 |
Об одном чуде
Большинство образованных людей считает, что храм сегодня уже нельзя судить по художественным критериям. Он закончен, он больше и значительнее, чем любой художественный критерий. И сначала вроде бы соглашаешься — действительно, нельзя. Дело не в качестве архитектуры Константина Тона и не в качестве ее воссоздания. Дело не в качестве росписей. Это — храм, большое общенародное религиозное дело.
Но уже согласившись с этим, думаешь, что в таком случае перед тобой подлинное, стопроцентное чудо. Смотрите.
Восстановление храма вызрело в московской мэрии. Авторство приписывал себе Илья Глазунов ("идея его воссоздания принадлежит Илье Глазунову, который десятки лет ее пробивал и пропагандировал",— сказал он в одном из интервью Ъ, сетуя на то, что ему не дали расписывать храм), но это, в лучшем случае, некое духовное пастырство в отношении Юрия Лужкова. Инициатором был мэр — постановление о восстановлении храма Лужков подписал 31 мая 1994 года. Через год — 5 мая 1995 года — храм первый раз прозвучал в постановлении Бориса Ельцина (в контексте освобождения от налогов фирм, которые трудились над его созиданием).
Московского мэра все знают. Несомненно выдающийся хозяйственник госкапиталистического направления. Политик несколько менее выдающийся, в смысле глубины своих идей, зато берущий энергией, хваткой, а также декларативной принадлежностью к полю здравого смысла. Но исключительно трудно помыслить себе Юрия Михайловича Лужкова как человека глубочайшей религиозности и церковности, деяния которого невозможно судить по-мирскому. Есть в этом какая-то несообразность.
Руководителем архитектурной части работ был Михаил Посохин. Этого архитектора знают, конечно, не так, как мэра, но он тоже очень хорошо известен. Практически все крупные здания лужковского стиля числят его руководителем архитектурной части работ. Не то чтобы он сам их проектировал, но всегда приписывал себя поверх авторского коллектива. Очень плодовитый зодчий. И что, теперь его творчество мы должны рассматривать в терминах "молитвы в камне"?
Живопись и скульптуру делали под руководством Зураба Церетели. Ну, Зураб Константинович — фигура поизвестнее Михаила Посохина. В собственном творчестве — гедонист и бонвиван. В остальном творчестве — хваткий менеджер и политик, умеющий выбивать и быстро тратить средства на масштабные художественные проекты с идеологическим уклоном. И вот его творчество и организаторский талант теперь чудесным образом оказались чем-то вроде деятельности Андрея Рублева и Дионисия. "Умозрение в красках", так сказать.
Три человека, про которых никак не подумаешь, вдруг оказались подвижниками, помыслы и дела которых судить по-мирскому грешно. И надо сказать, это очень удобное чудо. Потому что когда судили по-мирскому, то результаты получались очень средними.
 |
Закончив ход работ, мэрия только что объявила, что стоимость работ составила 200 млн долларов. В 1998 году во время спора о том, сколько платить Церетели за росписи, руководитель фонда общественной поддержки храма Игорь Птичников сообщил сумму израсходованных средств — 500 млн долларов. За два года количество израсходованных средств уменьшилось в два с половиной раза. Видимо, чудесным образом удалось вернуть средства.
Это удивительное чудо нового типа. Традиционно христианские подвижники отличаются правдивостью. Нынешние чудотворящие совершенно иные.
Статус храма — сплошное вранье
В спорах о восстановлении храма его сторонники возражали тем, кто утверждал: восстановить храм таким, как он был, невозможно. Как же невозможно, говорили они, когда столько всего восстановлено? Мы восстановили Павловск, Царское Село, Петергоф, мы восстановили Нередицу в Новгороде — у нас колоссальный опыт. Почему же нам не восстановить храм?
В России действительно были школы архитектурной реставрации. Новгородская, Петербургская, Московская. Но никто из этих школ в восстановлении храма не участвовал. Вместо них работу выполнили архитекторы, которые к реставрации отношения не имеют.
До 1997 года и мэрия, и церковь утверждали, что храм восстанавливается точно таким, как он был. Но по мере того как он вырастал, позиция стала меняться. В 1998 году бывший главный архитектор храма Алексей Денисов, отстраненный Михаилом Посохиным, стал обвинять восстановителей в фальсификации Тоновского проекта. И тут Михаил Посохин на пресс-конференции заявил: "Храм никогда не восстанавливался в реставрационном режиме, это работа современных художников".
Что называется, и ежу ясно было: ну не было в разрушенном храме ни стилобата, ни зала церковных соборов, не было каркаса из монолитного железобетона, он имел иную геометрию, не было лифтов, кондиционеров — ну не такой он был. Но зачем врать, что мы восстанавливаем так, как было?
То же касается живописи и скульптуры. В России огромная школа реставрации живописи, но к храму она отношения не имела. Работали художники-реалисты, собранные Академией художеств. Они работали по фотографиям дореволюционного храма, как действовали бы и реставраторы. С одним существенным различием. Для реалистического академиста работа по фотографии — это известный способ заработка. Все советское время они лабали таким образом портреты вождей. Цель здесь — взяв фотографию, расцветить ее пафосом, колоритом. То есть удалиться от оригинала в сторону современной выразительности, чтобы образ трогал сегодняшнего зрителя. Так и сделано в храме, где фигуры поражают драматизмом ликов и сиянием складок одежды.
В скульптуре мало того, что поменяли материал — доломит на бронзу,— еще и изменили для большей выразительности позы святых, повороты голов, выражение лиц.
Но когда отстраненный Денисов вытащил на суд общественности фотографии оригиналов утраченных скульптур и их современные копии — в других позах и с другими лицами,— Церетели обвинил его в компьютерных фальсификациях. Спрашивается: ну делаешь ты новое произведение по типу большого портрета вождя, нарисованного с фотографии, ну не скрывай этого. Нет, врет, что это точное восстановление.
Врут, потому что имитируют.
Если бы и Посохин, и Церетели сразу честно заявили: храм — это творение современных художников,— возникло бы неприятное сравнение с другими современными художниками. Возникла бы идея конкурса: может быть, другие современные художники могли бы сделать что-нибудь другое. С архитектурой это вряд ли бы получилось, а вот с живописью вполне. Религиозная живопись XIX века, вообще-то, считается малоценной. Даже на официальном сайте храма Христа в Интернете висит статья его защитника о. Кураева, который говорит, что предпочел бы видеть в храме религиозную живопись древнерусского толка. У нас есть современная религиозная живопись, основанная на древнерусских традициях,— достаточно вспомнить школу отца Зенона, очень пропагандировавшегося в начале 90-х, а потом впавшего в немилость. В храме Христа подобная живопись представлена в иконостасе нижнего храма.
Нет, для того чтобы отбиться от конкурентов, нужно было сначала заявить, что это точное восстановление и потому никакого нового искусства здесь быть не может. А для реставраторов и историков, которые недоуменно начали спрашивать: а что же вы так восстановили, что непохоже совсем,— ответ прямо противоположный: это же не восстановление. Это работа современных художников.
На строительстве храма, как это ни удивительно, восстановилась традиционная структура соцреализма — псевдоисторическая архитектура плюс реалистическая академическая живопись, скрепленные идеологией государственности и патриотичности. Но, спрашивается, почему? Как ни верти, храм есть главное духовное деяние России 90-х годов. Почему в это духовное деяние как-то само собой собралось что-то сомнительное с точки зрения и своей честности, и своей религиозности, и своей искренности?
 |
| С первых дней строительства было ясно - храм восстанавливают при помощи современной технологии. О реставрации не стоит и говорить |
Изначально восстановление храма, как это ни парадоксально, имеет к церкви косвенное отношение. На обсуждениях восстановления в 1994-1995 году представители патриархии совершенно откровенно заявляли, что это не их инициатива, что придумано это мэрией, но, разумеется, для них было бы странно это не поддержать. Лужков восстанавливал храм как символ дореволюционной России, ее силы, мощи и величия. Сегодня перед церковью встает довольно трудная задача: наполнить этот храм христианской жизнью. Даже гигантский зал церковных соборов на 1600 мест как-то не согласуется с обновившим его Архиерейским собором из 150 иерархов (зал строился для поместного собора, который церковь пока проводить не собирается). Понятно, что не в столь торжественной, а в ежедневной церковной жизни ситуация еще сложнее: сформировать вокруг такого гигантского собора приход, способный к тому же содержать храм, абсолютно невозможно.
Так что на первый взгляд, когда Юрий Лужков решил восстанавливать храм, церковь как реальный общественный организм со всеми его проблемами не была ему нужна.
Но это поверхностный взгляд. Церковь определяет структуру храма как центрального события российской культуры 90-х.
Русская православная церковь по своей природе — это монархия. Здесь возникает духовная конфигурация, в которой правильное, но независимое суждение куда хуже, чем неправильное. Ложное суждение в конце концов само проявляет свою ошибочность, правильное, но независимое подрывает авторитет монарха.
Почему не годятся реставраторы? Потому что у них свое собственное суждение о восстановлении прошлого, которое основано на своих правилах и авторитетах. То же самое касается и любых современных художников. Те, кто полагают, что их творчество имеет самостоятельное духовное значение, не годятся для церковного дела, ибо подрывают авторитет. Здесь более важным является не самостоятельный духовный поиск, но умение подчиняться.
История храма — это последовательное отсечение всех тех, кто проявлял самостоятельное суждение. Сначала отсекали всех, кто предлагал свободную дискуссию о том, можно ли его восстанавливать. Это были не то что атеисты, или люди, не уважающие прошлого, или ненавистники России. Нет, это были люди, пытавшиеся обсудить духовные аспекты этого деяния — можно ли фальсифицировать историю, можно ли стараться забыть о преступлении сталинизма, символом которого является взорванный храм? Потом отсекали всех тех, кто говорил о том, что это должен быть новый храм, выражающий сегодняшнее мироощущение,— вроде сторонников неодревнерусских росписей. Современное творчество требует самостоятельного духовного поиска, им трудно руководить. Потом отсекали всех реставраторов, которые профессионально разбираются в проблеме,— у них свои критерии.
Самая забавная и характерная история произошла с Глазуновым. Так или иначе этот человек стоял у истоков идеи восстановления, входил в комитет по восстановлению, но заказ на росписи так и не получил. В нем настолько очевидна претензия на то, что его творчество имеет самостоятельное религиозное значение, что согласиться с этим оказалось невозможно.
В результате и вырос советский соцреалистический агитпроп. Во все времена в умении прогибаться под власть он бил своих конкурентов как хотел. Побил и на этот раз.
Потому что именно в этой структуре тех, кто стоит во главе иерархии, невозможно судить ни по каким законам. Именно в этой структуре власть становится таким духовным авторитетом, который невозможно критиковать. Поскольку, критикуя ее, ты оскорбляешь все общество, которое ей некритически подчиняется.
Преображенная Россия
Храм Христа Спасителя освящен 19 августа, в день Преображения Господня. Исторически эта дата никак не привязана к храму — его проект Николай I утвердил 10 апреля (1832 года), закладка состоялась 10 сентября (1839 года), освящение 26 мая (1883 года), взорван он был 5 декабря. Привязка памятных дат храма к празднику Преображения — это традиция восстановительной эпохи. 19 августа 1995 года патриарх освятил нижний храм, 19 августа 2000 года — весь комплекс целиком.
Праздник символизирует программу восстановления храма. Освящая пять лет назад нижний храм, патриарх назвал это событие "знамением начинающегося преображения Руси, исправлением ее исторических путей, просветлением ее лика". Храм тем самым должен быть главным символом всего постсоветского десятилетия как преображения России.
Совершенно неожиданно в этом вопросе патриарх воспринял идеи отца Александра Меня, довольно далекого от официальной идеологии РПЦ. Мень первым, незадолго до своей гибели, начал говорить о перестройке в терминах преображения. Он имел в виду стратегию процесса и его смысл, в тот момент (конец 80-х) настолько далекий, что скорее символический. Однако же грандиозная метафора, которая сегодня стала официальной доктриной,— Преображение Господне как прообраз и смысл трансформации России 90-х — была найдена именно им.
Вторая метафора созрела в официальном треугольнике "мэрия--патриархия--президентская администрация". В течение двух последних лет официальные лица — Лужков, Алексий II, Ельцин и теперь Путин — говорят об освящении храма как о российской встрече третьего тысячелетия. В отличие от своего прообраза — Преображения Господня,— преображение общества, на первый взгляд, не имеет некоего предела, однако привязывание этого события к определенной дате этот предел создает. Что очевидным образом совпадает с путинской программой стабилизации развития: эпоха экспериментов закончена, и сегодня мы оказались в новом устойчивом и стабильном состоянии. К 19 августа 2000 года Россия вышла преображенной и готовой к новому тысячелетию, что ознаменовано окончательным освещением храма — таков идеологический смысл состоявшихся торжеств.
В России крупнейшие национальные программы, идеологические конструкты и духовные символы довольно часто сваливаются на общество как снег на голову. Или как непредвиденное озарение — это как посмотреть. Вдруг, неясно с чего, в XV веке старец Филофей пришел к удивительному выводу о том, что Москва — это Третий Рим. Мысль пришла к нему в исключительно глухом псковском монастыре, он не видел не только первый и второй, но и третий Рим он, судя по всему, представлял себе исключительно умозрительно, однако эта мысль с успехом дожила до времен Екатерины, если не дальше. По меньшей мере неожиданной была мысль о том, что основа России — самодержавие, православие и народность: народность к тому моменту была неустоявшимся понятием, означавшим нечто промежуточное между демократией и самопроявлением Абсолютного Духа в той или иной нации. Русская мысль еще столетие разбиралась, что же правильнее всего подразумевать под народностью. Если верить солженицынской концепции революции, мысль о том, что Россия есть первое в мире коммунистическое государство, для абсолютного большинства населения тоже сначала была исключительно новой и даже неприятной.
Многие считали, что смысл трансформации, которая происходит с обществом в 90-е годы, заключается в построении капиталистического общества на руинах социалистического. Как выясняется теперь, с ним происходило нечто совершенно иное — преображение, и оно завершилось к моменту встречи Третьего тысячелетнего царства. На первый взгляд, тут нет никакого противоречия, ибо одно есть процесс скорее хозяйственный, а второе — духовный. Но на самом деле не все так просто. Построение капитализма есть тоже до некоторой степени духовный процесс. Он предполагает, что, помимо хозяйственных отношений, обществу прививается идеология либерализма.
Храм — попытка создать духовный центр на основе идеи подчинения. Подчинение художников, в конце концов,— только модель для более общей структуры подчинения. Колокола храму лил ЗИЛ. Купола золотил Минатом. Деньги поставляли все сколько-нибудь заметные московские банки. Свое веское слово сказали естественные монополии с центральными офисами в Москве. Как выяснилось, подчиняется весь крупный бизнес, причем как новый, так и оставшийся от советских времен. Власти им скомандовали. Они заплатили. Соединившись с церковью, светская власть провела уникальный эксперимент. Это была своего рода проверка всех на предмет: кто умеет подчиняться?
Реконструкция храма есть символическая реконструкция вертикальной общественной структуры, основной смысл которой в подчинении. В этом и состояла стратегия преображения. Абсолютное большинство поддерживает храм так же, как поддерживает Путина. В этом смысле храм — действительно символ преображенной России. За 90-е годы она сначала утратила центр подчинения, а теперь обрела его вновь, с чем радостно встречает новый век.
Вне этого центра осталось все то, что так или иначе связано с идеями либерализма. Вне центра оказалось свободное обсуждение проблем истории, свободное творчество, наука. Центр удалось выстроить из остатков соцреализма в сфере художественной и командной экономики в сфере бизнеса. Но, по счастью, того, что связано с либерализмом, немного, и оно не делает погоды. Так что этот центр достаточно устойчив.
ГРИГОРИЙ РЕВЗИН