"Ангелы ласкают сердце, когда я это вижу"

В октябре открывается главная сцена главного театра страны. "Огонек" прогулялся с генеральным директором Большого Анатолием Иксановым по местам реконструированной славы

Первая музыка, которую я услышал со сцены отреставрированного Большого театра, был хит под названием "Чумачедчая весна". Звуки доносились из небольшого радиоприемника, и эта музыка здесь сейчас звучит очень органично — она помогает рабочему на сцене вворачивать шурупы.

...Большой театр выглядит так, как какая-нибудь показательная стройка социализма: снуют рабочие с мотками проводов, визжит электродрель, стучит молоток. Слышна речь иностранных специалистов — немецкая в основном. Охранники и реставраторы не бросаются под ноги Иксанову с поклоном и не рассказывают, как они тут все помыли-почистили. Какой-то охранник даже говорит гендиректору с обидой: "У вас там мусор рабочие складывают на этаже и из-за этого будут проблемы". "Потом, ладно?.. — отвечает Иксанов.— Давайте не будем перед прессой все секреты вываливать".

Прессу, впрочем, интересовали другие секреты.

— Нет такого комплекса в мире,— говорит Иксанов — где все здания театра, а их пять (историческая и новая сцены, атриум, дом Хомякова и инженерный блок.— "О"), образуют единую замкнутую территорию, соединенную подземными и надземными переходами. А это вот (показывает на пол при входе в Большой театр) — вообще уникальная история. До реставрации здесь был паркет. Первоначально же пол был мозаичный. Мы нашли единственный сохранившийся кусочек, около директорской зоны, и по этому образцу восстановили рисунок. И теперь везде в циркульных коридорах зрительской части — венецианская мозаика. На наше счастье, завод в Европе, изготовивший керамическую плитку для главного вестибюля театра 155 лет назад, сохранился. Он по сей день, представьте, работает. И по образцам, нами предоставленным, из тех же материалов, по той же технологии они ее воссоздали. Таким образом, в вестибюле у нас та же плитка, той же фабрики, что в 1856 году.

Зрительный зал

— Здесь, между прочим, Советский Союз был провозглашен,— продолжает гендиректор.— И план ГОЭЛРО. Пласидо Доминго месяц назад здесь вышел на авансцену, спел арию из "Пиковой дамы". Он приезжал в Москву, мы показывали ему зал, и он решил первым опробовать его восстановленную акустику. В сентябре к нам приедут эксперты ЮНЕСКО и совместно с немецкой компанией "Мюллер ББМ" проведут окончательные акустические замеры. Эксперты ЮНЕСКО уже оценили результаты реставрационных работ и не скрывали своих восторгов. А теперь самое главное — акустика.

— В Большом вообще ничего нельзя менять? Только восстанавливать?

— Тут все работы условно можно разделить на три части. Первая — это зрительская зона: она подвергается исключительно научной реставрации. Сценическая часть — полная замена всего оборудования. И третья часть — новые помещения. Объем театра после реконструкции увеличился почти в два раза за счет подземной части. Поскольку здание является памятником архитектуры, мы не имели права менять его внешние объемы — ни высоту, ни ширину. А помещений театру катастрофически не хватает, поэтому расширяться можно только в глубину. Теперь там концертно-репетиционный зал (который будет называться Бетховенским) — для камерных концертов, для репетиций хора с оркестром и для записей. Плюс подземное пространство сцены. Там будут храниться декорации (раньше ими был завален двор у дома Хомякова — теперь там пешеходная зона).

— Зачем нужно так глубоко копать? (Смотрим в оркестровую яму, где теперь огромный колодец.)

— Там теперь склады музыкальных инструментов. Они будут храниться на подземной площадке. Глубина задана не оркестровой ямой, а подземным пространством самой сцены. Она теперь позволяет декорации монтировать внизу и поднимать их наверх уже во время спектакля. Помимо реставрационных работ, блистательно проведенных, была восстановлена акустика — та, которая была в этом зале в 1856 году. Поскольку фундаменты все время гуляли, в середине ХХ века пол оркестровой ямы и зрительного зала был варварски залит бетоном, для того чтобы стены не упали. И акустика во многом была утрачена. Мы этот бетон разобрали и сделали новую деку, деревянную. И изменили слегка наклон зала — каким он был в 1856 году. Восстановили резонансные породы дерева, которыми оформлены стены зрительного зала. Многие элементы декора были сделаны из специального папье-маше, но в советское время часть из них была заменена на гипс, что тоже отрицательно сказалось на акустике.

— А теперь все из папье-маше будет?

— Это специальное папье-маше, хотя принцип тот же. Вся лепнина, а по ней позолота. Папье-маше не резонирует и не трескается. Архитектор Альберт Кавос, который перестраивал сгоревший Большой театр Осипа Бове, разбирался в акустике, у него было чутье. В плане театра — если сверху смотреть — контуры зала и сцены напоминают скрипку. Тогда не было компьютерных технологий, но форма зала идеальна именно с точки зрения акустики. Такой не могут добиться в новых зданиях.

Новое сценическое пространство

— Вот тут, на лестничной клетке под стеклом, мы сохранили для всеобщего обозрения кусок старой кладки. Здесь можно увидеть исторические наслоения сразу трех эпох — Петровского театра 1780 года, Большого театра О. Бове 1825 года постройки и театра архитектора А. Кавоса 1856 года. После пожаров последующие архитекторы использовали сохранившиеся кирпичные кладки. Кстати, с колоннами главного фасада было столько проблем именно потому, что они еще от театра О. Бове.

— Здесь теперь лифты?

— Да. Прозрачные, как видите. Сейчас мы находимся под площадью перед Большим театром. Этого пространства, естественно, раньше не было. Здесь будут также буфеты, гардероб, туалеты. То, для чего места всегда не хватало. А новый подземный концертно-репетиционный зал уникален. Здесь может разместиться полный состав хора и оркестра, и качество звучания также идеальное. Обшивка на стульях из акустической ткани, которая не поглощает звук. Соответственно в Москве появится еще одно пространство для записей на CD — до этого был только Дом звукозаписи. Есть раздвижной акустический занавес: он будет выкатываться во время записей и репетиций, полностью изолируя помещение. Это зал-трансформер. Все площадки поднимаются и опускаются, кресла выдвигаются, секции способны изменять высоту. Все управляется с центрального пульта. Попутно мы получаем огромную территорию для всяких приемов и выставок. Проект акустики концертно-репетиционного зала также выполнен немцами. Японцы хороши в современных зданиях, а немцы — в исторических. Все оперные театры появились примерно в одно и то же время с Большим: и Ковент-Гарден, и Ла Скала, и мадридский Королевский театр. И примерно в одно историческое время они проходили реставрацию и реконструкцию. Естественно, мы перенимали их опыт. Следующий, кто затеет реконструкцию, естественно, приедет за опытом уже к нам.

— Если сравнивать объемы работ в Ла Скала и в Большом, например...

—...Это в разы меньше. Наши реставраторы ездили в Ла Скала, смотрели, как у них положена венецианская мозаика. У них там уже идет износ, потому что они не мрамор, а другие материалы использовали. Или вот для росписи использовали не золото, а частично кусочки золота и вареный свинец. А у нас — сусальное золото. Дороже выходит, но зато лет сто продержится! И потом. Вы не были в Ла Скала?.. Там же маленькое здание! Там все в разы проще. Во-первых, зрительская часть, фойе: там нет живописи на потолках, ее никогда не было.

— А новые подземные залы везде строят?

— Подземные залы есть в мадридском Королевском театре. Там их два. Но не трансформеры.

— То, что наши затраты несопоставимы с западными — это из-за грунта в основном? Из-за того, что трудная почва?

— Значит, насчет несопоставимости затрат. Это тоже все выдумка. Та же Норвежская опера — новое здание, где, в частности, нет дорогостоящей реставрации и которое гораздо легче построить — обошлась в 500 млн евро. Те же деньги, что у нас. Но у нас, смотрите: во-первых, старое здание, которое мы фактически уже теряли. Просто расползалось по швам! Это здание пережило пожары, его надстраивали, перестраивали... И это все нужно было сохранить. Второе отличие: у нас театр в самом центре города. Инфраструктура сложнейшая, а под землей многочисленные притоки реки Неглинки. Ну и фундамент под театром: сплошная бетонная стена в грунте по всему периметру на глубину до 22 метров, до твердых пород. Театр сейчас стоит на этой стене. Объем театра за счет освоения подземного пространства увеличился почти вдвое. Плюс колоссальные реставрационные работы. Вот основные расходы за счет чего увеличились. Зато мы за эти шесть лет подняли целую отрасль. Собрали специалистов со всей России, а также из Украины и Белоруссии — не хватало своих. Возродили фактически школу реставрации, в частности позолотную школу. Восстановили старые методы. Всего у нас было занято около 2 тысяч реставраторов. Собрали всех, кого можно, и дали им работу. Людей, помимо прочего, воспитали, научили. И теперь у них проблема: заканчивается работа.

— Видимо, в советское время реставрационная школа была сильная.

— Она и сегодня лучшая — и в Европе, и в мире. Специалистов по позолоте можно по пальцам пересчитать. Наши позолотчики в процессе работы обучали молодежь. Уникальное дело. С учетом того, что у нас теперь и в Кронштадте восстанавливают, и в Москве, и в Архангельске, думаю, они будут востребованы.

Императорские залы

— Мы удачно пришли, потому что 16 августа 1856 года, почти 155 лет назад, закончилось восстановление Большого театра после пожара. Он был открыт, а следом сразу начались коронационные торжества. Александр Второй, потом Третий, потом Николай Второй.

— Так вот почему Большой театр у нас — национальный символ.

— Да. Потому что коронационные торжества происходили в Большом театре. Кстати, мы восстановили вензель Николая Второго на царской ложе и императорских залах. А уже в XX веке, при советской власти, Большой театр посетило, в сравнении с другими театрами мира, больше всего глав государств. Более 170.

— Большой театр строили в каком-то смысле в расчете и на это?

— В какой-то степени. Из-за этого много огрехов, в том числе и фундаментных, были допущены, потому что спешили открыть Большой театр к коронации Александра Второго. Вот, кстати, Малый коронационный зал. Уникальная акустика. (Слова здесь действительно с усилением звучат, особенно если встать в центре зала.)

— Никаких искусственных усилителей?

— Нет, так было построено. Здесь собирались вельможи — перед тем, как их приглашали в Большой коронационный зал. Императорский. Царская атрибутика из гобеленов была вырезана при советской власти. Варварски. И вот сейчас все восстановлено. Это вообще само по себе музейные реликвии. Как и зеркала. Мы их только реставрировали. Они родные, их из Франции везли. Представляете — в XIX веке, на каретах... Целиком. Гобелены — тоже XIX век, очень долго их восстанавливали. Натуральный шелк, его привозят из Китая, специально красят; целый год только создавали ткацкий станок, и ткали около трех лет. А вот дальше — императорские покои. При советской власти там нередко проводили переговоры наши руководители.

...Вообще, вы справедливо заметили, строили "для царя". В том числе и зрительный зал, поэтому все нацелено на царскую ложу. И акустика, и декорации строились в расчете на главного зрителя, чтобы ему все было видно и слышно. А в партере были как раз самые дешевые места, потому что сверху масло иногда капало, люстры ведь сначала были с масляными и газовыми рожками. А в ложах были самые дорогие места.

...Вот, говорят, мы долго строили. Это далеко не так. По нормативу для этого объекта требуется семь лет стройки и год подготовки — итого восемь. Мы сделали за шесть. А самое трудное и опасное — это когда пересаживали здание на новый фундамент. И театр держался на сваях, их было около 2600. И эти сваи в шахматном порядке, определенным образом срезали. Нельзя было сразу срезать — а только постепенно. И постепенно театр садился на новый фундамент, по частям. Вот когда страшно было. Потому что здание могло вообще разрушиться — когда оно оседало на новый фундамент. Ужас охватывал, когда вот эти катакомбы были под землей. У меня было ощущение, что мы уже никогда не закончим.

— Сколько длилась эта фаза работы с фундаментом?

— Четыре года. С 2005 по 2009 год. Параллельно вынималась земля из-под театра. Имеется в виду — под сценической зоной. Адов труд. В каких-то местах можно было технику применять, малые такие экскаваторчики. А под сценой, например, нельзя было — из-за большого количества свай. И фактически вручную все это выгребалось.

— Как 150 лет назад.

— Да, а другого пути не было.

— У всех театров, которые сегодня восстанавливаются, возникают проблемы с дополнительными площадями. Почему так получилось? Раньше хватало?

— Потому что идеальная пропорция зрительной и закулисной части — один к четырем. Закулисная часть должна быть в четыре раза больше, чем театр.

— В своем роде формула искусства.

— Да, формула оперного театра. В кинотеатре, конечно, по-другому. Там экран, и на этом все кончается. Фактически мы реставрировали три эпохи одновременно. Потому что зрительный зал и правое крыло анфилады залов — это 1856 год, императорские залы — 1896-й (они под коронацию Николая Второго были переделаны). И третья часть — советская: пристройки по бокам северного фасада, спецзона — это уже 1937 год. А все, что старше 50 лет, мы по закону обязаны сохранять и восстанавливать.

— Трижды памятник, получается.

— Да. И просто ангелы крылами ласкают сердце, когда я вижу, что сделано. Вы представляете, когда мы закрывали театр на реконструкцию и начинали снимать штукатурку, увидели, какой там на самом деле был ужас. В кулак трещины, разломы от крыши и до фундамента. Их всего было семь. Здание держалось за счет стен и своего веса. Строители шутили, что Большой держался за счет электрической проводки.

Все, мы дошли до Большого императорского, поворачиваем назад.

— В театре до сих пор есть пространства, за которые отвечает ФСО?

— Да. Есть такая часть здания.

— А туда можно зайти?

— Там работали реставраторы. Но, в принципе, даже во время ремонта туда не пускали. Теперь вот все закончат, опять придут спецслужбы, и проход будет вновь закрыт.

— Понятно. То есть посмотреть нельзя?

— Нет, вообще нельзя. Туда разрешается входить только генеральному директору, когда уже все функционирует, и уборщице, которая там убирает.

— Звучит как анекдот.

— Да. Уборщице тоже можно входить.

— Она в звании старшего лейтенанта? А она числится в Большом театре или...

— В Большом, в Большом, не беспокойтесь. И воинского звания у нее нет... Просто человек проверенный, с хорошей репутацией.

Фойе Большого театра

— Какой театр в мире больше всего похож на Большой?

— Нет таких. У каждого театра — свое лицо. Единственное, что объединяет театры XIX века,— они все построены в итальянском стиле.

— Почему все-таки так важно, простите за грубое слово, возиться сегодня с оперными театрами?

— Ну, в глобальном смысле оперный спектакль — это квинтэссенция сценического искусства. Он объединяет в себе все, что хорошего придумало человечество: и вокал, и музыку, и живопись, и драматургию, и пластику... По уровню и качеству оперного и балетного искусства судят об общем состоянии культуры страны. Неспроста в Китае сейчас одновременно строят десятки оперных театров и денег на это не жалеют. В бурно развивающемся Азиатско-Тихоокеанском регионе как грибы после дождя рождаются многочисленные балетные труппы. Нам ли не гордиться тем, что Большой театр старше США на три месяца. Да, мы своего рода памятник духовного развития нации.

— ...Который, в отличие от других памятников, еще и должен работать.

— Да, который ни в коем случае нельзя превращать в музей. Нельзя, чтобы в театре стояла музейная тишина.

— При восстановлении Большого театра строительные работы в основном вели гастарбайтеры. От этих рабочих, которые даже не являются гражданами России, получается, зависела судьба русской культуры.

— Да. Мы их приглашали, конечно, потому что наши граждане не хотят заниматься "черной работой". Москвича выкапывать землю из-под Большого не заставишь.

— Мне кажется, этим людям нужно отдать дань уважения. По-хорошему, они и являются главными героями этой стройки.

— Все-таки главными героями я назвал бы реставраторов. Они все это сохранили и восстанавливали. Профессионалы.

— А как приезжие относились к своей работе? Они понимали, с чем имели дело?

— Трудно сказать, как относились. Работали. Они действительно ведь работают с утра до ночи, 24 часа в сутки.

— И жили они здесь же?

— Да. Здесь же строительный городок был построен.

— Сколько всего людей было задействовано на стройке? Есть цифры?

— В пиковой ситуации — более 3 тысяч людей одновременно. Я не считаю реставраторов, которые работали в мастерских, и т.д. Количество варьировалось в зависимости от конкретного участка, задачи, этапа стройки.

— Говорят, на вас оказывали административное давление. Требовали переделать, ускорить, торопили.

— Меня бессмысленно подгонять, потому что я, как никто другой, был заинтересован в скорейшем открытии исторической сцены, но не за счет потери качества. И, кстати, за стройку не я отвечал. Другое дело, конечно, что подобные вмешательства не облегчали нашу жизнь. У каждого свои амбиции — я имею в виду руководителей высшего звена. Один вдруг потребовал переделать проект. Частично. На ровном месте.

— Волюнтаризм привычный?

— Ну, я-то знаю причины, приоритеты у него другие были. Но это повлекло за собой множество проблем. Говорят, что за время стройки в 17 раз увеличивалась строительная смета. Чушь собачья. Во столько раз увеличились расходы на проектирование. Точнее, на перепроектирование, потому что всего было сделано семь полноценных проектов. С нюансами — вообще девять. И на каждый проект, естественно, требовались средства. Кстати, руководителей строительства за шесть лет сменилось пятеро. Получается, из тех многочисленных руководителей, кто начинал стройку, остались только я да Елена Степанова — автор и куратор проекта реставрации.

— Ощущалась разница между временем при Лужкове и временем после Лужкова? Атмосфера изменилась?

— Во-первых, после Лужкова еще слишком мало времени прошло. А во-вторых, Владимир Ресин как был, так и остался московским куратором стройки. Так что в этом смысле ничего не изменилось. Как Владимир Иосифович каждую субботу проводил совещание у нас в атриуме, а на следующую неделю, если есть необходимость, переносил совещание к себе, так и осталось. Но весьма важным моментом, который стал переломным в ходе реконструкции,— создание в 2009 году по распоряжению Дмитрия Медведева межведомственной рабочей группы по реконструкции и реставрации комплекса зданий Большого театра. Возглавил ее Александр Беглов.

— Это все было важно?

— Да. К этому моменту потребовался новый импульс для завершения строительства и более жесткая координация очень многих ведомств, людей, организаций, компаний. Это было правильное решение. А что касается Лужкова, скажу: для него реконструкция Большого была чистым альтруизмом. Здесь невозможно было как-то использовать строящиеся площади, потому что это федеральная собственность. Это было для него приобщением к Великой стройке. Абсолютный творческий порыв.

Беседовал Андрей Архангельский