Видимо, подражая Валерию Брюсову, некогда дерзновенно продолжившему "Египетские ночи", В. С. Черномырдин, а вслед за ним и прогрессивная общественность взялись за другую незавершенную вещь Пушкина — "Сказку о медведихе". Прихватив с собой губернатора с говорящей фамилией Лисицин, российский премьер с ружьецом отправился в непроходимые ярославские леса: как истинный реформатор, он представил свои вдохновенные упражнения в жанре перформанса. Зачин пушкинской сказки был воспроизведен им с поразительной точностью: "Из лесу, из лесу из дремучего выходила медведиха со милыми детушками медвежатами погулять, посмотреть, себя показать. Села медведиха под белою березою: стали медвежата промеж собой играть, по муравушке валятися, боротися, кувыркатися. Отколь ни возьмись, мужик идет, он во руках несет рогатину..." Литературный В. С. Черномырдин не ограничился одной завязкой, повторив также пушкинскую кульминацию, и "сажал в нее (медведиху. — Ъ) рогатину что повыше пупа, пониже печени. Грянулась медведиха о сыру землю".
Не вынеся того, что премьер в одиночку собирает все лавры стилизатора, российские СМИ тут же подсуетились — "не звоны пошли по городу, пошли вести по всему по лесу". С разоблачением выступила "Новая газета" и сам Минкин, за ним потянулись другие — "прибегал тут зайка-смерд, зайка бедненький, зайка серенький. Приходил целовальник еж, все-то он ежится, все-то он щетинится". Недовольство всего леса было так велико, что Евгений Киселев выкроил время в Давосе и побеседовал с Черномырдиным о случившемся.
Раскрасневшийся премьер, очевидно, исполненный послебанкетного благодушия, поначалу искренне недоумевал: "Я не знаю, чего это вдруг раскрутили, кому это не понравилось. У нас охота на медведей не воспрещена. Это нормальное явление. Есть лицензия... Поэтому я с удовольствием поехал..." Но чадолибивый Киселев, готовый в сердцах простить Черномырдину взрослую медведиху, пожалел убиенных ее детей, и премьер возмутился: "Что такое медвежата? Странное понятие... Медведи — это медведи. Я бы очень хотел, если кто пишет, устроить им очную ставку, чтобы они встретились. Даже не в кабинете, а в любом другом месте — я бы посмотрел, какая бы реакция была". Что это за медведи, с которыми можно запросто встретиться в кабинете, осталось непонятным, но очевидно другое. Говоря об "очной ставке", Черномырдин наверняка вспомнил то место пушкинской сказки, где медведиха призывала медвежат: "Становитесь, хоронитесь за меня. Уж как я вас мужику не выдам и сама мужику ... выем".
К сожалению, страшная месть, уготованная Черномырдиным журналистам, вполне ими заслужена. Российские СМИ — как правые, так и левые, равно фашистские и либеральные, желтые и респектабельные — одинаково верят в харизму. Можно не слишком жаловать Ельцина, Зюганова, Лебедя или того же Черномырдина, каждого по отдельности либо всех вместе, но сама харизма вне подозрений. Более того, принято считать, что Чубайс — единственный, кто открыто пренебрегает харизмопоклонством — снискал всенародную ненависть именно за это.
Непонятно, почему наглядное торжество всеобщего символа веры вдруг вызвало такую оторопь. Охота вождя на медведя вполне в стилистике той высокой народности, которую сейчас с разных сторон в поте лица ищут. Новой национальной идее она ничуть не противоречит. Западные зеленые, разумеется, поморщатся, узнав о черномырдинском молодечестве, но вряд ли гневливой российской общественностью двигала заокеанская политическая корректность. Во всяком случае, об этом сказано не было. И, конечно, имелось в виду другое: царская охота нехороша, "когда страдает так народ". Народ же, приученный любить харизму, узнав про знатного бойца, сражающегося со зверьем, скорее утешится в своих страданиях, возрадовавшись и за премьера, и особенно за г-жу Черномырдину — "вот тебе, жена, подарочек, что медвежья шуба в пятьдесят рублев" — СМИ, как всегда, окажутся в дурах.
Вымученная преданность харизме, которую в последнее время дружно демонстрируют разнообразные СМИ, образует порочный круг: народу навязывается то, во что он должен верить и отныне, благодаря любимой прессе, уже верит; сами же журналисты теперь невразумительно страдают, смутно чувствуя что-то неладное и все равно продолжая свою гордую мучительную миссию. Этой неплодотворной диалектикой пронизана в том числе и воскресная политика.
По всей видимости, пока не зная, как именно относиться к отвергнутой президентом конституционной реформе, но на всякий случай сказав нечто обтекаемое и двусмысленное, Доренко решил загладить грех амбвивалентности именинным репортажем ко дню рождения Ельцина, источавшим сладостную народность. Репортаж о быте президентской семьи, разумеется, начался с кухни, с широкого русского хлебосольства этих простых, конечно же, людей. Доренко, представившийся как "сибарит и эстетствующий гурман", хотел было долго говорить о еде, но почему-то не вышло: съемочная группа сама собою оказалась в гостиной. Там оператор, наверное, долго выбирал точку, чтобы в кадр попал сразу весь лубочный набор: абажур над столом, у окна развесистый фикус, маленький, но импортный, как у людей, телевизор да полочка над ним, уставленная дымковской игрушкой. Ни в абажуре, ни в фикусе, ни даже в дымковской игрушке нет решительно никакой беды, беда в том образе, который выстраивают телевизионные имиджмейкеры.
Ельцин, наверное, и впрямь простой русский человек, но дважды подряд президентом России он был избран, очевидно, не за это. Точно так же семья Ельцина интересна вовсе не соответствием стандарту, а своим от него отличием. И жену президента, и обеих дочерей эти отличия отнюдь не портят, а, напротив, очень украшают, но трусливый телевизор делает все, чтобы их заретушировать: неспешное достоинство Наины Ельциной, как, впрочем, и живой, быстрый ум Татьяны Дьяченко совершенно недымковской природы.
Самый интеллектуальный из воскресных политиков, Николай Сванидзе, тоже подчинен господству самодовлеющего стандарта, с той лишь поправкой, что и стандарт у него интеллектуальный. В последней передаче он, между прочим, сказал: "'Зеркало' уже обращало внимание на тот уникальный факт, что по вопросу НАТО сегодня в позициях Чубайса и Зюганова трудно найти расхождения... Чубайс известен, с одной стороны, как горячий западник, с другой — как жесткий российский государственник. Сейчас государственник, похоже, побеждает".
Западник и государственник в одном лице кажется Сванидзе немыслимым противоречием, и здесь он вполне невольно разделяет как старые советские, так и новые патриотические аксиомы. Западник, конечно же, всегда готов продать Родину за фильдеперсовые чулки. Вместе с тем совершенно очевидно, что Чубайс не Колумб и западников-государственников было в России великое множество. Ни Милюкова в частности, ни кадетов в целом никто не обвинит в антизападничестве, хотя они стояли за войну до победного конца, за русский Константинополь и проливы. Автор "Сказки о медведихе" написал "Клеветникам России" и вообще болезненно относился к тому, что сейчас называют продвижением НАТО на Восток. И "богоизбранная", и "богомерзкая" Россия были ему одинаково чужды. Он был самым последовательным западником, любя Россию как француз Францию, а немец Германию, но при этом совсем не чуждался народности, хотя, наверное, и не вполне харизматической.
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ