нельзя унижать. Смирившийся с унижением поэт потерян для поэзии. А поэзия выделяет кислород идеализма, без которого общество превращается в "зону", и ваше поведение — наглядный тому пример. Вы взяли "лохов" — публику, жюри, соискателей — "на понт". В таком случае, мне "западло" брать ваши "бабки". Правда, премия, как записано в вашем же уставе, "Независимой газете" "не принадлежит", деньги — чужие. Поэтому, чтобы не обижать пожелавшего остаться неизвестным мецената, скажу так: я отказываюсь от премии, прошедшей через ваши руки.
Всех товарищей по цеху, обойденных этой "наградой", я искренне поздравляю с тем, что они занимались своими делами, а не оказались, как я, перед дверью в коридор, куда войти можно только пригнувшись. Я с радостью остаюсь снаружи.
На выданном мне премиальном свидетельстве помимо всего прочего выгравированы слова: "Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает". Я очень плохо об этом думаю. Мне не стыдно.
СЕРГЕЙ Ъ-ГАНДЛЕВСКИЙ