Дело царедворцев-фальшивомонетчиков

40 подпольных монетных дворов обнаружили сыщики Тайного приказа в Москве только за один месяц — декабрь 1661 года — в ходе операции по поиску изготовителей "воровских денег". Эта акция должна была отвлечь внимание от главной государственной проблемы: чуть более чем за год было выпущено 20 млн рублей медными деньгами. А вскоре реальная стоимость медного рубля упала в 15 раз, и страна пережила первый тяжелый финансовый кризис в своей истории. Однако фальшивомонетчики были не выдуманными, а вполне реальными, и покровительствовали им ближайшие родственники царя.

ТЕКСТ ВАСИЛИЙ ЖАРКОВ. ФОТО РГАКФД\РОСИНФОРМ, РИА НОВОСТИ

Воровские деньги

В начале лета 1662 года "на Пожаре", то есть на Красной площади, у Московского Кремля, состоялась очередная публичная казнь. Царским указом было велено отсечь левую руку и правую ногу дьяку Солохину, дьяка же Нефедьева — "бить на козле кнутом нещадно", а поместья обоих "отписать на государя". Солохина после экзекуции отправили на пожизненное поселение в Астрахань. Не только в Москве, но и в любом европейском городе XVII века подобные события не были чем-то диковинным. Вряд ли стоило бы обращать внимание еще на одну — не самую лютую, надо сказать,— казнь, если бы не одно обстоятельство. Случившееся стало частью многомесячной показательной кампании по борьбе с "воровскими деньгами" — так в те времена назывались фальшивые монеты.

Фальшивомонетничество считалось едва ли не главным бичом финансовой системы Московского царства. По крайней мере, так думали сами власти. Технология чеканки денег оставалась еще довольно примитивной, все делалось вручную, а потому изготовление "воровских денег" было делом нехитрым. Фальшивки либо чеканились частным образом с использованием ворованных или специально изготовленных поддельных клейм (подобная чеканка мало чем отличалась от государственной), либо отливались по скопированной форме настоящей монеты. Разумеется, при этом вместо драгоценных металлов использовались олово и свинец. Чтобы начать "воровское дело", достаточно было иметь самые элементарные навыки кузнечного или литейного ремесла и некоторое количество подходящего материала. Так что промышляли фальшивомонетничеством почти во всех слоях населения — от знатных бояр и купцов до простых ремесленников в черных слободах и крепостных умельцев.

Выражаясь современным языком, Российское государство в XVII веке не в полной мере контролировало собственную денежную эмиссию. Пытаясь навести хоть какой-то порядок, власти ужесточили наказания за изготовление "воровских денег". В Соборном уложении 1649 года одна из глав была посвящена денежным мастерам, которые "учнут делати воровские деньги". Того, кто занимался литьем фальшивых монет, полагалось "казнить смертию", залив расплавленное олово в горло. Тем, кто помогал фальшивомонетчикам, отрубали два пальца левой руки. В назидание другим отрубленные пальцы и руки нарушителей прибивали к стенам и воротам дворов, где они жили. Однако и это не помогло — спустя десять лет после принятия сурового закона, на рубеже 50-60-х годов XVII века, фальшивомонетничество в Московии достигло наибольшего размаха.

Осенью 1661 года было принято очередное высочайшее постановление "об усилении борьбы". В ночное время по слободам стали ходить сыщики из приказа Тайных дел, которые выискивали, не ведется ли где "воровское дело". Если они видели дым над крышей и слышали характерное постукивание молоточка, то тут же врывались на двор и устраивали обыск. Тем, кто вовремя донесет на соседа, занимающегося фальшивомонетничеством, полагалась половина его двора. В результате, по свидетельству иностранных наблюдателей, только в декабре в Москве за изготовление "воровских денег" было арестовано около 40 человек. Среди фальшивомонетчиков оказались стрельцы и посадские люди с Бронной, Новой Кузнецкой, Огороднической, Кожевнической и других московских слобод, крестьяне подмосковных владений царского родственника боярина Петра Салтыкова, князя Михаила Прозоровского, стольника Михаила Пушкина. "Воровские деньги" делались в Вологде, Галиче, Нижнем Новгороде, Калуге, поволжской вотчине царского дяди Никиты Романова — Романове Борисоглебском. Замешанных в преступной деятельности в целом по стране оказалось так много, что власти даже были вынуждены смягчить наказание — казнить всех было невозможно, поэтому во многих случаях дело ограничивалось конфискацией имущества и отдачей на поруки родственникам.

Кампания тем временем набирала обороты. В начале 1662 года на имя государя поступила коллективная челобитная от "всего государства и всяких чинов людей" с жалобой на дьяков московских приказов, которые "казну крадут и воровские деньги делают и ими торгуют". Руководство расследованием по очередному денежному делу было поручено непосредственно тогдашнему главе правительства, царскому тестю Илье Милославскому. Весной по столице прокатилась новая волна арестов. Теперь уже брали не черных посадских людей, а серебряных и денежных дел мастеров, работавших в приказе Большой казны, где чеканились деньги Российского государства. Как выяснилось, многие из них воровали клейма и материал на денежном дворе, а потом изготовляли подделки у себя дома. Металлы для чеканки — серебро и медь — проносили в одежде, прятали в хлебе, перекидывали через забор монетного двора, после чего их забирали сообщники. Задержанных "накрепко" пытали на дыбе "разными пытками жестокими" с использованием бича и каленого железа. Как свидетельствует источник, "с пыток те люди винилися и сказывали, что они денег своего дела выдали на всякие покупки немалое число и, чеканы сделав, продавали многим людем посадским, и попом, и чернцом, и крестьяном, и нищим, и тех людей, по их сказке, потому ж имали и пытали, и они винилися". Впрочем, коснулось это не всех: "которые воры были люди богатые, и они от своих бед откупались, давали на Москве посулы большие", то есть взятки. Свидетель происходившего Григорий Котошихин прямо обвиняет во взяточничестве боярина Милославского, его помощника, тоже царского родственника, Ивана Матюшкина и провинциальных воевод, отвечавших за ведение следствия на местах, которые "для тех посулов тем вором помогали и из бед избавливали".

Следствие, однако, продолжалось. Вслед за мастерами монетного двора за решетку отправились уже дьяки и подьячие приказов Большой казны, Сибирского и Стрелецкого, а также связанные с ними торговые люди, выбранные целовальниками для контроля за расходованием монетного материала. Приказная и торговая публика еще до начала пыток спешила признаться в содеянных преступлениях. Давая показания на себя, они, конечно же, не забывали ссылаться на покровительство свыше. Дескать, "тесть ево, царской, боярин да думный дворянин... имали посулы большие... и потому, надеясь, и они воровали... з боярином и з думным человеком вместе". Показания эти держались в строжайшей тайне, но народная молва в Москве меж тем уже приписывала руководство преступным промыслом трем высокопоставленным персонам — Илье Милославскому, его заместителю Ивану Матюшкину и состоявшему с ними в сговоре крупному предпринимателю Василию Шорину. Находившийся в это время в Москве австриец Августин Мейерберг утверждал, что лично для Милославского с использованием царских клейм было выбито монет на 120 тыс. руб. Близкие ко двору источники сообщали, что, узнав об этом, царь пришел в бешенство и еще долго потом гневался на своего тестя.

Илья Данилович Милославский происходил из незнатного и крайне бедного дворянского рода. Был он человеком невеликих способностей и потому особыми карьерными успехами до поры до времени не блистал. В иные годы, чтобы прокормить семью, ему приходилось отправлять своих малолетних дочерей по грибы. Взлету на самый верх кремлевской власти помогли везение и случай. Милославский, что называется, оказался в нужное время в нужном месте и попал в обойму. С некоторых пор его патроном стал боярин Борис Морозов, воспитатель царевича Алексея. Когда же после восшествия на престол своего питомца Борис Иванович стал вторым человеком в государстве, он не забыл и о своем протеже. Благодаря успешной комбинации одна из дочерей Милославского, Мария, была выдана замуж за царя, а вторая, Анна, вышла за самого Морозова. Но это было еще не все. После московского восстания летом 1648 года Борис Морозов был вынужден оставить пост главы правительства и уйти в тень, сосредоточившись на бизнесе в собственных обширных вотчинах (подробнее об этом см. статью "Олигарх всея Руси" в "Деньгах" N 16), а новоиспеченным премьером вскоре стал как раз Илья Милославский. Кому же еще было занять такой пост, кроме царского тестя? Большую часть времени, когда действовало предыдущее правительство, Милославский провел в Голландии, куда был отправлен в составе российского посольства, и потому никаких негативных эмоций у простого люда поначалу не вызывал.

Сам Алексей Михайлович своего тестя явно не любил. Возможно, в глубине души он жалел о своей первой несчастной любви к красавице Ефимии Всеволожской, брак с которой был расстроен из-за придворных интриг, а свою женитьбу на Марии Милославской считал вынужденным шагом. К тому же не по чину и не по заслугам отхвативший богатство и почет Илья Данилович раздражал своей простоватой глупостью и самоуверенностью выдвиженца и нувориша. В разговорах с супругой царь называл его просто Ильей, а не тестем или батюшкой, как того требовала традиция уважения к старшим родственникам. А иной раз мог устроить ему публичную выволочку. Так, в конце 1661 года прямо на заседании Боярской думы царь в последних выражениях отчитал Милославского, когда тот самоуверенно пообещал ему самолично захватить в плен и привести в Москву польского короля: "С чего ты, блудницын сын, приписываешь себе такую опытность в военном деле? Когда это ты набил руку на воинском поприще? Спрашиваю тебя: пересчитай свои славные воинские подвиги, тогда и мы можем надеяться, что исполнишь свои обещания. Пошел к праху, старик, со своими бреднями!" С этими словами Алексей Михайлович влепил тестю пощечину, схватил его за бороду и выволок вон из комнаты, где шло заседание, захлопнув за ним дверь.

В свете начавшейся летом 1662 года борьбы с фальшивомонетничеством все это играло явно не в пользу Милославского. Боярин Морозов, который мог бы заступиться за него раньше, к тому моменту уже умер. Его старые противники при дворе явно стремились разыграть собственную партию. У самого царя появлялись новые любимцы, первым из которых через какое-то время станет Артамон Матвеев. Тучи над главой правительства сгущались. На фоне громкого скандала в отставку был отправлен его первый зам Иван Матюшкин, следующим по логике должен был стать сам царский тесть. Однако вопреки всеобщим ожиданиям Алексей Михайлович все же не стал его трогать. Даже когда в июле во время массовых волнений в Москве толпа требовала выдачи Милославского как государева изменника, царь не пошел навстречу требованиям демонстрантов, но при помощи подоспевших стрельцов велел разогнать их. Возможно, он счел, что признание воровства отца царицы может умалить престиж и его собственной власти. Наверняка сработало и извечное клановое правило — "своих" не сдавать ни при каком раскладе. А быть может, будучи сам весьма неглупым и довольно справедливым человеком, царь не мог не понимать: недалекий и жадный Илья Милославский — совсем не тот, кто несет главную ответственность за разразившийся в стране кризис.

Рубль медяками

Всплеск фальшивомонетничества, равно как и борьбы с ним, произошел не сам по себе. В стране уже восьмой год шла денежная реформа — самая крупная в истории Московского царства. Ее истинным автором, согласно свидетельствам наиболее достоверных источников, был Федор Ртищев. При дворе он слыл интеллектуалом, пусть и поверхностно, но все же знакомым с европейской ученостью. В Андреевском монастыре на Воробьевых горах — в тогдашнем престижном ближнем Подмосковье — под его руководством действовала элитарная школа, где дворяне постигали иностранную премудрость. В Кремле к этому кружку прогрессивных экспертов относились с большим почтением. В 1654 году Ртищев предложил изменить денежную систему, введя новые, более крупные номиналы по аналогии с немецкими и шведскими талерами. Но главное — наряду с серебряными начать чеканку медных монет, как это уже делалось в большинстве европейских государств.

Прежняя денежная система сложилась еще в 1535 году, во времена регентства Елены Глинской при малолетнем Иване IV. Самой крупной монетой в тогдашней России, как ни покажется странным это сегодня, была серебряная копейка. Половину стоимости копейки составляла деньга, а самой мелкой монетой была полушка, весившая в половину деньги и четверть копейки. Что же касается рубля и других характерных древнерусских денежных единиц — алтына, полтины, гривны и прочих,— то до середины XVII века они существовали исключительно как абстрактные понятия, применявшиеся при подсчете крупных сумм. Первый в Московском царстве чеканный рубль, или рублевик, как его называли, появился как раз в результате монетной реформы 1654 года. Русские рубли перечеканивали из закупленных в Чехии серебряных иоахимсталеров, которые в Московии для простоты называли ефимками. Одновременно с рублевиками стали печататься серебряные полуполтины и медные полтины. Технические возможности Московского денежного двора, однако, не позволили чеканить рубли в должном количестве, и уже на следующий год вместо них стали делать "ефимки с признаки": на иностранные талеры просто ставили две надчеканки, обозначавшие их новую национальную принадлежность. Но самое, пожалуй, важное с точки зрения судьбы затеянной реформы произошло осенью 1655 года, когда в Москве, Новгороде и Пскове началась массовая чеканка копеек — не серебряных, как раньше, а медных.

Государство собственным волевым решением приравняло стоимость медных денег к серебряным. Медяки нельзя было обменять на серебро или золото, как это впоследствии стало можно делать с бумажными банкнотами. Медь использовалась не как эквивалент, а в качестве замены серебра. Какой-то подвох во всем этом, однако, чувствовался с самого начала: медные деньги было категорически запрещено использовать при продаже русских товаров иностранцам, нельзя было расплачиваться ими и за сибирскую пушнину — хождение медяков было ограничено европейской Россией.

Логика властей более или менее понятна. В 1654 году началась очередная война с Польшей за украинские земли и Смоленск. Чтобы получить необходимые для ее ведения средства, можно было ввести чрезвычайные налоги. Но еще не забытый опыт Соляного бунта 1648 года, ставшего реакцией на последнюю крупную налоговую реформу, показывал, что низы вряд ли будут в восторге. Чтобы в разгар войны не получить массовых волнений внутри страны, правительство решило прибегнуть к гениальной, как, видимо, поначалу казалось, финансовой комбинации. Подобной находчивости и одновременно наивности можно только умилиться: иностранные "ефимки" покупались казной по 49-50 копеек за штуку, но стоило добавить на них штемпель с изображением всадника с копьем и новый год выпуска, как их объявленная стоимость автоматически увеличивалась до 64 копеек. При полной перечеканке в серебряный рубль номинал "ефимка" и вовсе увеличивался до 100 копеек, а прибыль казны, соответственно, составляла уже порядка 100%. Еще большие доходы сулил переход на медные деньги. Рыночная цена фунта меди равнялась 12 копеек, а монет из него можно было произвести на целых 10 рублей. То есть реальная стоимость условного медного рубля составляла всего 1,2% его номинальной стоимости. В качестве дохода от предпринятой реформы казна планировала получить в общей сложности порядка 4 175 000 рублей. При таком результате государство могло не повышать налоги даже в условиях роста военных расходов. Деньги у населения изымались иным, более продвинутым, способом.

Как писал шведский торговый представитель в Москве Иоганн де Родес в своем донесении королю Карлу X, нововведения правительства вызвали у торговых людей ein grosse confusion. Тем не менее первые четыре года реформы все развивалось относительно спокойно — введение новых денег воспринималось как временная мера до окончания войны. Правда, крупные номиналы — рубли и полтины — принимались населением плохо, но в приказе Большой казны это никого не смущало. Наоборот, власти только рады были штамповать вместо серебряных рублей медную копейку.

Между тем война все не заканчивалась, а казна продолжала пустеть. В 1656 году, когда к войне с Польшей добавился поход в Прибалтику против шведов, было объявлено, что две трети суммы таможенных пошлин будут собираться серебром. Критический же перелом в денежном обращении наступил три года спустя. В начале 1659 года на фоне очередных военных неудач по всем направлениям правительство приступило к изъятию серебряных монет у населения путем их принудительного обмена на медные деньги. По наблюдению Мейерберга, "когда Двор... жадничая перевести в свои руки все серебро и золото, отрядил людей для обмена золотой и серебряной монеты на медную", народ стал ценить новые деньги еще дешевле.

Первыми возмутились украинцы, с недавних пор оказавшиеся под властью Москвы. На съезде казачьих полковников в Корсуни осенью 1658 года гетман Иван Выговский, швырнув на стол полученные "за государеву службу" медные монеты, произнес: "Хочет нам царь московский давать жалованье медными деньгами, но что это за деньги, как их брать?" Вскоре Выговский совершил измену, а медяки на Украине перестали приниматься вовсе. В русских городах цены на рынках стали выставляться в "белых", серебряных, и "красных", медных, деньгах — разумеется, не в пользу последних. Лаж, как тогда называли курсовую разницу между ними, постоянно увеличивался. В начале 1662 года за один рубль серебром давали четыре медных, к осени того же года — девять, а к лету 1663-го соотношение серебряных и медных монет выросло до показателя 1:15. Крестьяне отказывались продавать зерно за медь. Цены, особенно на продовольствие, безудержно шли вверх. Только за зиму 1661/62 года хлеб в Москве подорожал почти в два раза, с 9 до 15 рублей за четверть. Хлебные цены в Вологде всего за несколько лет, к 1663 году, выросли в 50 раз. Страна катилась к финансовой катастрофе. И кто-то непременно должен был за это отвечать.

Государство — фальшивомонетчик?

В сентябре 1997 года московские археологи, ведя раскопки во дворе журфака МГУ на Моховой улице, обнаружили остатки хозяйственных построек XVII века. Последующие исследования показали, что во времена Алексея Михайловича здесь находилась "целая мануфактура по производству монет". При уточнении сведений выяснилось, что в архивах сохранилось неопубликованное письменное свидетельство, согласно которому до 1663 года по личному указу государя бывший двор его дяди охранялся отрядом стрельцов как особо важный объект. Это косвенное свидетельство плюс факт использования таких же чеканов, как в других местах, где делали государственную монету, дают основания считать, что здесь в период медной реформы находился дворцовый денежный двор.

Получается, медные копейки в бывших владениях Никиты Романова чеканились официально, так же как на старом денежном дворе в Кремле и на новом, "английском", в районе современной улицы Мясницкой и Златоустинского переулка. Разумеется, в таком случае Алексей Михайлович совершенно точно знал о его существовании. Но имел ли царь с этого какую-то выгоду? Да и что такое выгода вообще в условиях вотчинного государства, где государево в большинстве случаев и есть государственное. Где свою долю имеет каждый служилый человек — согласно занимаемому чину и месту "у кормила". Возможно, именно так рассуждали глава правительства Милославский и приказные люди поменьше, когда чеканили часть государственных денег лично для себя. А вот царю вряд ли был нужен такого рода "свой бизнес" — ведь его вотчиной, самодержавным владением в известном смысле была вся страна. Но до поры до времени в интересах общей управляемости он был вынужден мириться с неблаговидным промыслом "ближних" людей.

Но разве сам по себе выпуск денег из меди, курс которых был принудительно приравнен к серебряным монетам, не есть глобальная афера по изъятию финансовых средств у населения, на фоне которой любой самый злостный фальшивомонетчик покажется невинной овечкой? Разве население, отказываясь пользоваться медными деньгами, не воспринимало их как фальшивку, причем придуманную и пущенную в оборот самим государством? Рынок оказался переполнен ничего не стоящей монетой, которую по царскому указу на протяжении девяти лет беспрестанно чеканили несколько казенных денежных дворов. Но законы экономики оказались сильнее царского указа. Население перестало верить государеву слову, что медь имеет такую же ценность, как и серебро. Особенно когда выяснилось, что для самого государя и его казны серебро все же явно ценнее. Урок этот, однако, пошел впрок далеко не сразу. Уже в петровское время русский экономист-самоучка Иван Посошков в пику "вредной" европейской практике продолжал настаивать: "Иноземцы в своих иноземских деньгах сличают цену по положению в них матерьялу, а не по власти королевской... У нас толь сильно его пресветлого величества слово, ащеб повелел на медной золотниковой плате положить рублевое начертание, то бы она за рубль и в торгах ходить стала во веки веков неизменно". Такой вот "особый" путь обогащения всегда и во всем правого государства за счет грабежа вечно бесправных подданных.

На самом деле правительство, конечно же, не могло не видеть последствий собственной финансовой аферы. И пыталось выкручиваться как могло. Уже в 1660 году предпринимались попытки спешно найти залежи природного серебра. Однако быстро обследовать необъятные просторы Московского царства, куда уже входила большая часть сибирских земель, было невозможно. Неудачу потерпели попытки внешнего займа под гарантии поставок сырья — русские послы последовательно обращались к Венеции, Голландии и Англии, но везде получили вежливый отказ. Тогда власти, проведя целых два совещания с представителями купеческой верхушки, решились на экстраординарные меры. В феврале 1662 года государство ввело временную монополию на торговлю шестью "указными товарами", составлявшими основную долю экспорта Московии XVII века. В их число входили пенька, поташ, смольчуг, юфть, говяжье сало и соболиные меха. Производители должны были продавать их казне по фиксированной цене за медные деньги, после чего товар перепродавался иностранцам — уже за серебро. Параллельно продолжало раскручиваться дело о "воровских деньгах", очевидно призванное показать народу "виноватого". С этим, правда, перегнули палку: следствие зашло так далеко, что под подозрение попали высшие должностные лица, а утечка привела в июле 1662 года к массовым волнениям в Москве, в исторической литературе называемым Медным бунтом. Впрочем, верхам хватило силовых ресурсов, чтобы удержаться, благо выплата жалованья стрельцам и мелким служилым людям временно осуществлялась в натуральной форме.

После того как государственные запасы драгоценных металлов были восстановлены, медные деньги изъяли из оборота. 15 июля 1663 года вышел указ о прекращении чеканки медной монеты и реанимации прежней денежной системы. Рассчитываться теперь можно было только серебром. Еще через полторы недели появился запрет держать дома медные деньги, не превратив их в слитки. Начиная с 1 июля в двухнедельный срок для Москвы и в течение месяца в остальных городах можно было обменять медяки на серебряные монеты по курсу примерно 100:1. Другое дело, что у большинства народа гиперинфляция последних трех лет съела вообще все сбережения, хоть в меди, хоть в серебре.

В официальном объяснении о причинах неудачи денежной реформы между тем говорилось, что во всем виноваты фальшивомонетчики, которые "испортили" финансовую систему своими "воровскими деньгами". На том все и успокоилось.