Александр Сокуров закончил работу над новым фильмом
Кризис российского кинематографа Санкт-Петербург переживает особенно насыщенно. Ъ уже сообщал об уходе с поста директора "Ленфильма" Александра Голутвы, о невозможности работать в умирающем городе все чаще заявляет Алексей Герман. Один из немногих киноавторов, продолжающих трудиться в условиях тотального производственного и финансового дефицита, — Александр Сокуров. Только что он показал свою новую игровую работу — полнометражную картину "Мать и сын".
Сокуровские экранные опыты конца 70-х и 80-х годов были насыщены символикой социального апокалипсиса и невольно взывали к аналогиям с последними фильмами Андрея Тарковского. На рубеже 90-х режиссер программно сменил манеру. "Круг второй", а затем "Камень" и "Тихие страницы" открыли новую минималистическую интонацию, мир черно-белых фактур, приглушенной речи и сознательно стертого изображения. Формальный сдвиг не изменял сути — Сокуров упорно продолжал медитацию в пограничной зоне между жизнью и смертью, упражнения в авторском жанре обыденной метафизики, когда в ускользающих образах еще брезжит земная жизнь, а небытие уже населяет ее своими смутными фантомами.
В середине 90-х произошел еще один сдвиг. Снятая на японские деньги и для японского телевидения "Восточная элегия" была похожа не столько на открытие новой художественной территории, сколько на возвращение к давно забытым местам. Символика прежнего Сокурова, столь раздражавшая эстетов, на материале европейской истории начала века — как в "Скорбном бесчувствии" или в проекции на национальную политику Сталина — как в "Днях затмения", обрела сообразное место в плоской ориентальной перспективе, где живые веками запросто разговаривают с мертвыми, а телесный распад есть всего лишь переход на новый круг жизни. Заодно прояснилась и фигура автора, время от времени меняющего почерк, стиль и даже имя, чтобы вернуться к самому себе неузнанным и обновленным.
В этом смысле "Мать и сын" переписывают постоянный текст сокуровских элегий совсем новыми иероглифами. В момент, когда петербургская реальность почти уравнялась с внешностью ранних фильмов режиссера, его самого перестал интересовать ампир, декаданс, крушение гуманизма и высота волн всемирного потопа. Позади остались и маршруты потусторонних странствий — траурные киноритуалы, где живые и мертвые как будто не расстаются у последней черты, но устремляются дальше в сопровождении режиссера и кинокамеры.
Если очистить последний фильм до сюжета и жанра, получится почти сказка, детская страшилка, наивный horror о матери и сыне, живущих в избушке посреди волшебного леса. Мать неподвижна и боится смерти. Взрослый сын обречен на отшельничество и с любопытством размышляет о том мире, который простирается за опушкой, полем и холмом. Однажды, когда мать, перелистнув альбом старых фотографий и посетовав на быстротечность человеческих дней, засыпает, сын решается на побег. Начинается путешествие среди огромных древесных стволов, по долинам и странным горным тропкам. И заканчивается оно ничем.
Прочь убегает игрушечный поезд, в недосягаемой дали покачивается на ленивых волнах крохотная лодочка под белыми парусами. Заплутавший мальчик возвращается под родительский кров и находит мать мертвой. Весь финальный эпизод в кадре остается только неподвижная женская рука — не то высохшая ветка, не то пятиголовая когтистая змея. Припав к ней, сын испытывает то ли прозрение, то ли оргазм. В заключительной реплике, звучащей, когда экран уже потух, он обещает матери встречу по ту сторону смерти, однако от Андерсена и Спилберга и от Аркадия Гайдара и Дэвида Линча мы знаем, что кругосветное путешествие ребенка по ближним окрестностям есть знак инициации, взросления и причастия жизни.
Любители Сокурова, конечно, вспомнят, что сыгравшая мать немка Гудрун Гейер похожа на постаревшую мадам Бовари — француженку Сесиль Зервудаки — и продолжает галерею сокуровских женщин, полу-красавиц, полу-птиц, прекрасных на грани уродства. От искушенного взгляда не укроется и то, что Алексей Ананишнов (сын) уже был доктором Маляновым в "Днях затмения" — тем самым, кто предпочел остаться в мертвом городе, на пустой земле, среди вымирающего народа.
Герой по фамилии Малянов появлялся у Сокурова и в дальнейшем, однако в "Круге втором" он хоронил отца, испытывая на собственной шкуре все ужасы смерти Бога-патриарха и не зная материнской любви. У прежних персонажей Сокурова как будто были только отцы и вовсе не было матерей, зато из фильма в фильм им сопутствовал голенастый журавль — символ вечности. В "Матери и сыне" этот сокуровский талисман отсутствует. Знак близких холодов, столь печально и эффектно вписывавшийся в теневую графику былых фильмов, невозможно представить в последней картине, напоминающей не то суперкичевые фотообои, не то суперэлитную копию пейзажной живописи передвижников (картину снял молодой оператор Алексей Федоров, но конструкция изображения в ней явно режиссерская). Впрочем, сказка странствий, в духе которой сделаны "Мать и сын", тоже принадлежит разным этажам культуры. Похоже, что Сокурову уже все равно, на каком из них снимать. Он добрался до самой крыши.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ